Творчество Роберта Рождественского
Признаться честно, никогда не была увлечена поэзией, но вчера до поздней ночи не могла оторваться от сборника стихов из серии "Библиотека молодой семьи" издания 1989 года, в котором подобраны стихи на тему - детство, любовь, семья. И в нем есть одно лишь стихотворение Роберта Рождественноского ":
- Снова дралась во дворе?
- Ага.
- Мама, но я не плакала
Вырасту, выучусь на моряка
Я уже в ванне плавала.
- Боже! Не девочка, а беда
Сил моих больше нету.
- Мама, а вырасту я когда?
- Вырастешь - ешь котлету.
- Мама, купим живого коня?
- Коня?! Да что ж это делается?
- Мама, а в летчики примут меня?
- Примут - куда они денутся.
Ты же из каждого,
сатана,
Душу сумеешь вытрясти...
- Мама, а правда, что будет война?
И я не успею вырасти.
Сегодня я полностью погрузилась в творчество Рождественского. Его стихи берут за душу... Настолько проникновенно и так легко читаются.
Я задумалась, каким же должен быть человек, как глубоко он должен чувствовать, любить, страдать, чтобы из него, можно сказать, выливались такие пронзительные стихи.
Думаю автобиография автора вполне может познакомить нас с его душой:
"Aвтобиографии писать трудно. Особенно для книги. Потому что здесь биография всегда выглядит, как подведение каких-то итогов. И всегда представляешь себе этакого умудренного опытом, седовласого старца, который хочет на своем примере учить других.
Говорю заранее: то, что я пишу - ни в коем случае не подведение итогов. И я не умудрен жизненным опытом. Даже как-то наоборот. Каждый новый день удивителен и неповторим. И самое главное, самое важное, что к этой удивительности нельзя привыкнуть.
И потом биография любого человека всегда связана с биографией страны. Связана необычно прочно. И порой бывает очень трудно выделить что-то сугубо личное, свое, неповторимое.
Автобиографию писать трудно еще и потому, что вся она (или почти вся) в стихах. Плохо ли, хорошо ли, но поэт всегда говорит в стихах о себе, о своих мыслях, о своих чувствах. Даже когда он пишет о космосе.
Итак, автобиографию писать трудно, Так что, возможно, у меня ничего и не выйдет. Но ... рискну.
Я родился в 1932 году в селе Косиха, Алтайского края. Это в Сибири, довольно близко от Барнаула. Мать у меня - врач, отец - военный. Мы переехали в Омск - большой город на берегу Иртыша. С этим городом связаны мои самые первые детские впечатления. Их довольно много. Но самое большое - война. Я уже кончил первый класс школы и в июне сорок первого жил в пионерском лагере под Омском.
Отец и мать ушли на фронт. Даже профессиональные военные были убеждены, что "это" скоро кончится. А что касается нас, мальчишек, так мы были просто в этом уверены. Во всяком случае, я написал тогда стихи, в которых, - помню, - последними словами ругал фашистов и давал самую торжественную клятву поскорее вырасти. Стихи были неожиданно напечатаны в областной газете (их туда отвез наш воспитатель). Свой первый гонорар (что-то около тринадцати рублей) я торжественно принес первого сентября в школу и отдал в фонд Обороны. (Наверное, это тоже повлияло на благоприятный исход войны). Клятву насчет вырасти было выполнить довольно сложно. Вырасталось медленно. Медленнее, чем хотелось. Война затягивалась. Да и росла она вместе с нами. Для нас, пацанов, она была в ежедневных сводках по радио, в ожидании писем с фронта, в лепешках из жмыха, в цветочных клумбах на площади, раскопанных под картошку.
А потом - уже в конце - она была еще и в детских домах, где тысячи таких, как я, ждали возвращения родителей. Мои - вернулись. Точнее - взяли меня к себе.
Были бесчисленные переезды с отцом по местам его службы. Менялись города, менялись люди вокруг. менялись школы, в которых я учился. Стихи писал все это время. Никуда не посылал. Боялся. Но тем не менее, читал их на школьных вечерах к умилению преподавателей литературы. Узнал, что в Москве существует Литературный институт, мечтал о нем, выучил наизусть правила приема. После школы собрал документы, пачку стихов и отослал все это в Москву.
Отказали. Причина: "творческая несостоятельность".(Между прочим, правильно сделали. Недавно я смог посмотреть эти стихи в архивах Литинститута. Ужас! Тихий ужас!)
