Мужик.
Санкт-Петербург. Часовня Ксении Петербургской. Октябрь. Ветер. Холодно. К алтарю тянется благоговеющая очередь замерзших людей с зажатыми в руках незажженными свечками.
К очереди внезапно пристраивается огромный мужик в бушлате, который буквально несколько минут назад басом отчитывал стайку бабусь в несуразно пухлых пальто: "Ну чего вы тут голубей кормите? Не кормите! Вон же табличка висит, где их надо кормить". Мужик дожидается своей очереди, подходит к маленькому уличному алтарю, больше похожему на крытый от ветра мангал с песком. Он убирает из песка огрызки догоревших свечей, заботливо и споро переставляет горящие свечи в уголок. Высокие потухшие зажимает осторожно в большую заскорлузлую темную ручищу, поджигает от горящих, а затем особенно любовно ставит в безветренный уголок. Завершив свои дела, мужик уходит в сторону сарайки.
Я смотрю на удаляющуюся фигуру с широкой спиной и думаю: вот было бы забавно, если бог - это он. Так и покрикивает на людей, когда они тупят и не замечают очевидных знаков. "Ну чего вы, блин, женщина! Вот же знак на дереве висит!" Или где-то в далекой больнице снова начинает биться чье-то сердце, когда большая грубая рука в цыпках бережно поджигает потухшую свечу и ставит под козырек, укрывая от ветра.
К очереди внезапно пристраивается огромный мужик в бушлате, который буквально несколько минут назад басом отчитывал стайку бабусь в несуразно пухлых пальто: "Ну чего вы тут голубей кормите? Не кормите! Вон же табличка висит, где их надо кормить". Мужик дожидается своей очереди, подходит к маленькому уличному алтарю, больше похожему на крытый от ветра мангал с песком. Он убирает из песка огрызки догоревших свечей, заботливо и споро переставляет горящие свечи в уголок. Высокие потухшие зажимает осторожно в большую заскорлузлую темную ручищу, поджигает от горящих, а затем особенно любовно ставит в безветренный уголок. Завершив свои дела, мужик уходит в сторону сарайки.
Я смотрю на удаляющуюся фигуру с широкой спиной и думаю: вот было бы забавно, если бог - это он. Так и покрикивает на людей, когда они тупят и не замечают очевидных знаков. "Ну чего вы, блин, женщина! Вот же знак на дереве висит!" Или где-то в далекой больнице снова начинает биться чье-то сердце, когда большая грубая рука в цыпках бережно поджигает потухшую свечу и ставит под козырек, укрывая от ветра.