Все равно дождусь...
Пришла ему плакаться. Старый свитер, кое-как схваченные в хвост волосы. Резинка зеленая пушистая как весенняя гусеница. Ботинки нечищеные - в общем, вся какая-то никакая. Подумала: «Ладно. Все равно я печальная и красивая. Кожа хорошая, губы покусаны - за помаду сойдет, обувь снимала, кровь к щекам прилила - разрумянилась». Мимоходом так все это подумалось. Плохо было до тошноты, а вот же про «как выгляжу…». Не все значит, потеряно, не все…
Просто полгода назад он так на лестничной площадке руку сжал, что показалось, будто… Узкий проток чистой воды среди илистого водоворота. Не свершившееся, но возможное. А если, а вдруг? Да какое там вдруг, когда он тебе вечный друг. А хотелось ли ему им быть? И почему тогда он был так робок, так согласен с немым, даже не высказанным отказом? Почему не попытался, не сражался?
- Да это не за тебя, а с тобой сражаться надо. Вечно за такой стеной, что улыбаешься, а не поймешь - чему? За улыбкой что?
- Да все! - закричала тогда на прозорливую подругу. - Все, что можно только представить! Такая Ниагара, такой потоп! Земля, ощетинившаяся подснежниками, первый снег, волна прямо в лицо - больно от брызг. И пальцы в песок, жаркий, сыпучий. И тоска, тоска, тоска глубины страшной, сколько погружаюсь всю жизнь, так дна и не достигла....
- И, слава Богу, - сказала подруга, выпуская облачко дыма в прокуренную кухню.
А он тогда так руку сжал, что подумалось:
«Ну как же так…»
А сейчас…. Сейчас что - у него жена. И все. Убиваешься на двух работах и не понимаешь где ты, с кем ты, зачем? Или все хорошо? Не знаю. Не лезу. Просто поплакаться пришла. Ты же один сейчас. Квартира пуста и запах детский, немного молочный и штукатуркой тоже. Что я тебе скажу?
- Ну, привет! Чай будешь? - И прямо в стакан сыпет заварку.
Спотыкаюсь на ступеньках в ванной, мою руки - на раковине детские волосики. Запахи. Не чужое не родное. Никакое.
- Что с тобой стряслось?
А я не могу сказать что. Ни плохо, ни хорошо. Просто вечер пустой и свободный. То ли говорить сейчас начну так, что Ниагара рванет через все платины. То ли чайку попью, подержусь вежливо за ручку и уйду. Глотаю еще не заваренный чай.
-Да так, ничего. Что у тебя?
-Ты давай про себя рассказывай.
- Не могу. Так хочу и не могу.
Смеется. Понимает или делает вид. Да мне и не надо понимания. Вот чайку попью и все.
- Ну как я тебе расскажу себя, а? Как рассказать, что бродит что-то внутри как будто я великая актриса, а ролей лишили и вот я леди Макбет в собственном туалете. Как будто песню сочиняю, а нот не знаю, записать не могу, и голос охрип от тонзиллита. Мычу-мычу внутри талантливая, а снаружи крокодил несчастный.
Ну вот, свитер не только старый, но и с дырочкой.
- Послушай, а я совсем другая теперь, да?
Так стало тускло от этой дырочки. Раньше рыдаю, да ресницы крашу и трусы под цвет лифчика упорно выбираю. А сейчас и не рыдаю вроде, но дырочка. И ботинки нечищеные.
- Ты ерундой страдаешь.
Удивилась. Глаза подняла.
- Проще надо быть.
Смеется, а ведь не шутит.
- Знаю, что проще, а как?
- А что случилось то все-таки?
Сел, хлебнул из кружки.
- Давай рассказывай.
Собралась с духом и сказала. Шепотом почти что.
- Меня не любят.
- Что, совсем?
- Ну нет, любят конечно. Мама, папа, дочка. Меня понимаешь э… мужики не любят.
- Чего и то?
- Не знаю. Я вот просто вспомнила все-все что у меня было. И, знаешь, чего только не было. А вот чтобы обнять его просто и чтобы в голове мыслей от счастья никаких не было. Чтобы родное оказалось, мое совсем, так никогда не было. И страшно мне, потому, что, наверное, и не будет.
