Марина Голдовская о cвоем фильме "Горький вкус свободы"
Тут некоторые московские издания отказываются публиковать этот текст, но, возможно, кому-то из читателей блога будет интересен разговор с режиссером о ее уже законченном новом фильме (про который многие издания и сайты перенакопировали много чуши).
Кинорежиссер и профессор Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе (UCLA) Марина Голдовская закончила работу над фильмом «Горький вкус свободы», рассказывающей о жизни журналистки Анны Политковской и почти полностью построенный на синхронах ее самой. В интервью документалист рассказала о годах дружбы с Анной Степановной, о том, как фильм снимался двадцать лет, а также как камера смогла зафиксировать журналистку после отравления в Беслане.
- Марина Евсеевна, Ваш документальный фильм «Горький вкус свободы» уже снят, несмотря на то, что пишут о нем как о будущем и как о художественном.
- Я не могу понять, кто мог написать такую ерунду. Я тоже узнала, что в Москве написали, что я собираюсь делать художественную картину. Да никогда в жизни! Я этого не делала, не буду, да и не умею, и не хочу. И картина финансировалась не только за счет Шведского института кино. В основном, она финансировалась на гранты, которые я получила.
- Расскажите, пожалуйста, как шла работа над фильмом?
- Она шла только последние пару лет - когда я его монтировала. Я начинала его и раньше, но не смогла закончить из-за болезни мужа. Потом снова начала работать.
Вообще это была работа, которую я провожу постоянно на протяжении многих лет. Начиная с великих перемен в нашей стране. Когда они начали происходить, я работала в творческом объединении «Экран» Центрального телевидения. И как человек, интересующийся историей, живущий проблемами сегодняшнего дня и принимающий близко к сердцу все, что происходило у нас, на нашей родине, я поняла, что их как-то надо фиксировать, жизнь нашу вообще надо фиксировать, по крайней мере то, что кажется очень важным. С тех пор я снимала видео-дневник, хронику событий, которые заключали в себе не только сами события - митинги, первые свободные выборы в России 89-го года, но и людей. Я снимала своих друзей, знакомых, своих студентов, соседей, просто людей на улице, которых встречала. Недостатка в материале не было, и я работала без устали - меня интересовало, что с нами будет, куда нас вынесет, что с нами станет. Надеялась, конечно, я на лучшее. Это был интереснейший период жизни страны.
За это время я сделала примерно 15 картин - начиная с 86-го года. И каждая картина отразила какой-то этап развития страны.
- И это - несмотря на границы, которые все-таки существуют.
- Границы не существуют в душе человека. Я живу, преподаю и работаю в Америке вот уже 20 лет - я замужем за американцем, но каждый год я приезжала и приезжаю в Россию, снимаю жизнь и никуда от этого не денешься. Это необходимо как воздух.
В числе этих событий были 90-91-й годы, когда я снимала картину «Вкус свободы» - об этом времени, полном волнений, сомнений, счастья и радости. Семья Политковских тогда находилась в гуще событий - «Взгляд», самый разгар событий... И через эту семью я хотела рассказать о том, что происходит в стране - всегда лучше рассказывать через маленькую крупицу жизни, через семью.. Саша был очень известным журналистом, бывшим моим, любимым, студентом. Его жена - Аня, тоже кончала журфак. Я ее тогда знала меньше.
Картина, по-моему, получилась очень передающей время. Она очень хорошо прошла, ее много очень показывали за границей, а в России, к сожалению, - почти нет. В ней был намек на то, что у Ани и Саши не такой замечательный брак, как мне поначалу казалось (брак потом и распался), и тогда мы решили, по этическим соображениям, что в России картину лучше не показывать.
Но я продолжала снимать видео-дневник, о событиях своего времени. И Аня, и Саша оказались частями этого дневника. Они входили в круг близких знакомых, жизнь которых мне была не просто небезынтересна, а очень интересна. Всегда ведь интересно наблюдать за жизнью человека на протяжении каких-то исторических лет, за тем, как они меняются, как думают, как ощущают себя в вихре исторического процесса. Я снимала Аню много и, конечно, не подозревала, во что выльется этот материал.
