Венецианские строфы
"Представь, как будто смотришь его глазами", "Смотри как будто это и ты, и он", "Увидь картину целиком, сразу всю", "Поворачивай камеру", "Сначала увидь, а потом говори, не начинай, пока не представишь", "Интонация не должна уходить вниз, ничего не кончено, за этим следует еще это, и это, и это".
Это мы с моим педагогом по речи готовимся к читке "Венецианских строф (2)" в каком-то особенном баре, где все читают. Читать на публику мне бы, мягко говоря, не хотелось, но видимо придется. Мой педагог - ученица Анны Николаевны, которая работает с ребятами с Дождя, меня оживляет и бодрит. Как будто корочка слетает, я становлюсь живее, моложе, бесшабашнее (ещё бесшабашнее!). Она меня не убивает, как А.Н. Десять лет жила в США, и похоже - с теми, кто жил 10 лет в США, у меня особенная теплая дружба и сотрудничество (с Наташей Шанецкой так было).
Представить не могла, что буду заниматься такими вещами. Но в один прекрасный вечер села перекапывать рунет в поисках толкования стихов Бродского (информации об этом почти никакой). Я выбрала Венецианские строфы -2, давно их люблю, и считала, что почти всё понимаю. Тут начали говорить о том, что такое "Голый холодный мрамор бёдер новой Сусанны, сопровождаем при погружении под воду стрекотом кинокамер новых старцев". Я говорю: это, наверное, идут съемки фильма, статую опускают в воду. - Как-то не клеится, поищи.
Стала искать. В интервью Соломону Волкову Бродский сказал, что новые старцы - это японцы с фотоаппаратами. Из этого я поняла, что Новая Сусанна - это и есть Венеция. А еще нашла в интернете, что тут аллегория с венецианским художником Тинторетто, Сусанну которого я заценила в музее в Вене:
В тот же вечер я открыла книгу-альбом Михаила Мильчика "Венеция Иосифа Бродского", и нашла в конце фотографию первого варианта. Принесла, показала, обратила внимание, что пару строф он потом поменял местами, одно место изменил.
Потом мы мучались с златым Егорием - И макает в горло дракона златой Егорий, как в чернила, копье. О чём он говорит? Где он это видит? Я искала статую св. Георгия в Венеции, нашла ее рядом с пл. св. Марка, но не могла понять, откуда Бродский ее видит, рядом отелей нет, а он явно пишет из комнаты. Решили, что это про свет и тень (златой-чернила). В общем, приход дня - уже золотого света в отличие от сырости и тусклости утра.
В конце концов уперлись в строфу "Так выходят из вод, ошеломляя гладью бугристый берег, с цветком в руке, забывая про платье, предоставляя платью всплескивать вдалеке". Я говорю - это про город, Венеция выходит из вод. Педагог не согласна: перед этим же было про шлюпки, баркасы, барки, это мираж из брызг. Я говорю: наверное, это и есть та строфа, которую он позже передвинул. Логически это должно было идти после "город выглядит, как толчея фарфора и битого хрусталя". Пришла домой, проверила у Мильчика - и действительно, так оно и было! А еще я сказала: это очень похоже на отсылку к картине (с цветком в руке), но я такой Венеры не знаю, только Ботичеллевская на ум идет.
И вот, перелистывая Мильчика, натыкаюсь на объяснение, и там же разгадка златого Егория:
"Основной мотив - образы венецианской живописи ("Сусанна и старцы" Тинторетто, "Св. Георгий" Карпаччо, Венеры Джорджоне и Тициана") и воздушной стихии (облака, лазурь, солнечный свет").
Вот она, с цветком в руке (правда, валяется, а не выходит))).
Уставшая, но довольная, я считаю - что разобрались :))
PS Педагог говорит - без предисловия, без Венецианских строф-1, где вечер и ночь, не обойтись, и придется нам их тоже учить. Уже предвкушаю ))))
Смятое за ночь облако расправляет мучнистый парус.
От пощечины булочника матовая щека
приобретает румянец, и вспыхивает стеклярус
в лавке ростовщика.
Мусорщики плывут. Как прутьями по ограде
школьники на бегу, утренние лучи
перебирают колонны, аркады, пряди
водорослей, кирпичи.
