Рильке и Цветаева
До 31 марта длится выставка "Рильке и Россия"
Дом И.С. Остроухова в Трубниках (Трубниковский пер, 17 - на ст. м. Смоленская чуть выше кинотеатра Октябрь)
Вход 150 р.
На выставке много оригинальных писем и артефактов с хорошими описаниями, можно идти без экскурсовода.
Вся Европа и Америка бредила от Рильке, а Рильке, оказывается, был влюблен в Россию и идеализировал ее. По крайней мере, начальный период своего творчества. Но самое интересное на выставке лично для меня - не его восторг от Москвы, и не полемика с Толстым, а эпистолярный роман с Цветаевой. Весьма трагично, что в это время Рильке уже тяжело болел раком крови, хоть и не знал об этом, и спустя несколько месяцев умер. Дома почитала подробно
Например:
28 июля 1926
Ты удивительная, Марина,
и в первом твоем письме, и в каждом последующем, меня удивляет твое безошибочное умение искать и находить, неистощимость твоих путей к тому, что ты хочешь сказать, и твоя неизменная правота. Ты всегда права, Марина, (не редкий ли случай для женщины?) - права в самом обычном, самом безмятежном смысле. Это правообладание бесцельно и, должно быть, безначально. Но ты права своей чистой непритязательностью и полнотой целого, откуда ты черпаешь, и в этом - твое беспрерывное право на бесконечность [372]. Каждый раз, когда я пишу тебе, я хочу писать как ты, высказать себя по-твоему, при помощи твоих невозмутимых и все же таких волнующих средств. Как отражение звезды твоя речь, Марина, когда оно появляется на поверхности воды и, искаженное, встревоженное водою, жизнью воды, струями ее ночи, ускользает и возникает снова, но уже на большей глубине, как бы сроднившись с этим зеркальным миром, и так после каждого исчезновения: все глубже в волнах! (Ты - большая звезда!).
....
Сен Жиль-сюр-Ви.
2 августа 1926
Райнер, письмо твое получила в день своих именин, 17/30 июля, да, у меня тоже есть святой, хотя я и чувствую себя первенцем своего имени, как и тебя - первенцем твоего. У святого, которого звали Райнером, конечно же, было другое имя. Райнер - это ты.
И вот к моим именинам этот прекраснейший подарок - твое письмо. Совсем неожиданное, всякий раз, я никак не привыкну к тебе (как и к себе!), но и к изумлению тоже, точно так же и к собственным мыслям о тебе. Ты - то, о чем я сегодня ночью буду грезить, что меня сегодня ночью будет грезить (traumen oder geträumt sein?*) Я незнакомка в чужом сне. Я никогда не жду тебя, но узнаю постоянно.
Если кому-нибудь мы приснимся вместе - вот тогда мы и встретимся.
Райнер, я хочу к тебе еще и ради себя новой, той, которая может возникнуть лишь с тобою, в тебе. И потом, Райнер («Райнер» - лейтмотив письма) - только не злись на меня, ведь это же я, я хочу с тобой спать - заснуть и спать. Великолепное народное словцо, как глубоко, как правдиво, как недвусмысленно, как точно то, что оно выражает. Просто - спать. И больше ничего. Нет, еще: головой в твое левое плечо, руку - вокруг твоего правого - и больше ничего. Нет, еще: и в самом глубоком сне знать, что это ты. И еще: как звенит твое сердце. И - целовать это сердце.
Иногда я думаю: я должна пользоваться той случайностью, что я еще (все-таки!) телесна. Ведь скоро у меня уже не будет рук. А еще - это звучит как исповедь (что такое исповедь? Хвастать своими чернотами! Кто мог бы рассказывать о своих страданиях без того, чтобы быть воодушевленным, то есть счастливым?!) - итак, это не может звучать как исповедь: тела скучают со мной. Они что-то чувствуют и не верят мне (моему), хотя я все делаю так же, как все. Слишком... бескорыстна, может быть, слишком... доброжелательна. И доверчива - слишком! Доверчивы чужаки (дикари), не знающие ни закона, ни обычая. Здешнее не доверяет! Все это не принадлежит любви, любовь слышит и чувствует лишь саму себя, очень локально и точно, это я не могу подделать. И - великое сострадание, кто знает, откуда оно, бесконечная доброта и - ложь.