- Скажите, вы за нее боялись? Когда снимали, вы понимали, чем это может закончиться?
- Она же не всегда занималась Чечней. Потом я узнала, что она ездит все время в Чечню и как драматична эта работа. Она не могла мириться со страшными трагедиями, которые разворачивались перед ее глазами, она записывала это, пыталась помочь людям, беженцам, пострадавшим, у которых погибли родственники. Она принимала все крайне близко к сердцу, очень близко; у меня такое ощущение, что у нее была обнаженная нервная система, она очень болезненно на все реагировала. Мы с ней очень сошлись, наверное, поэтому - я тоже реагировала болезненно. Есть люди с толстой кожей, а есть с тонкой. Наверное, я - без кожи, а Аня - тем более, сплошные нервы. Иногда казалось, что она слишком бурно реагирует на события, слишком драматично, трагично. Но это структура человеческой души: если ты такой, то ничего с этим не сделаешь. Я продолжала снимать, снимать, снимать...
Я не думала, что все так закончится, хотя, конечно, боялась за нее, особенно в последние годы. Я была в Москве, в момент, когда у нее было тяжелое отравление...
- Это обескураживающие кадры фильма. Как случилось, что вы оказались рядом, да еще и с камерой?
- Я была в Москве - все лета я традиционно проводила в Москве. И как-то вечером по «Эху Москву», уже в начале сентября, я услышала, что она отравлена по пути в Беслан, и что доставлена в больницу. Конечно, я понимала, что она полетит в Беслан, но не знала, что с ней приключится такая жуткая неприятность.
Утром я позвонила ее детям, спросила где мама, и они уже сказали, в какой она больнице - ее уже перевезли в Москву. Я помчалась туда - просто проведать, а камера, как всегда, была с собой - без нее не ходила никуда. И сняла ее в этом довольно ужасном состоянии. Аня тогда сказала, что чувствует свое полное бессилие, что как журналист хотела людям помочь и это не получилось. И, что, если будет штурм школы, она перестанет быть журналистом. Я спросила, неужели вы, Аня, думаете, что когда-нибудь перестанете быть журналистом? «Перестану, перестану, я больше не могу». А потом, когда поправилась, она, конечно же, вернулась в профессию - по-другому жизнь не мыслила. Думаю, у каждого из нас так - уж если проработали тридцать лет, то и умрем на своем посту. Словом, я снимала ее и не думала, что когда-то из этого получится картина. Понимала лишь, что это интересный материал...
- Я догадываюсь, что очень много материала не вошло в фильм. А из того, что вошло, что Вас больше всего поражает? Фильм ведь практически построен как рассказ Анны о себе, почти от первого лица, - в основном, на ее же синхронах.
- Я даже не знаю, мне все там нравится, и не потому, что это мой фильм. Она мне всегда нравилась. Есть люди, которые считают, что она - жесткая, непримиримая, всегда говорит в лицо и только правду (и не всем это нравилось), но для меня она существовала в другом измерении. Я понимала, что она может сказать очень жестко, точно (и она всегда удивительно точно формулировала, как ножом сердцевину прорезала), при этом была очень тонко душевно организованным человеком, принимала близко к сердцу болячки, болезни, несчастья других людей. Она сразу пыталась помочь. Я видела, как она завалена письмами, видела, как люди просят о помощи. Сколько мне рассказали люди, которые работали с ней в Чечне, правозащитники... Она мальчика чеченского, слепого, у которого были обе руки оторваны (он подорвался на каком-то снаряде), взяла с собой в Москву, чтобы потом отправить за границу куда-то лечить. Это же просто уму непостижимо!
Наверное, люди об этом не знали просто, поэтому было ощущение, что она очень жесткий человек. И, когда я стала делать эту картину, а особенно - посмотрев 14 предыдущих, часть из которых были очень хорошими, часть - не очень, я поняла, что какая-то часть ее индивидуальности была не зацеплена, даже не тронута. А поскольку этот материал у меня был, я считала своим долгом его выложить перед зрителем. Пускай смотрят и понимают, кого мы потеряли. А потеряли мы очень яркого, необычного, неординарного, поразительного человека.