II
Долго светает. Голый, холодный мрамор
бедер новой Сусанны сопровождаем при
погружении под воду стрекотом кинокамер
новых старцев. Два-три
грузных голубя, снявшихся с капители,
на лету превращаются в чаек: таков налог
на полет над водой, либо -- поклеп постели,
сонный, на потолок.
III
Сырость вползает в спальню, сводя лопатки
спящей красавицы, что ко всему глуха.
Так от хрустнувшей ветки ежатся куропатки,
и ангелы - от греха.
Чуткую бязь в окне колеблют вдох и выдох.
Пена бледного шелка захлестывает, легка,
стулья и зеркало - местный стеклянный выход
вещи из тупика.
IV
Свет разжимает ваш глаз, как раковину; ушную
раковину заполняет дребезг колоколов.
То бредут к водопою глотнуть речную
рябь стада куполов.
Из распахнутых ставней в ноздри вам бьет цикорий,
крепкий кофе, скомканное тряпье.
И макает в горло дракона златой Егорий,
как в чернила, копье.
V
День. Невесомая масса взятой в квадрат лазури,
оставляя весь мир - всю синеву! - в тылу,
припадает к стеклу всей грудью, как к амбразуре,
и сдается стеклу.
Кучерявая свора тщится настигнуть вора
в разгоревшейся шапке, норд-ост суля.
Город выглядит как толчея фарфора
и битого хрусталя.
VI
Шлюпки, моторные лодки, баркасы, барки,
как непарная обувь с ноги Творца,
ревностно топчут шпили, пилястры, арки,
выраженье лица.
Все помножено на два, кроме судьбы и кроме
самоей Н2О. Но, как всякое в мире "за",
в меньшинстве оставляет ее и кровли
праздная бирюза.
VII
Так выходят из вод, ошеломляя гладью
кожи бугристый берег, с цветком в руке,
забывая про платье, предоставляя платью
всплескивать вдалеке.
Так обдают вас брызгами. Те, кто бессмертен, пахнут
водорослями, отличаясь от вообще людей,
голубей отрывая от сумасшедших шахмат
на торцах площадей.
VIII
Я пишу эти строки, сидя на белом стуле
под открытым небом, зимой, в одном
пиджаке, поддав, раздвигая скулы
фразами на родном.
Стынет кофе. Плещет лагуна, сотней
мелких бликов тусклый зрачок казня
за стремленье запомнить пейзаж, способный
обойтись без меня.
Это мы с моим педагогом по речи готовимся к читке "Венецианских строф (2)" в каком-то особенном баре, где все читают. Читать на публику мне бы, мягко говоря, не хотелось, но видимо придется. Мой педагог - ученица Анны Николаевны, которая работает с ребятами с Дождя, меня оживляет и бодрит. Как будто корочка слетает, я становлюсь живее, моложе, бесшабашнее (ещё бесшабашнее!). Она меня не убивает, как А.Н. Десять лет жила в США, и похоже - с теми, кто жил 10 лет в США, у меня особенная теплая дружба и сотрудничество (с Наташей Шанецкой так было).
Представить не могла, что буду заниматься такими вещами. Но в один прекрасный вечер села перекапывать рунет в поисках толкования стихов Бродского (информации об этом почти никакой). Я выбрала Венецианские строфы -2, давно их люблю, и считала, что почти всё понимаю. Тут начали говорить о том, что такое "Голый холодный мрамор бёдер новой Сусанны, сопровождаем при погружении под воду стрекотом кинокамер новых старцев". Я говорю: это, наверное, идут съемки фильма, статую опускают в воду. - Как-то не клеится, поищи.
Стала искать. В интервью Соломону Волкову Бродский сказал, что новые старцы - это японцы с фотоаппаратами. Из этого я поняла, что Новая Сусанна - это и есть Венеция. А еще нашла в интернете, что тут аллегория с венецианским художником Тинторетто, Сусанну которого я заценила в музее в Вене:
В тот же вечер я открыла книгу-альбом Михаила Мильчика "Венеция Иосифа Бродского", и нашла в конце фотографию первого варианта. Принесла, показала, обратила внимание, что пару строф он потом поменял местами, одно место изменил.
Потом мы мучались с златым Егорием - И макает в горло дракона златой Егорий, как в чернила, копье. О чём он говорит? Где он это видит? Я искала статую св. Георгия в Венеции, нашла ее рядом с пл. св. Марка, но не могла понять, откуда Бродский ее видит, рядом отелей нет, а он явно пишет из комнаты. Решили, что это про свет и тень (златой-чернила). В общем, приход дня - уже золотого света в отличие от сырости и тусклости утра.