Я всегда чувствую себя старшей. Эта детская игра - слишком серьезна, я же недостаточно серьезна.
Рот я всегда ощущала как мир: небесный свод, полость, ущелье, бездна. Я тело всегда переводила в душу (развоплощала!), «физическую» любовь - дабы мочь ее любить - я так прославляла, что от нее внезапно ничего не оставалось. Погружалась в нее так, что проходила насквозь. Проникая в нее, ее вытесняла. Ничего не осталось от нее кроме меня самой: Души (так зовут меня, потому и изумление: именины!).
...
Зачем я все это говорю тебе? Вероятно, из страха, что ты посчитаешь меня страстной-как-все (страсть - крепостное право). «Я люблю тебя и хочу с тобой спать», краткость дружбе непозволительна. Но я говорю это иным голосом, почти во сне, глубоко во сне. Я звучу совсем иначе, чем страсть. Если бы ты взял меня к себе, ты бы взял к себе - le plus déserts lieux. Все, что не спит никогда, смогло бы выспаться в твоих объятьях. До самой души (гортани) - таким был бы поцелуй (не пожар: бездна).
Je ne plaide pas ma cause, je plaide la cause du plus absolu des baisers.
Ты всегда в пути, ты живешь нигде и встречаешься с русскими, которые - не я. Послушай, чтобы ты знал: в Райнерландии я одна представляю Россию.
....
Райнер, смеркается, я люблю тебя. Воет поезд. Поезда - это волки, а волки - Россия. Это не поезд,- вся Россия воет по тебе. Райнер, не злись на меня, злись или не злись, но сегодня ночью я буду спать с тобой. Щель в темноте, и, так как это звезды, я делаю вывод: окно. (Я думаю возле окна, если о тебе и о себе думаю,- не у кровати.) Глаза широко распахнуты, ибо снаружи еще темнее, чем внутри. Постель - это корабль, мы отправляемся в путешествие.
Отвечать (продолжать поцелуй) ты не обязан.
М.
Дом И.С. Остроухова в Трубниках (Трубниковский пер, 17 - на ст. м. Смоленская чуть выше кинотеатра Октябрь)
Вход 150 р.
На выставке много оригинальных писем и артефактов с хорошими описаниями, можно идти без экскурсовода.
Вся Европа и Америка бредила от Рильке, а Рильке, оказывается, был влюблен в Россию и идеализировал ее. По крайней мере, начальный период своего творчества. Но самое интересное на выставке лично для меня - не его восторг от Москвы, и не полемика с Толстым, а эпистолярный роман с Цветаевой. Весьма трагично, что в это время Рильке уже тяжело болел раком крови, хоть и не знал об этом, и спустя несколько месяцев умер. Дома почитала подробно
Например:
28 июля 1926
Ты удивительная, Марина,
и в первом твоем письме, и в каждом последующем, меня удивляет твое безошибочное умение искать и находить, неистощимость твоих путей к тому, что ты хочешь сказать, и твоя неизменная правота. Ты всегда права, Марина, (не редкий ли случай для женщины?) - права в самом обычном, самом безмятежном смысле. Это правообладание бесцельно и, должно быть, безначально. Но ты права своей чистой непритязательностью и полнотой целого, откуда ты черпаешь, и в этом - твое беспрерывное право на бесконечность [372]. Каждый раз, когда я пишу тебе, я хочу писать как ты, высказать себя по-твоему, при помощи твоих невозмутимых и все же таких волнующих средств. Как отражение звезды твоя речь, Марина, когда оно появляется на поверхности воды и, искаженное, встревоженное водою, жизнью воды, струями ее ночи, ускользает и возникает снова, но уже на большей глубине, как бы сроднившись с этим зеркальным миром, и так после каждого исчезновения: все глубже в волнах! (Ты - большая звезда!).
....
Сен Жиль-сюр-Ви.
2 августа 1926
Райнер, письмо твое получила в день своих именин, 17/30 июля, да, у меня тоже есть святой, хотя я и чувствую себя первенцем своего имени, как и тебя - первенцем твоего. У святого, которого звали Райнером, конечно же, было другое имя. Райнер - это ты.
