ПЕТЕРГОФ, ЗНАМЕНОВ И ВЕРНОВА
Своими руками
Музей - фиксированная историческая память, а память - ничем не заменимый хлеб насущный, без которого люди теряют способность достойно, мужественно встречать будущее. “Кто прячет прошлое ревниво, тот вряд ли с будущим в ладу”, - по праву памяти заметил А. Т. Твардовский.
Музей, подобно храму, живет благодаря своим прихожанам, демонстрируя для них историю отечественной культуры и одновременно олицетворяя ее. Как всякий храм, он доступен любому из нас, пока в этот анклав не проник дух торгашества и пока он охраняет свои сокровища от дилетантов.
Музей фрагментарен, поскольку фрагмент - наиболее правдивый способ художественного отражения истории, расширения пределов познания. История здесь посещает нас сама, чтобы противостоять призраку псевдоистории.
Иное дело, что историческую объективность без субъективности не установишь: будет сухая, клиническая реконструкция. Государственный музей-заповедник “Петергоф” приближает нас к глубокому постижению красоты как творческой сущности. Нынешний Петергоф - место художественных коммуникаций, информационный центр мировой культуры с уникальными наглядными средствами, позволяющими отстаивать национальный престиж и участвовать в глобальном распространении идей, представлений и образов России. В 1997 году государственный музей-заповедник “Петергоф” получил статус особо ценного объекта мировой культуры и вошел в перечень памятников мирового наследия ЮНЕСКО.
Есть такая опасность - с высоты сегодняшнего Петергофа, процветающего музея-заповедника, через который проходят миллионы людей, недооценить труд тех людей, которые пришли сюда сразу после полного снятия блокады. Нынешние музейщики чтут Марину Александровну Тихомирову: с ней связаны первые шаги по восстановлению фонтанов, парка и Большого дворца.
Первый выезд музейщиков в освобожденные пригороды состоялся 31 января 1944 года по шоссе Ленинград - Гатчина, между наспех сделанными надписями “Не заезжать на обочину! Мины!”. М. А. Тихомирова вышла из автобуса в Красном Селе, чтобы попасть в Петергоф. Часть дороги, по свидетельству Марины Александровны, удалось проехать на одиноком танке, кого-то догонявшем, потом на телеге похоронной команды, подбирающей трупы. А затем километров десять пройти пешком до Стрельны по совершенно безлюдной дороге среди сожженных домов, подбитых танков и орудий. Здесь нигде не было признаков жизни. Стрельна лежала в руинах. Но через нее шла живая дорога, и первый же встретившийся грузовик, набитый матросами-балтийцами, довез ее до Петергофа. У Верхнего сада машина остановилась. Моряки помахали ей бескозырками: “До свидания на открытии фонтанов!”.
За разрушенными воротами и оградой Верхнего сада перед глазами Тихомировой возник неописуемый хаос: полузасыпанные снегом обломки скульптур, громадный противотанковый ров, пересекающий сад, и обгорелые руины Большого дворца, без золотых куполов, не только сожженного, но и подорванного в центральной части, вместе с серединой террасы. Уцелевшую над провалом стену раскачивал январский ледяной ветер, грозя обрушить ее. Нижний парк сверху показался Тихомировой снежной пустыней с мертвыми черными деревьями, опутанными проводами. А под ободранным, полуразрушенным Каскадом в захламленном Ковше стоял пустой пьедестал “Самсона”.
“За 900 дней оккупации гитлеровцы вырубили и загубили в петергофских парках свыше тридцати тысяч деревьев - то есть около трети общего их количества. Некоторые аллеи погибли почти полностью, - такие цифры приводятся в книге воспоминаний М. А. Тихомировой. - Страшен был тогда этот разоренный и заброшенный парк в безлюдье, в тяжкой, мучительной тишине”.
“Представьте себе: они вернулись в Петергоф, - воображение переносит В. В. Знаменова на шесть десятилетий назад. - Пепелище полное. Есть киносюжет о посещении Петергофа дочерью Черчилля. Она осматривает развалины дворцов и парков, потому что она член комиссии по определению ущерба, нанесенного нацистами. Они идут по выжженной земле, в буквальном значении этого слова. Все раздроблено, в парк не войти, он весь начинен минами. Сплошные минные поля. Для того чтобы просто начать там работать, надо было сначала разминировать. В Петергофе, на развилке Гостилицкого шоссе, есть кладбище минеров. Сколько людей погибло только на разминировании! Ведь это линия фронта. Надо было собрать все, что могло взорваться. Надо было закопать противотанковый ров, уничтожить окопы, разобрать блиндажи. Блиндаж у Монплезира был сложен из знаменитых петровских лаковых панно. Какие-то детали уже сгнили, рассыпаются в руках, какие-то вещи еще терпят, их можно законсервировать. Одно панно у нас в Лаковом кабинете, из блиндажа добытое, висит сейчас.