Решил махнуть рукой на поэзию. Поступил учиться в университет города Петрозаводска. Почти с головой ушел в спорт. "Достукался" по первых разрядов по волейболу и баскетболу. Ездил на всяческие соревнования, полностью ощутил азарт и накал спортивной борьбы. Это мне нравилось. И казалось, что все идет прекрасно, но... Махнуть рукой на стихи не удалось.
Со второй попытки в Литературный институт я поступил. И пять лет проучился в нем. Говорят, что студенческая пора - самая счастливая пора в жизни человека. Во всяком случае, время, проведенное в институте, никогда не забудется. Не забудется дружба тех лет. Лекции, семинары. И поездки. Снова - очень много поездок. Так, например, мне посчастливилось побывать на Северном полюсе, на одной из наших дрейфующих станций.
С какими парнями я познакомился там! Без всякого преувеличения - первоклассные ребята! В основном - молодые, умные, очень веселые. Работа зимовщиков трудна и опасна, а эти - после работы вваливались в палатки и оттуда еще долго шел такой громыхающий смех, что случайные белые медведи, которые подходили к лагерю, - безусловно шарахались в сторону.
Станция состояла из девяти домиков. Стояли они на льдине, образуя улицу - четыре с одной стороны, пять - с другой. Я помню общее собрание полярников, - очень бурное и длинное: на нем самой северной улице в мире давалось имя. Можете представить, что это было за собрание! хохотали до слез, до хрипоты, до спазм. Хохотали не переставая. Юмор проснулся даже в самых сдержанных и суровых "полярных волках".
Какой-то остряк-летчик привез из Москвы номера, которые вешаются на домах в столице. Потом авиационный штурман с помощью каких-то хитрых приборов точно определял, какая сторона улицы является четной, а какая - нечетной. Номера были торжественно прибиты к домикам и на каждом из них мы написали название улицы: "Дрейфующий проспект". Так я и назвал одну из своих книжек. Их у меня вышло десять, начиная с 1955 года. Я писал стихи и поэмы. Одна из поэм "Реквием" - особенно дорога мне.
Дело в том, что на моем письменном столе давно уже лежит старая фотография. На ней изображены шесть очень молодых, красивых улыбающихся парней. Это - шесть братьев моей матери. В 1941 году самому младшему из них было 18 лет, самому старшему - 29. Все они в том же самом сорок первом ушли на фронт. Шестеро. А с фронта вернулся один. Я не помню, как эти ребята выглядели в жизни. Сейчас я уже старше любого из них. Кем бы они стали? Инженерами? Моряками? Поэтами? Не знаю. Они успели только стать солдатами. И погибнуть.
Примерно такое же положение в каждой советской семье. Дело не в количестве. Потому что нет таких весов, на которых можно было бы взвесить горе матерей. Взвесить и определить, - чье тяжелее.
Я писал свой "Реквием" и для этих шестерых, которые до сих пор глядят на меня с фотографии. Писал и чувствовал свой долг перед ними. И еще что-то: может быть, вину. Хотя, конечно, виноваты мы только в том, что поздно родились и не успели участвовать в войне. А значит, должны жить. Должны. За себя и за них.
Вот, собственно, и вся биография. По-прежнему пишу стихи. По-прежнему много езжу. И по нашей стране, и за рубежом.
Могут спросить: а для чего поездки? Зачем они поэту? Не лучше ли, как говорится, "ежедневно отправляться в путешествие внутри себя"? Что ж, такие "внутренние поездки" должны происходить и происходят постоянно. Но все ж-таки, по-моему, их лучше совмещать с поездками во времени и пространстве.
Относительно годов, которые "к суровой прозе клонят". Пока не клонят. Что будет дальше - бог его знает. Хотя и бог не знает. Поскольку его нет.
Я женат. Жена, Алла Киреева, вместе со мной окончила литературный институт. По профессии она - критик. (Так что вы можете представить, как мне достается! Вдвойне!)
Что еще? А еще очень хочу написать настоящие стихи. Главные. Те, о которых думаю все время. Я постараюсь их написать. Если не смогу, - будет очень обидно.
1980-е"
Будь, пожалуйста, послабее
Будь, пожалуйста,
послабее.
Будь,
пожалуйста.
И тогда подарю тебе я
чудо
запросто.
И тогда я вымахну -
вырасту,
стану особенным.
Из горящего дома вынесу
тебя,
сонную.
Я решусь на все неизвестное,
на все безрассудное,-
в море брошусь,
густое,
зловещее,-
и спасу тебя!..