В конце концов уперлись в строфу "Так выходят из вод, ошеломляя гладью бугристый берег, с цветком в руке, забывая про платье, предоставляя платью всплескивать вдалеке". Я говорю - это про город, Венеция выходит из вод. Педагог не согласна: перед этим же было про шлюпки, баркасы, барки, это мираж из брызг. Я говорю: наверное, это и есть та строфа, которую он позже передвинул. Логически это должно было идти после "город выглядит, как толчея фарфора и битого хрусталя". Пришла домой, проверила у Мильчика - и действительно, так оно и было! А еще я сказала: это очень похоже на отсылку к картине (с цветком в руке), но я такой Венеры не знаю, только Ботичеллевская на ум идет.
И вот, перелистывая Мильчика, натыкаюсь на объяснение, и там же разгадка златого Егория:
"Основной мотив - образы венецианской живописи ("Сусанна и старцы" Тинторетто, "Св. Георгий" Карпаччо, Венеры Джорджоне и Тициана") и воздушной стихии (облака, лазурь, солнечный свет").
Вот она, с цветком в руке (правда, валяется, а не выходит))).
Уставшая, но довольная, я считаю - что разобрались :))
PS Педагог говорит - без предисловия, без Венецианских строф-1, где вечер и ночь, не обойтись, и придется нам их тоже учить. Уже предвкушаю ))))
Смятое за ночь облако расправляет мучнистый парус.
От пощечины булочника матовая щека
приобретает румянец, и вспыхивает стеклярус
в лавке ростовщика.
Мусорщики плывут. Как прутьями по ограде
школьники на бегу, утренние лучи
перебирают колонны, аркады, пряди
водорослей, кирпичи.
II
Долго светает. Голый, холодный мрамор
бедер новой Сусанны сопровождаем при
погружении под воду стрекотом кинокамер
новых старцев. Два-три
грузных голубя, снявшихся с капители,
на лету превращаются в чаек: таков налог
на полет над водой, либо -- поклеп постели,
сонный, на потолок.
III
Сырость вползает в спальню, сводя лопатки
спящей красавицы, что ко всему глуха.
Так от хрустнувшей ветки ежатся куропатки,
и ангелы - от греха.
Чуткую бязь в окне колеблют вдох и выдох.
Пена бледного шелка захлестывает, легка,
стулья и зеркало - местный стеклянный выход
вещи из тупика.
IV
Свет разжимает ваш глаз, как раковину; ушную
раковину заполняет дребезг колоколов.
То бредут к водопою глотнуть речную
рябь стада куполов.
Из распахнутых ставней в ноздри вам бьет цикорий,
крепкий кофе, скомканное тряпье.
И макает в горло дракона златой Егорий,
как в чернила, копье.
V
День. Невесомая масса взятой в квадрат лазури,
оставляя весь мир - всю синеву! - в тылу,
припадает к стеклу всей грудью, как к амбразуре,
и сдается стеклу.
Кучерявая свора тщится настигнуть вора
в разгоревшейся шапке, норд-ост суля.
Город выглядит как толчея фарфора
и битого хрусталя.
VI
Шлюпки, моторные лодки, баркасы, барки,
как непарная обувь с ноги Творца,
ревностно топчут шпили, пилястры, арки,
выраженье лица.
Все помножено на два, кроме судьбы и кроме
самоей Н2О. Но, как всякое в мире "за",
в меньшинстве оставляет ее и кровли
праздная бирюза.
VII
Так выходят из вод, ошеломляя гладью
кожи бугристый берег, с цветком в руке,
забывая про платье, предоставляя платью
всплескивать вдалеке.
Так обдают вас брызгами. Те, кто бессмертен, пахнут
водорослями, отличаясь от вообще людей,
голубей отрывая от сумасшедших шахмат
на торцах площадей.
VIII
Я пишу эти строки, сидя на белом стуле
под открытым небом, зимой, в одном
пиджаке, поддав, раздвигая скулы
фразами на родном.
Стынет кофе. Плещет лагуна, сотней
мелких бликов тусклый зрачок казня
за стремленье запомнить пейзаж, способный
обойтись без меня.