(no subject)
Из людей по-настоящему религиозных в своей семье могу назвать разве что бабушку - мать отца. От прабабки в Краснодаре осталось множество икон - место в большой комнате, где они хранились, называлось "святой угол", он был всегда закрыт белыми шторами и открывался только по праздникам. Под образами стоял небольшой столик на витых ножках, на нем - какая-то сухая трава и свечка. Свечка вместе с лампадкой тоже зажигались в праздничные дни, и это было особенно таинственно и красиво. Руководила действом бабушка - прабабушку - настоящую хозяйку икон - я уже не застала.
Я не проникалась сущностью обряда. Для меня были белые занавески, которые должны открыться, чтобы появилось множество суровых лиц в рамах (окладах), подсвеченных красноватым светом лампадки сверху и желтым - свечи снизу. Если открыли святой угол, значит, случилось что-нибудь особенное. А особенное - это праздник. Сейчас вспоминается, что даже когда кого-нибудь хоронили, и все вокруг плакали, моей скорби хватало ненадолго. Вечером бабушка шла к иконам, раскрывала занавески и начинала что-то нашептывать - молиться, как говорила она мне. Учила молитвам и меня. И вот мы вместе становимся на колени около икон и читаем: "Отче наш, Иже Еси на Небесах..." - бабушка нараспев, я торопливо, нескладно. "Красиво читай, иначе Бог не услышит", - говорила бабушка. И тогда я начинала читать громко, потому, что если кто-нибудь глухой, нужно наклониться к его уху и сказать погромче. У Бога на иконах ушей не было, и оставалось только кричать в пустоту - авось и услышит.
"И не Введи Нас во Искушение, но Избави Нас от Лукавого"... Я повторяла за бабушкой, не решаясь спросить, что же такое "искушение", мысленно связывая это слово с едой, которую "кушают". А кто такой Лукавый? Бабушка говорила, что дьявол. А кто такой дьявол? Очень нехорошее существо.
Иногда в будний день я самовольно отдергивала занавески и смотрела на иконы. С них глядели все те же святые в окладах. Суровые такие... Бабушка говорила, что они мученики, страдальцы за веру, умиравшие с улыбкой на устах. Но на иконах улыбок не было - вместо них - совершенно преподавательские физиономии - как будто христианские святые перетерпели все надлежащее, и только потом, постскриптум, поняли, что же на самом деле произошло, чем были донельзя обеспокоены. Этим святым нельзя было задавать вопросов "что такое искушение?" или "что такое дьявол?". Ответом было бы: "ты". А быть дьяволом и искушением в одном лице мне не хотелось.
Я встретила десятилетие в убеждении, что Бог - это глуховатый дяденька с иконы в святом углу, которому нужно рассказывать по вечерам молитвы, а он, точно капризная принцесса из "Двенадцати месяцев", сидит на небе и расставляет запятые в известном предложении. И жизнь каждого зависит от того, где капризный Бог поставит пресловутую закорючку...
А потом было много чего - и хорошего, и плохого. Если хорошего, то "Слава Богу!", если плохого, то "Боже, сохрани". И, уже во взрослой жизни, Владимирский собор Киева.
Мимо Собора я хожу каждый день - синие, в звездах купола чинно приветствуют на выходе из метро, внимательным синим взглядом провожают до самой двери института - я заметила, что все, кто имел желание "закосить", никогда не бежали в сторону Собора - только в противоположную...
Зонтик окончательно вышел из строя, впав в состояние фрустрации по поводу ноябрьской погоды - он визгливо рявкнул спицами, тряхнул коричневой нейлоновой головой и откланялся. Как раз напротив Собора.
Пришлось войти. Шла служба - священник читал знакомые и все такие же непонятные тексты, откуда-то с высоты ему отвечали мелодично, нараспев - наверное, бабушка имела в виду именно это. Пахло воском и мокрыми косынками молящихся старушек. И еще пахло... Богом. Дяденька с иконы прошелся по притвору, смахнул пыль с Богоматери, расставил свечи в надлежащем порядке, придал голос певчим и священникам, расцветил васнецовские фрески на стенах собора - и - поднялся под самый верхний купол, где изображен Его Сын - полюбоваться на гостей своего Дома и позаботиться, чтобы Его Дом стал их домом. И, если нужно, (а нужно всегда), помочь им в этом...
Заздравственные и заупокойные свечи горели ровно, желто, с синеватыми и розоватыми переливами. Священник молился за всех живущих на земле. Ноябрьский дождь хлестал в витражи.