Это будет
сердцем велено мне,
сердцем велено...
Но ведь ты же
сильнее меня,
сильней
и уверенней!
Ты сама готова спасти других
от уныния тяжкого.
Ты сама не боишься ни свиста пурги,
ни огня хрустящего.
Не заблудишься,
не утонешь,
зла не накопишь.
Не заплачешь
и не застонешь,
если захочешь.
Станешь плавной
и станешь ветреной,
если захочешь...
Мне с тобою -
такой уверенной -
трудно
очень.
Хоть нарочно,
хоть на мгновенье,-
я прошу,
робея,-
помоги мне в себя поверить,
стань
слабее.
За тобой через года
За тобой
через года
иду,
не колеблясь.
Если ты -
провода,
я -
троллейбус.
Ухвачусь за провода
руками долгими,
буду жить
всегда-всегда
твоими токами.
Слышу я:
«Откажись!
Пойми
разумом:
неужели это жизнь -
быть привязанным?!
Неужели в этом есть
своя логика?!
Ой, гляди -
надоест!
Будет плохо».
Ладно!
Пусть свое
гнут -
врут расцвеченно.
С ними я
на пять минут,
с тобой -
вечно!
Ты -
мой ветер и цепи,
сила и слабость.
Мне в тебе,
будто в церкви,
страшно и сладко.
Ты -
неоткрытые моря,
мысли тайные.
Ты -
дорога моя,
давняя,
дальняя.
Вдруг -
ведешь меня
в леса!
Вдруг -
в Сахары!
Вот бросаешь,
тряся,
на ухабы!
Как ребенок, смешишь.
Злишь, как пытка...
Интересно мне
жить.
Любопытно!
Приходить к тебе
Приходить к тебе,
чтоб снова
просто вслушиваться в голос
и сидеть на стуле, сгорбясь,
и не говорить не слова.
Приходить,
стучаться в двери,
замирая, ждать ответа...
Если ты узнаешь это,
то, наверное, не поверишь,
то, наверно, захохочешь,
скажешь:
"Это ж глупо очень..."
Скажешь:
"Тоже мне -
влюблённый!" -
и посмотришь удивлённо,
и не усидишь на месте.
Будет смех звенеть рекою...
Ну и ладно.
Ну и смейся.
Я люблю тебя
такою.
Ещё много стихов Рождественского можно почитать здесь
- Снова дралась во дворе?
- Ага.
- Мама, но я не плакала
Вырасту, выучусь на моряка
Я уже в ванне плавала.
- Боже! Не девочка, а беда
Сил моих больше нету.
- Мама, а вырасту я когда?
- Вырастешь - ешь котлету.
- Мама, купим живого коня?
- Коня?! Да что ж это делается?
- Мама, а в летчики примут меня?
- Примут - куда они денутся.
Ты же из каждого,
сатана,
Душу сумеешь вытрясти...
- Мама, а правда, что будет война?
И я не успею вырасти.
Сегодня я полностью погрузилась в творчество Рождественского. Его стихи берут за душу... Настолько проникновенно и так легко читаются.
Я задумалась, каким же должен быть человек, как глубоко он должен чувствовать, любить, страдать, чтобы из него, можно сказать, выливались такие пронзительные стихи.
Думаю автобиография автора вполне может познакомить нас с его душой:
"Aвтобиографии писать трудно. Особенно для книги. Потому что здесь биография всегда выглядит, как подведение каких-то итогов. И всегда представляешь себе этакого умудренного опытом, седовласого старца, который хочет на своем примере учить других.
Говорю заранее: то, что я пишу - ни в коем случае не подведение итогов. И я не умудрен жизненным опытом. Даже как-то наоборот. Каждый новый день удивителен и неповторим. И самое главное, самое важное, что к этой удивительности нельзя привыкнуть.
И потом биография любого человека всегда связана с биографией страны. Связана необычно прочно. И порой бывает очень трудно выделить что-то сугубо личное, свое, неповторимое.
Автобиографию писать трудно еще и потому, что вся она (или почти вся) в стихах. Плохо ли, хорошо ли, но поэт всегда говорит в стихах о себе, о своих мыслях, о своих чувствах. Даже когда он пишет о космосе.
Итак, автобиографию писать трудно, Так что, возможно, у меня ничего и не выйдет. Но ... рискну.