Знаете, сейчас у нас очень мало осталось людей, которые являются моральными авторитетами. У кого-то все идет правильно,
хорошо, остаются они верны себе, а потом где-то тут сказанут не так, где-то там. И нельзя сказать, что у нас много людей, которые сохраняют себя во всех ситуациях. Раньше такие люди были (я уж не говорю о Сахарове), во все времена - Твардовский, Эфрос, а сейчас... Может, мне кажется? Может, я старею? Но мне обидно...
- … что мы потеряли одного из таких людей?
- Что мы потеряли одного из самых ярких таких людей.
Знаете, как в жизни бывает, один человек нравится, с ним хочется дружить, время проводить, а со многими другими не хочется. И всегда, когда я ехала в Москву, думала, что первое, что сделаю - позвоню Ане. Мы говорили не только о работе, - обо всем! Ее интересовала очень моя семейная жизнь, я ей рассказывала.
- А то, что Вы дружили лично, вам мешало делать фильм?
- Нет. Я всегда очень люблю своих героев, и все мои картины сделаны о людях. Это главное, что должно сподвигнуть меня делать картину. Они мне всегда даются очень тяжело, но, когда я люблю человека, о котором делаю кино - это одно удовольствие. И такое же ощущение было от фильма про Аню. Я только боялась упустить какие-то интонации в ее синхронах, чтобы какими-то маленькими детальками, которые трудно описать и которые ты, скорее, чувствуешь, чем формулируешь, сделать картину о человеке, которого я чувствовала так, а не иначе. Понимаете?
- Да. Будут ли какие-то фестивали? Выдвигается ли фильм куда-то? Где его можно увидеть в России?
- Я сейчас еду в Швецию, потом будет фестиваль в Бразилии, где будут показывать мою ретроспективу - 10 картин, которые я делала за последние годы.
- Поздравляю!
- Спасибо, это очень приятно, потому что эти картины запечатлели траекторию нашего движения. Потом будет фестиваль в Лос-Анджелесе. И я, конечно, надеюсь, что меня позовут в Москву. Как иначе-то? Хотя меня в Москву и звать не надо - сама явлюсь. Я хочу, чтобы его показали - в кинотеатрах, по-настоящему, чтобы объявили, люди пришли и посмотрели, чтобы можно было поговорить, вспомнить про нее. Вот этого мне хотелось бы - чтобы разговор об Ане не затихал.
Что меня привлекает в картине, которую удалось сделать, - что она о человеке, который полностью отдавал себя другим (и я не боюсь этого клише). Она жила для людей, а это о-о-очень редкое качество в наши дни. Ее не волновала зарплата, что она заработает или не заработает. Ей нужно было то, что нужно только для жизни, и она полностью себя посвящала работе и правозащитной деятельности, от которой большинство журналистов старается уйти - это требует слишком много времени и сил.
- Вы открыли что-то новое об Анне, когда разговаривали с людьми, которые ее знали?
- Да-да, конечно! И все это - в картине. Все хорошо говорили, за исключением нескольких человек, которые на нее смотрели более критически. За это я им очень тоже благодарна - Диме Быкову, Саше Мнацаканяну: они помогли раскрыть какую-то другую ее ипостась, ведь нельзя же с завязанными глазами, так влюбленно смотреть на человека.
Вообще я очень рада, что удалось картину сделать, что останется об Ане очень теплая, человечная, надеюсь, картина.
- Когда ближайший показ в России?
- Не знаю. Я сейчас заканчиваю телевизионный вариант картины. У меня очень много лекций, фестивалей, муж не очень здоров. Я торопиться не хочу. Но, как только я освобожусь от обязанностей, начну этим заниматься. И, конечно, раскрываю объятия для любого, у кого есть предложение показа этого фильма. Я делала его для российского зрителя. Зарубежные зрители итак будут смотреть - их интересует, что происходит в России, но меня беспокоит, интересует и трогает российский зритель. Я работаю для России.