Но Большой дворец, сгоревший 23 сентября 1941 года, без крыши, развалиной стоял более двух лет. Там все, что еще было на стенах, осыпалось. Это трагедия Петергофа. Павловск горел в 1944 году. Придя туда сразу после освобождения, можно было что-то закрепить, оставить, сохранить детали, что-то снять со стены как образец. В Большом дворце и это не удавалось сделать”.
Отсюда мораль: на долю послевоенных музейщиков, прямых предшественников Знаменова и Верновой, выпала адская работа. Прибавьте сюда психологическое состояние людей: в стране разруха, голод, и надо в этих условиях работать на восстановление светоносной субстанции - красоты и величия Петергофа. То, что они сделали, - фантастика. Сегодня, в блеске позолоты, их подвиг как бы отходит на второй план. Но основа этой красоты была заложена ими. Действительно, героическая работа. Важно, что у них руки не опустились, ведь в отчаянии можно было сказать: “Легче снести сгоревший дворец: все равно тут от него ничего не осталось”. Но они сумели по-настоящему бережно отнестись к тому, что еще оставалось живым.
И не только сохранить - в 1944-м начали раскапывать скульптуру, и солдаты ставили скульптуру на место. Фантастика! Война еще идет, многие ходят в военной одежде, в гимнастерках с еще не споротыми нашивками от ранений.
Cам факт возрождения Петергофа после тотального разрушения - исторически невероятный. Не было случая с музейными ансамблями такого масштаба, чтобы линия фронта проходила через памятник. Случалось, что они оказывались на оккупированной территории. Нередко памятники истории и культуры подвергались обстрелам, бомбежкам - такое бывало часто. Лондонский Сити в дни сильнейшей воздушной борьбы над Англией был превращен в сплошные развалины.
Петергофские же дворцы и парки оказались на передовой. Мало кто отдает себе отчет в том, что Петергоф, подобно Сталинграду, не был взят немцами целиком, он был оккупирован частично: Старый Петергоф - наша зона, Новый Петергоф - оккупанты. Дойдя с боями до западной границы Нижнего парка, продвинуться в направлении Ораниенбаума немцы не смогли и на занятой территории создали оборонительный рубеж.
Именно на территории Нижнего парка и Верхнего сада в течение 900 дней постоянно взрываются снаряды, мины, падают бомбы, свистят пули. Представить страшно, что рядом с музейными памятниками, живущими под известным грифом “Руками не трогать”, и даже в них самих, устраиваются окопы, блиндажи, взрывают, стреляют, убивают людей, сражаясь не на жизнь, а на смерть.
В. В. Знаменов, один из авторов современного Петергофа, появился здесь в качестве главного хранителя летом 1965 года - подтянутый, быстрый, с наклоненной вперед головой, обрамленной волной волос и аккуратной бородкой, похожий на витязя, с ясным взглядом, устремленным вдаль, к цели, различимой им одним. Музейщик - то же, что воин, отстаивающий мыслящую оболочку Земли.
В том памятном для Знаменова году Петергоф, по его воспоминаниям, представлял из себя следующее:
“Велись работы в Верхнем саду, в Монплезире были открыты три или четыре зала и галерея. Этот дворец производил впечатление почти завершенного. Никаких работ не велось в Екатерининском корпусе Монплезира. Странная судьба сложилась у Банного корпуса и примыкающего к нему Ассамблейного зала. Эти здания не были сожжены, их немного подлатали и устраивали там временные выставки Театрального музея”.
В послевоенных развалинах продолжал лежать Марли. И непонятно было, как сумел выжить первый в России петергофский Эрмитаж: из тяжелого орудия, установленного в этом стройном, казавшемся игрушечным павильоне, немцы обстреливали морской фарватер. Так или иначе, он не сгорел, не был взорван. Конечно, выбиты были стекла, оконные переплеты, двери, и пропал знаменитый подъемный стол - тяжкая утрата, невосполнимая и сегодня.