Я родился в 1932 году в селе Косиха, Алтайского края. Это в Сибири, довольно близко от Барнаула. Мать у меня - врач, отец - военный. Мы переехали в Омск - большой город на берегу Иртыша. С этим городом связаны мои самые первые детские впечатления. Их довольно много. Но самое большое - война. Я уже кончил первый класс школы и в июне сорок первого жил в пионерском лагере под Омском.
Отец и мать ушли на фронт. Даже профессиональные военные были убеждены, что "это" скоро кончится. А что касается нас, мальчишек, так мы были просто в этом уверены. Во всяком случае, я написал тогда стихи, в которых, - помню, - последними словами ругал фашистов и давал самую торжественную клятву поскорее вырасти. Стихи были неожиданно напечатаны в областной газете (их туда отвез наш воспитатель). Свой первый гонорар (что-то около тринадцати рублей) я торжественно принес первого сентября в школу и отдал в фонд Обороны. (Наверное, это тоже повлияло на благоприятный исход войны). Клятву насчет вырасти было выполнить довольно сложно. Вырасталось медленно. Медленнее, чем хотелось. Война затягивалась. Да и росла она вместе с нами. Для нас, пацанов, она была в ежедневных сводках по радио, в ожидании писем с фронта, в лепешках из жмыха, в цветочных клумбах на площади, раскопанных под картошку.
А потом - уже в конце - она была еще и в детских домах, где тысячи таких, как я, ждали возвращения родителей. Мои - вернулись. Точнее - взяли меня к себе.
Были бесчисленные переезды с отцом по местам его службы. Менялись города, менялись люди вокруг. менялись школы, в которых я учился. Стихи писал все это время. Никуда не посылал. Боялся. Но тем не менее, читал их на школьных вечерах к умилению преподавателей литературы. Узнал, что в Москве существует Литературный институт, мечтал о нем, выучил наизусть правила приема. После школы собрал документы, пачку стихов и отослал все это в Москву.
Отказали. Причина: "творческая несостоятельность".(Между прочим, правильно сделали. Недавно я смог посмотреть эти стихи в архивах Литинститута. Ужас! Тихий ужас!)
Решил махнуть рукой на поэзию. Поступил учиться в университет города Петрозаводска. Почти с головой ушел в спорт. "Достукался" по первых разрядов по волейболу и баскетболу. Ездил на всяческие соревнования, полностью ощутил азарт и накал спортивной борьбы. Это мне нравилось. И казалось, что все идет прекрасно, но... Махнуть рукой на стихи не удалось.
Со второй попытки в Литературный институт я поступил. И пять лет проучился в нем. Говорят, что студенческая пора - самая счастливая пора в жизни человека. Во всяком случае, время, проведенное в институте, никогда не забудется. Не забудется дружба тех лет. Лекции, семинары. И поездки. Снова - очень много поездок. Так, например, мне посчастливилось побывать на Северном полюсе, на одной из наших дрейфующих станций.
С какими парнями я познакомился там! Без всякого преувеличения - первоклассные ребята! В основном - молодые, умные, очень веселые. Работа зимовщиков трудна и опасна, а эти - после работы вваливались в палатки и оттуда еще долго шел такой громыхающий смех, что случайные белые медведи, которые подходили к лагерю, - безусловно шарахались в сторону.
Станция состояла из девяти домиков. Стояли они на льдине, образуя улицу - четыре с одной стороны, пять - с другой. Я помню общее собрание полярников, - очень бурное и длинное: на нем самой северной улице в мире давалось имя. Можете представить, что это было за собрание! хохотали до слез, до хрипоты, до спазм. Хохотали не переставая. Юмор проснулся даже в самых сдержанных и суровых "полярных волках".
Какой-то остряк-летчик привез из Москвы номера, которые вешаются на домах в столице. Потом авиационный штурман с помощью каких-то хитрых приборов точно определял, какая сторона улицы является четной, а какая - нечетной. Номера были торжественно прибиты к домикам и на каждом из них мы написали название улицы: "Дрейфующий проспект". Так я и назвал одну из своих книжек. Их у меня вышло десять, начиная с 1955 года. Я писал стихи и поэмы. Одна из поэм "Реквием" - особенно дорога мне.
Дело в том, что на моем письменном столе давно уже лежит старая фотография. На ней изображены шесть очень молодых, красивых улыбающихся парней. Это - шесть братьев моей матери. В 1941 году самому младшему из них было 18 лет, самому старшему - 29. Все они в том же самом сорок первом ушли на фронт. Шестеро. А с фронта вернулся один. Я не помню, как эти ребята выглядели в жизни. Сейчас я уже старше любого из них. Кем бы они стали? Инженерами? Моряками? Поэтами? Не знаю. Они успели только стать солдатами. И погибнуть.