Дяденьки и тетеньки на иконах в святом углу усваивали истину pantha rei, осторожно перешептывались и чуть было не задули лампадку.
А Бог поднялся под Самый Высокий Купол Самого Высокого Собора и оттуда посмотрел вниз, на мир.
"И увидел Он, что это хорошо"...
Я не проникалась сущностью обряда. Для меня были белые занавески, которые должны открыться, чтобы появилось множество суровых лиц в рамах (окладах), подсвеченных красноватым светом лампадки сверху и желтым - свечи снизу. Если открыли святой угол, значит, случилось что-нибудь особенное. А особенное - это праздник. Сейчас вспоминается, что даже когда кого-нибудь хоронили, и все вокруг плакали, моей скорби хватало ненадолго. Вечером бабушка шла к иконам, раскрывала занавески и начинала что-то нашептывать - молиться, как говорила она мне. Учила молитвам и меня. И вот мы вместе становимся на колени около икон и читаем: "Отче наш, Иже Еси на Небесах..." - бабушка нараспев, я торопливо, нескладно. "Красиво читай, иначе Бог не услышит", - говорила бабушка. И тогда я начинала читать громко, потому, что если кто-нибудь глухой, нужно наклониться к его уху и сказать погромче. У Бога на иконах ушей не было, и оставалось только кричать в пустоту - авось и услышит.
"И не Введи Нас во Искушение, но Избави Нас от Лукавого"... Я повторяла за бабушкой, не решаясь спросить, что же такое "искушение", мысленно связывая это слово с едой, которую "кушают". А кто такой Лукавый? Бабушка говорила, что дьявол. А кто такой дьявол? Очень нехорошее существо.
Иногда в будний день я самовольно отдергивала занавески и смотрела на иконы. С них глядели все те же святые в окладах. Суровые такие... Бабушка говорила, что они мученики, страдальцы за веру, умиравшие с улыбкой на устах. Но на иконах улыбок не было - вместо них - совершенно преподавательские физиономии - как будто христианские святые перетерпели все надлежащее, и только потом, постскриптум, поняли, что же на самом деле произошло, чем были донельзя обеспокоены. Этим святым нельзя было задавать вопросов "что такое искушение?" или "что такое дьявол?". Ответом было бы: "ты". А быть дьяволом и искушением в одном лице мне не хотелось.
Я встретила десятилетие в убеждении, что Бог - это глуховатый дяденька с иконы в святом углу, которому нужно рассказывать по вечерам молитвы, а он, точно капризная принцесса из "Двенадцати месяцев", сидит на небе и расставляет запятые в известном предложении. И жизнь каждого зависит от того, где капризный Бог поставит пресловутую закорючку...
А потом было много чего - и хорошего, и плохого. Если хорошего, то "Слава Богу!", если плохого, то "Боже, сохрани". И, уже во взрослой жизни, Владимирский собор Киева.
Мимо Собора я хожу каждый день - синие, в звездах купола чинно приветствуют на выходе из метро, внимательным синим взглядом провожают до самой двери института - я заметила, что все, кто имел желание "закосить", никогда не бежали в сторону Собора - только в противоположную...
Зонтик окончательно вышел из строя, впав в состояние фрустрации по поводу ноябрьской погоды - он визгливо рявкнул спицами, тряхнул коричневой нейлоновой головой и откланялся. Как раз напротив Собора.
Пришлось войти. Шла служба - священник читал знакомые и все такие же непонятные тексты, откуда-то с высоты ему отвечали мелодично, нараспев - наверное, бабушка имела в виду именно это. Пахло воском и мокрыми косынками молящихся старушек. И еще пахло... Богом. Дяденька с иконы прошелся по притвору, смахнул пыль с Богоматери, расставил свечи в надлежащем порядке, придал голос певчим и священникам, расцветил васнецовские фрески на стенах собора - и - поднялся под самый верхний купол, где изображен Его Сын - полюбоваться на гостей своего Дома и позаботиться, чтобы Его Дом стал их домом. И, если нужно, (а нужно всегда), помочь им в этом...
Заздравственные и заупокойные свечи горели ровно, желто, с синеватыми и розоватыми переливами. Священник молился за всех живущих на земле. Ноябрьский дождь хлестал в витражи.
Дяденьки и тетеньки на иконах в святом углу усваивали истину pantha rei, осторожно перешептывались и чуть было не задули лампадку.
А Бог поднялся под Самый Высокий Купол Самого Высокого Собора и оттуда посмотрел вниз, на мир.
"И увидел Он, что это хорошо"...