Кинорежиссер и профессор Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе (UCLA) Марина Голдовская закончила работу над фильмом «Горький вкус свободы», рассказывающей о жизни журналистки Анны Политковской и почти полностью построенный на синхронах ее самой. В интервью документалист рассказала о годах дружбы с Анной Степановной, о том, как фильм снимался двадцать лет, а также как камера смогла зафиксировать журналистку после отравления в Беслане.
- Марина Евсеевна, Ваш документальный фильм «Горький вкус свободы» уже снят, несмотря на то, что пишут о нем как о будущем и как о художественном.
- Я не могу понять, кто мог написать такую ерунду. Я тоже узнала, что в Москве написали, что я собираюсь делать художественную картину. Да никогда в жизни! Я этого не делала, не буду, да и не умею, и не хочу. И картина финансировалась не только за счет Шведского института кино. В основном, она финансировалась на гранты, которые я получила.
- Расскажите, пожалуйста, как шла работа над фильмом?
- Она шла только последние пару лет - когда я его монтировала. Я начинала его и раньше, но не смогла закончить из-за болезни мужа. Потом снова начала работать.
Вообще это была работа, которую я провожу постоянно на протяжении многих лет. Начиная с великих перемен в нашей стране. Когда они начали происходить, я работала в творческом объединении «Экран» Центрального телевидения. И как человек, интересующийся историей, живущий проблемами сегодняшнего дня и принимающий близко к сердцу все, что происходило у нас, на нашей родине, я поняла, что их как-то надо фиксировать, жизнь нашу вообще надо фиксировать, по крайней мере то, что кажется очень важным. С тех пор я снимала видео-дневник, хронику событий, которые заключали в себе не только сами события - митинги, первые свободные выборы в России 89-го года, но и людей. Я снимала своих друзей, знакомых, своих студентов, соседей, просто людей на улице, которых встречала. Недостатка в материале не было, и я работала без устали - меня интересовало, что с нами будет, куда нас вынесет, что с нами станет. Надеялась, конечно, я на лучшее. Это был интереснейший период жизни страны.
За это время я сделала примерно 15 картин - начиная с 86-го года. И каждая картина отразила какой-то этап развития страны.
- И это - несмотря на границы, которые все-таки существуют.
- Границы не существуют в душе человека. Я живу, преподаю и работаю в Америке вот уже 20 лет - я замужем за американцем, но каждый год я приезжала и приезжаю в Россию, снимаю жизнь и никуда от этого не денешься. Это необходимо как воздух.
В числе этих событий были 90-91-й годы, когда я снимала картину «Вкус свободы» - об этом времени, полном волнений, сомнений, счастья и радости. Семья Политковских тогда находилась в гуще событий - «Взгляд», самый разгар событий... И через эту семью я хотела рассказать о том, что происходит в стране - всегда лучше рассказывать через маленькую крупицу жизни, через семью.. Саша был очень известным журналистом, бывшим моим, любимым, студентом. Его жена - Аня, тоже кончала журфак. Я ее тогда знала меньше.
Картина, по-моему, получилась очень передающей время. Она очень хорошо прошла, ее много очень показывали за границей, а в России, к сожалению, - почти нет. В ней был намек на то, что у Ани и Саши не такой замечательный брак, как мне поначалу казалось (брак потом и распался), и тогда мы решили, по этическим соображениям, что в России картину лучше не показывать.
Но я продолжала снимать видео-дневник, о событиях своего времени. И Аня, и Саша оказались частями этого дневника. Они входили в круг близких знакомых, жизнь которых мне была не просто небезынтересна, а очень интересна. Всегда ведь интересно наблюдать за жизнью человека на протяжении каких-то исторических лет, за тем, как они меняются, как думают, как ощущают себя в вихре исторического процесса. Я снимала Аню много и, конечно, не подозревала, во что выльется этот материал.