Примерно такое же положение в каждой советской семье. Дело не в количестве. Потому что нет таких весов, на которых можно было бы взвесить горе матерей. Взвесить и определить, - чье тяжелее.
Я писал свой "Реквием" и для этих шестерых, которые до сих пор глядят на меня с фотографии. Писал и чувствовал свой долг перед ними. И еще что-то: может быть, вину. Хотя, конечно, виноваты мы только в том, что поздно родились и не успели участвовать в войне. А значит, должны жить. Должны. За себя и за них.
Вот, собственно, и вся биография. По-прежнему пишу стихи. По-прежнему много езжу. И по нашей стране, и за рубежом.
Могут спросить: а для чего поездки? Зачем они поэту? Не лучше ли, как говорится, "ежедневно отправляться в путешествие внутри себя"? Что ж, такие "внутренние поездки" должны происходить и происходят постоянно. Но все ж-таки, по-моему, их лучше совмещать с поездками во времени и пространстве.
Относительно годов, которые "к суровой прозе клонят". Пока не клонят. Что будет дальше - бог его знает. Хотя и бог не знает. Поскольку его нет.
Я женат. Жена, Алла Киреева, вместе со мной окончила литературный институт. По профессии она - критик. (Так что вы можете представить, как мне достается! Вдвойне!)
Что еще? А еще очень хочу написать настоящие стихи. Главные. Те, о которых думаю все время. Я постараюсь их написать. Если не смогу, - будет очень обидно.
1980-е"
Будь, пожалуйста, послабее
Будь, пожалуйста,
послабее.
Будь,
пожалуйста.
И тогда подарю тебе я
чудо
запросто.
И тогда я вымахну -
вырасту,
стану особенным.
Из горящего дома вынесу
тебя,
сонную.
Я решусь на все неизвестное,
на все безрассудное,-
в море брошусь,
густое,
зловещее,-
и спасу тебя!..
Это будет
сердцем велено мне,
сердцем велено...
Но ведь ты же
сильнее меня,
сильней
и уверенней!
Ты сама готова спасти других
от уныния тяжкого.
Ты сама не боишься ни свиста пурги,
ни огня хрустящего.
Не заблудишься,
не утонешь,
зла не накопишь.
Не заплачешь
и не застонешь,
если захочешь.
Станешь плавной
и станешь ветреной,
если захочешь...
Мне с тобою -
такой уверенной -
трудно
очень.
Хоть нарочно,
хоть на мгновенье,-
я прошу,
робея,-
помоги мне в себя поверить,
стань
слабее.
За тобой через года
За тобой
через года
иду,
не колеблясь.
Если ты -
провода,
я -
троллейбус.
Ухвачусь за провода
руками долгими,
буду жить
всегда-всегда
твоими токами.
Слышу я:
«Откажись!
Пойми
разумом:
неужели это жизнь -
быть привязанным?!
Неужели в этом есть
своя логика?!
Ой, гляди -
надоест!
Будет плохо».
Ладно!
Пусть свое
гнут -
врут расцвеченно.
С ними я
на пять минут,
с тобой -
вечно!
Ты -
мой ветер и цепи,
сила и слабость.
Мне в тебе,
будто в церкви,
страшно и сладко.
Ты -
неоткрытые моря,
мысли тайные.
Ты -
дорога моя,
давняя,
дальняя.
Вдруг -
ведешь меня
в леса!
Вдруг -
в Сахары!
Вот бросаешь,
тряся,
на ухабы!
Как ребенок, смешишь.
Злишь, как пытка...
Интересно мне
жить.
Любопытно!
Приходить к тебе
Приходить к тебе,
чтоб снова
просто вслушиваться в голос
и сидеть на стуле, сгорбясь,
и не говорить не слова.
Приходить,
стучаться в двери,
замирая, ждать ответа...
Если ты узнаешь это,
то, наверное, не поверишь,
то, наверно, захохочешь,
скажешь:
"Это ж глупо очень..."
Скажешь:
"Тоже мне -
влюблённый!" -
и посмотришь удивлённо,
и не усидишь на месте.
Будет смех звенеть рекою...
Ну и ладно.
Ну и смейся.
Я люблю тебя
такою.
Ещё много стихов Рождественского можно почитать здесь