И вот к моим именинам этот прекраснейший подарок - твое письмо. Совсем неожиданное, всякий раз, я никак не привыкну к тебе (как и к себе!), но и к изумлению тоже, точно так же и к собственным мыслям о тебе. Ты - то, о чем я сегодня ночью буду грезить, что меня сегодня ночью будет грезить (traumen oder geträumt sein?*) Я незнакомка в чужом сне. Я никогда не жду тебя, но узнаю постоянно.
Если кому-нибудь мы приснимся вместе - вот тогда мы и встретимся.
Райнер, я хочу к тебе еще и ради себя новой, той, которая может возникнуть лишь с тобою, в тебе. И потом, Райнер («Райнер» - лейтмотив письма) - только не злись на меня, ведь это же я, я хочу с тобой спать - заснуть и спать. Великолепное народное словцо, как глубоко, как правдиво, как недвусмысленно, как точно то, что оно выражает. Просто - спать. И больше ничего. Нет, еще: головой в твое левое плечо, руку - вокруг твоего правого - и больше ничего. Нет, еще: и в самом глубоком сне знать, что это ты. И еще: как звенит твое сердце. И - целовать это сердце.
Иногда я думаю: я должна пользоваться той случайностью, что я еще (все-таки!) телесна. Ведь скоро у меня уже не будет рук. А еще - это звучит как исповедь (что такое исповедь? Хвастать своими чернотами! Кто мог бы рассказывать о своих страданиях без того, чтобы быть воодушевленным, то есть счастливым?!) - итак, это не может звучать как исповедь: тела скучают со мной. Они что-то чувствуют и не верят мне (моему), хотя я все делаю так же, как все. Слишком... бескорыстна, может быть, слишком... доброжелательна. И доверчива - слишком! Доверчивы чужаки (дикари), не знающие ни закона, ни обычая. Здешнее не доверяет! Все это не принадлежит любви, любовь слышит и чувствует лишь саму себя, очень локально и точно, это я не могу подделать. И - великое сострадание, кто знает, откуда оно, бесконечная доброта и - ложь.
Я всегда чувствую себя старшей. Эта детская игра - слишком серьезна, я же недостаточно серьезна.
Рот я всегда ощущала как мир: небесный свод, полость, ущелье, бездна. Я тело всегда переводила в душу (развоплощала!), «физическую» любовь - дабы мочь ее любить - я так прославляла, что от нее внезапно ничего не оставалось. Погружалась в нее так, что проходила насквозь. Проникая в нее, ее вытесняла. Ничего не осталось от нее кроме меня самой: Души (так зовут меня, потому и изумление: именины!).
...
Зачем я все это говорю тебе? Вероятно, из страха, что ты посчитаешь меня страстной-как-все (страсть - крепостное право). «Я люблю тебя и хочу с тобой спать», краткость дружбе непозволительна. Но я говорю это иным голосом, почти во сне, глубоко во сне. Я звучу совсем иначе, чем страсть. Если бы ты взял меня к себе, ты бы взял к себе - le plus déserts lieux. Все, что не спит никогда, смогло бы выспаться в твоих объятьях. До самой души (гортани) - таким был бы поцелуй (не пожар: бездна).
Je ne plaide pas ma cause, je plaide la cause du plus absolu des baisers.
Ты всегда в пути, ты живешь нигде и встречаешься с русскими, которые - не я. Послушай, чтобы ты знал: в Райнерландии я одна представляю Россию.
....
Райнер, смеркается, я люблю тебя. Воет поезд. Поезда - это волки, а волки - Россия. Это не поезд,- вся Россия воет по тебе. Райнер, не злись на меня, злись или не злись, но сегодня ночью я буду спать с тобой. Щель в темноте, и, так как это звезды, я делаю вывод: окно. (Я думаю возле окна, если о тебе и о себе думаю,- не у кровати.) Глаза широко распахнуты, ибо снаружи еще темнее, чем внутри. Постель - это корабль, мы отправляемся в путешествие.
Отвечать (продолжать поцелуй) ты не обязан.
М.