- Скажите, вы за нее боялись? Когда снимали, вы понимали, чем это может закончиться?
- Она же не всегда занималась Чечней. Потом я узнала, что она ездит все время в Чечню и как драматична эта работа. Она не могла мириться со страшными трагедиями, которые разворачивались перед ее глазами, она записывала это, пыталась помочь людям, беженцам, пострадавшим, у которых погибли родственники. Она принимала все крайне близко к сердцу, очень близко; у меня такое ощущение, что у нее была обнаженная нервная система, она очень болезненно на все реагировала. Мы с ней очень сошлись, наверное, поэтому - я тоже реагировала болезненно. Есть люди с толстой кожей, а есть с тонкой. Наверное, я - без кожи, а Аня - тем более, сплошные нервы. Иногда казалось, что она слишком бурно реагирует на события, слишком драматично, трагично. Но это структура человеческой души: если ты такой, то ничего с этим не сделаешь. Я продолжала снимать, снимать, снимать...
Я не думала, что все так закончится, хотя, конечно, боялась за нее, особенно в последние годы. Я была в Москве, в момент, когда у нее было тяжелое отравление...
- Это обескураживающие кадры фильма. Как случилось, что вы оказались рядом, да еще и с камерой?
- Я была в Москве - все лета я традиционно проводила в Москве. И как-то вечером по «Эху Москву», уже в начале сентября, я услышала, что она отравлена по пути в Беслан, и что доставлена в больницу. Конечно, я понимала, что она полетит в Беслан, но не знала, что с ней приключится такая жуткая неприятность.
Утром я позвонила ее детям, спросила где мама, и они уже сказали, в какой она больнице - ее уже перевезли в Москву. Я помчалась туда - просто проведать, а камера, как всегда, была с собой - без нее не ходила никуда. И сняла ее в этом довольно ужасном состоянии. Аня тогда сказала, что чувствует свое полное бессилие, что как журналист хотела людям помочь и это не получилось. И, что, если будет штурм школы, она перестанет быть журналистом. Я спросила, неужели вы, Аня, думаете, что когда-нибудь перестанете быть журналистом? «Перестану, перестану, я больше не могу». А потом, когда поправилась, она, конечно же, вернулась в профессию - по-другому жизнь не мыслила. Думаю, у каждого из нас так - уж если проработали тридцать лет, то и умрем на своем посту. Словом, я снимала ее и не думала, что когда-то из этого получится картина. Понимала лишь, что это интересный материал...
- Я догадываюсь, что очень много материала не вошло в фильм. А из того, что вошло, что Вас больше всего поражает? Фильм ведь практически построен как рассказ Анны о себе, почти от первого лица, - в основном, на ее же синхронах.
- Я даже не знаю, мне все там нравится, и не потому, что это мой фильм. Она мне всегда нравилась. Есть люди, которые считают, что она - жесткая, непримиримая, всегда говорит в лицо и только правду (и не всем это нравилось), но для меня она существовала в другом измерении. Я понимала, что она может сказать очень жестко, точно (и она всегда удивительно точно формулировала, как ножом сердцевину прорезала), при этом была очень тонко душевно организованным человеком, принимала близко к сердцу болячки, болезни, несчастья других людей. Она сразу пыталась помочь. Я видела, как она завалена письмами, видела, как люди просят о помощи. Сколько мне рассказали люди, которые работали с ней в Чечне, правозащитники... Она мальчика чеченского, слепого, у которого были обе руки оторваны (он подорвался на каком-то снаряде), взяла с собой в Москву, чтобы потом отправить за границу куда-то лечить. Это же просто уму непостижимо!
Наверное, люди об этом не знали просто, поэтому было ощущение, что она очень жесткий человек. И, когда я стала делать эту картину, а особенно - посмотрев 14 предыдущих, часть из которых были очень хорошими, часть - не очень, я поняла, что какая-то часть ее индивидуальности была не зацеплена, даже не тронута. А поскольку этот материал у меня был, я считала своим долгом его выложить перед зрителем. Пускай смотрят и понимают, кого мы потеряли. А потеряли мы очень яркого, необычного, неординарного, поразительного человека.