Но в начале войны удалось эвакуировать картины, сплошным ковром покрывавшие стены Эрмитажа. Было очень соблазнительно провести первоочередные работы по укреплению стен и ремонту кровли, вернуть картины на свои места -и можно открывать павильон для посетителей. Так и сделали: Эрмитаж стал первым музеем, заработавшим в Петергофе в 1956 году. После войны часто шли на то, чтобы быстрее, хоть как-то, на живую нитку восстановить не разрушенный до основания памятник - лишь бы он снова начал служить людям. Так был открыт и Эрмитаж. Но по прошествии десяти лет, уже при Знаменове, его все-таки поставят на капитальную реставрацию, и начнется новая эпоха в жизни музея.
В Большом дворце к лету 1965 года были открыты всего три зала: Куропаточная с одной шелковой полосой на стене в качестве образца, Картинный зал и Белая столовая. Вот и весь музей.
Фермерский дворец, построенный для цесаревича Александра Николаевича, будущего Александра II, архитектором А. Штакеншнейдером в парке Александрия, был оборудован под общежитие часового завода: реставрационные работы здесь начнутся только спустя сорок лет. Но жители “Фермы” стали избирателями В. В. Знаменова, депутата местного райсовета. И он за них хлопотал, многих знал в лицо: кому-то пытался помочь с квартирой, кому-то деньги выколачивал на лечение. Много людей были больны туберкулезом, а что такое туберкулез, главный хранитель знал не понаслышке.
Страшно было смотреть на разграбленную и заколоченную Капеллу, православную церковь, освященную во имя Александра Невского и стоящую неподалеку от Фермерского дворца. Все было впереди, маячило на горизонте. Не было, естественно, и статуса заповедника, даже слов похожих не произносилось. Когда по прошествии времени Знаменов, уже директор музея, начнет добиваться для Петергофа получения статуса музея-заповедника, ему долго и мучительно станут доказывать, что такого понятия вообще не существует. Какой музей- заповедник?! Природный заповедник - понятно, а вот историко-архитектурный? Таких не бывает.
Но директор своего добьется. Не пройдет и двадцати лет знаменовской эры, когда городская газета “Заря коммунизма” в номере от 20 декабря 1983 года сообщит:
“Статус музея-заповедника, присвоенный в этом году дворцово-парковому комплексу Петергофа, все больше входит в силу. Чтобы убедиться в этом, достаточно побывать на отдельных участках Нижнего парка, особенно в его западной части. Отсюда убираются так называемые малые формы - постройки, чуждые памятнику садово-парковой архитектуры XVIII века. Уже разобраны помещения базы мороженого и кафе у Черного спуска. Снесен также буфет и примыкавшие к нему постройки на бывшей детской площадке. Эти неказистые строения уродовали планировку, нарушали композицию парка, искажали первоначальный замысел его создателей.
Освобождается парк и от павильонов, киосков и ларей, которыми пользовались различные организации, в том числе предприятия торговли, общественного питания, „Ленкнига”, „Союзпечать” и другие. И чем „современнее” была такая торговая точка, чем больше в ней разноцветной пластмассы, тем нелепее она выглядела на фоне окружающего ландшафта, фонтанов, памятников садово-паркового искусства. Работу по сносу предстоит выполнить в зимние месяцы.
На месте „шайбы”, считает директор ГМЗ „Петергоф” В. В. Знаменов, будут воссозданы деревянные здания Иллюминационного двора, которые были на этом месте прежде, начиная с петровских времен. Сарай для лодок можно превратить в ресторан быстрого обслуживания”.
Так Петергоф осваивал принципиально новый для себя статус. Слово „заповедник” и западные музейщики воспринимают с трудом, никак не могут его перевести. Заповедник, заповедь - означает известный запрет. Это зона, в которой что-то запрещено, ограничено. Но заповедь - это ведь и то, что наследуется и оберегается, реставрируется и воскрешается. В заповеднике - соловьи, скворцы и совы, дождь, камни и мох, деревья, кустарники и водяные лилии. Это место, где каждый день что-то рождается и что-то уходит. Тем не менее в основе лежит запрет - на какие-то виды деятельности, поступки, решения и т. п.
Впрочем, в ГМЗ „Петергоф” правилом стали не запреты, а новые возможности. Если концерты, то - только классической музыки. Здесь не будут жарить шашлыки, а если на приеме подадут суп, то сварен он будет по тому самому рецепту, что готовили для Александра I. В западной части Петергофского парка туристы могут поймать форель в пруду, в исторических петровских садках: вам ее тут же закоптят. Правда, за пределами исторической части парка. Это не новодел: разводить рыбу в императорской резиденции начали еще в петровские времена.
Одно бесспорно: термин “заповедник” в Европе принято применять к природным паркам по принципу сохранения первозданного.