Знаете, сейчас у нас очень мало осталось людей, которые являются моральными авторитетами. У кого-то все идет правильно,
хорошо, остаются они верны себе, а потом где-то тут сказанут не так, где-то там. И нельзя сказать, что у нас много людей, которые сохраняют себя во всех ситуациях. Раньше такие люди были (я уж не говорю о Сахарове), во все времена - Твардовский, Эфрос, а сейчас... Может, мне кажется? Может, я старею? Но мне обидно...
- … что мы потеряли одного из таких людей?
- Что мы потеряли одного из самых ярких таких людей.
Знаете, как в жизни бывает, один человек нравится, с ним хочется дружить, время проводить, а со многими другими не хочется. И всегда, когда я ехала в Москву, думала, что первое, что сделаю - позвоню Ане. Мы говорили не только о работе, - обо всем! Ее интересовала очень моя семейная жизнь, я ей рассказывала.
- А то, что Вы дружили лично, вам мешало делать фильм?
- Нет. Я всегда очень люблю своих героев, и все мои картины сделаны о людях. Это главное, что должно сподвигнуть меня делать картину. Они мне всегда даются очень тяжело, но, когда я люблю человека, о котором делаю кино - это одно удовольствие. И такое же ощущение было от фильма про Аню. Я только боялась упустить какие-то интонации в ее синхронах, чтобы какими-то маленькими детальками, которые трудно описать и которые ты, скорее, чувствуешь, чем формулируешь, сделать картину о человеке, которого я чувствовала так, а не иначе. Понимаете?
- Да. Будут ли какие-то фестивали? Выдвигается ли фильм куда-то? Где его можно увидеть в России?
- Я сейчас еду в Швецию, потом будет фестиваль в Бразилии, где будут показывать мою ретроспективу - 10 картин, которые я делала за последние годы.
- Поздравляю!
- Спасибо, это очень приятно, потому что эти картины запечатлели траекторию нашего движения. Потом будет фестиваль в Лос-Анджелесе. И я, конечно, надеюсь, что меня позовут в Москву. Как иначе-то? Хотя меня в Москву и звать не надо - сама явлюсь. Я хочу, чтобы его показали - в кинотеатрах, по-настоящему, чтобы объявили, люди пришли и посмотрели, чтобы можно было поговорить, вспомнить про нее. Вот этого мне хотелось бы - чтобы разговор об Ане не затихал.
Что меня привлекает в картине, которую удалось сделать, - что она о человеке, который полностью отдавал себя другим (и я не боюсь этого клише). Она жила для людей, а это о-о-очень редкое качество в наши дни. Ее не волновала зарплата, что она заработает или не заработает. Ей нужно было то, что нужно только для жизни, и она полностью себя посвящала работе и правозащитной деятельности, от которой большинство журналистов старается уйти - это требует слишком много времени и сил.
- Вы открыли что-то новое об Анне, когда разговаривали с людьми, которые ее знали?
- Да-да, конечно! И все это - в картине. Все хорошо говорили, за исключением нескольких человек, которые на нее смотрели более критически. За это я им очень тоже благодарна - Диме Быкову, Саше Мнацаканяну: они помогли раскрыть какую-то другую ее ипостась, ведь нельзя же с завязанными глазами, так влюбленно смотреть на человека.
Вообще я очень рада, что удалось картину сделать, что останется об Ане очень теплая, человечная, надеюсь, картина.
- Когда ближайший показ в России?
- Не знаю. Я сейчас заканчиваю телевизионный вариант картины. У меня очень много лекций, фестивалей, муж не очень здоров. Я торопиться не хочу. Но, как только я освобожусь от обязанностей, начну этим заниматься. И, конечно, раскрываю объятия для любого, у кого есть предложение показа этого фильма. Я делала его для российского зрителя. Зарубежные зрители итак будут смотреть - их интересует, что происходит в России, но меня беспокоит, интересует и трогает российский зритель. Я работаю для России.