Первозданность же Петергофа, оказавшегося в зоне боевых действий в годы Великой Отечественной войны, оказывалась трудно достижимой мечтой. Когда выбили гитлеровцев, созвездие дворцов лежало в руинах. Вдобавок Александрия с Коттеджем, Нижней дачей и Фермерским дворцом - довоенная вотчина Петергофа - в 1965 году принадлежали НКВД. Царицын и Ольгин павильоны находились в составе музея, но представляли полнейшие развалины. Подобно целому ряду фонтанов. К примеру, в начале 1960-х годов так и оставался нетронутым Львиный каскад. Его не реставрировали, потому что не очень понимали, зачем этот каскад вообще нужен. Ну лежит в руинах и пускай лежит, не мешает. Раздумье, необходимое на послевоенном пепелище, неимоверно затянулось.
Правда, образование в 1966 году Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры - ВООПИК - означало начало официального рождения среды единомышленников, открыто отстаивавших заботу о памятниках и святынях Отечества. Знаменов оказался на петергофских рубежах нового фронта охраны памятников, их воссоздание и защита стало главным смыслом его жизни.
И не только его. В новейшей истории Петергофа неразрывны имена В. В. Знаменова и Н. В. Верновой, заместителя директора по научной работе. Нина Валентиновна появилась здесь годом позже своего шефа. Их объединил единый порыв - одновременно эмоциональный и интеллектуальный. Свои жизни они посвятили этому музею-заповеднику, - необычному, пожалуй, единственному дворцово-парковому комплексу в России, охватившему в своем развитии столь широкий период, с начала XVIII и до начала XX столетия включительно. “Его история, - считает Н. В. Вернова, - определила состав и характер коллекции, складывавшейся здесь в этот отрезок времени. Кроме того, „летняя столица” использовалась коронованной семьей не только как парадная резиденция, но и как дача, где можно было уединиться от шумной жизни Петербурга”.
Петергоф представлялся им определенной средой отечественной истории, постижение которой возможно не только осознанием прошлого в центре российской власти, но и посредством средоточия культуры в ее первоклассных образцах, когда-то олицетворявших Россию.
Культура по крайней мере двух столетий императорской России требовала своего воссоздания, пополнения и сбережения.
Как же складывалась эта коллекция на протяжении последних сорока лет новой эры музейного Петергофа?
“Работать приходилось действительно зверски, - вспоминает Вадим Валентинович. - Сейчас бы просто это ни мной, ни кем другим не могло быть выполнено. Работали до ухода из Петергофа последней электрички в час ночи. Приезжали домой, спали несколько часов, утром электричкой снова сюда. Без такого труда просто ничего бы не состоялось, потому что все надо было делать с нуля. В этом трагедия Петергофа, но в этом и его прелесть. Сегодняшний музей-заповедник сотворен нашими руками, через которые прошли все музейные экспозиции и экспонаты”.
Знаменов мог бы, как подчас оправдываются многие, сообщить наверх о том, что нет денег, штата, уборщиц, грузчиков - ничего нет. Он же - главный хранитель, подобная работа в его должностной инструкции не значится.
Они же пошли совершенно другим путем: рукава закатывали и - вперед. Тряпку бери, мой полы, убирай, заколачивай, приколачивай, вешай и так далее, изо дня в день. Это не кампания - на неделю, на месяц. Длилось многие годы, и по сей день. Можно было и по-другому, но им не хотелось по-другому, не совпадало с воззрениями молодого главного хранителя. Мощная положительная энергия Петергофа, которой невозможно сопротивляться, питала их и передавалась посетителям.
Самоотверженность В. В. Знаменова была замечена. Городская газета в 1967 году напечатала заметку тогдашнего заместителя директора по науке И. М. Гуревича о главном хранителе Петергофа:
“На первых порах некоторые товарищи из Дирекции сомневались, справится ли молодой специалист со многими и сложными обязанностями главного хранителя. Однако его неутомимый труд рассеял сомнения. Молодой научный сотрудник ощущает „поэзию мелочей”. Вы можете увидеть его то собирающим хрустальную люстру XVIII века, то внимательно контролирующим реставрацию музейной мебели, то разбирающим старинные часы. У главного хранителя есть, что называется, „хозяйская жилка”. Им уже обнаружены и приобретены многие замечательные произведения декоративно-прикладного искусства, живописи, мебели XVIII - XIX веков. Более 300 предметов уже получено, многие из них заняли свои места в экспозиции Большого дворца”.
Таким становился пульс Петергофа.
Отрывок из "Творцы Петергофа", Юрий Помпеев