- Так это не они тебя не любят, а ты…
Ну вот…
- Книжек много читаешь. В жизни по-другому. Сначала обнимешь, а потом и покричать захочется и дверью хлопнуть. Притираешься, приспосабливаешься, глаза закрываешь на что-то, так и живешь.
- Да я знаю, знаю, но есть же случаи, я понимаю, что может и нет, но вот чтобы «жили счастливо и умерли в один день». Что ты драгоценна такая как ты есть и что морщинки у его глаз, когда улыбается прямо в душу светят, что можно сесть и пошептаться обо всем-всем. И чтобы ни скандалов, ни предательства ничего! Да книжки, но ведь пишут то о том, что хотят, чтобы было, о том, что, наверное, все-таки всем не хватает?
- Мечтательница.
- Да нет. Вернее, да.
Поднимаю глаза. Ну почему мне не страшно погружаться в глубину самого нужного, самого правдивого, а ему страшно? Почему всем на самом деле страшно? Когда заканчиваются первые ромашки, когда утолено любопытство тела, когда слова «я люблю тебя», становятся просто набором букв? Или вообще никогда не становятся словами, до краешков наполненными твоей душой? Что я за мамонт такой почти что вымерший?
- Чаю еще налить?
Нет, он все-таки умница! Я же уже рыдать собралась, а он отвлек.
- Давай.
И вроде тема уже как будто исчерпана. Все сказала. Чего жду? Домой надо.
- Вот знаешь, неужели это у меня одной? Вот когда много дел и друзья и работа и интересно все так, да еще действительно много всего хорошего на самом деле происходит. И на вопросы совершенно искренне отвечаешь - «Да, у меня все отлично!». И так днями, неделями. А потом вот засыпаешь. А бессонница. Глядишь в потолок, а там полосы от машинных фар убегают, и занавески луну не загораживают - светит. И все. И тоска такая, к горлу комком. И хочется позвать, закричать, и чтобы немедленно прижаться к нему, понимаешь, вот как есть. И чтобы можно было не говорить ничего. Потому, что не надо!
Все-таки не выдержала, даже договорить не могу. Глаза-плошки слез.
Подошел, сел рядышком. Взял за руку. Нет, не он меня обнял. Я. Крепко-крепко. Отчаянно. А он… ведь обнимает меня так, как будто не отпустит больше никогда. Как будто еще секунда и.… Обдает жаром. С головы до ног. И голова начинает кружиться. «Нет, дорогая. Стоп-стоп-стоп. Вот этого сейчас не надо. Нельзя никак».
- Почему? - спрашивает он.
И все. Надо было молчать. Нельзя было слов. П о ч е м у. Шесть букв, шесть камешков закидали цветок маленького принца. Не до конца. Не до смерти. Но то, что было возможно, по-настоящему возможно - исчезло.
Все, иди теперь рыдай под своим полосатым потолком.
Иду по улице. Ботинки в лужи, лужи как небо, а небо сумеречное. Краешек солнца только темно-бордовый, совсем краешек.
- Я могу себе позволить все, - шепчу. - Могу вот так сорваться, поддаться, погрузиться в эти минуты, взять их, отнять их.… Именно что отнять. Но…. Несколько минут полета, а взамен сложная схема будущего. Треугольники, четверо угольники и маленькие детские многоугольники. И стыдно, все равно будет стыдно.…
Иду, швыряя носком ботинка мелкие камешки. Несчастная, упорная, злая. Вот только на кого? Ведь он - это не то. И многие, что были - не те. Сухой хлеб без глотка воды. Есть больше не хочется, но пить… «Ну и пусть я ненормальная, неправильная. Нелогичная. Но когда-нибудь я буду идти по улице и уроню платок, а мне скажут «Девушка, это ваше» или даже «Бабушка, вы уронили», а я возьму из его рук платок и глазами встретимся. А потом я буду сидеть, уткнувшись в его плечо, и мыслей не будет. И тоски такой тоже больше никогда не будет.
«Все равно дождусь» - зло и радостно шепчу я себе под нос. И багровый краешек неба вспыхивает на мгновение, а может мне это только кажется…
Просто полгода назад он так на лестничной площадке руку сжал, что показалось, будто… Узкий проток чистой воды среди илистого водоворота. Не свершившееся, но возможное. А если, а вдруг? Да какое там вдруг, когда он тебе вечный друг. А хотелось ли ему им быть? И почему тогда он был так робок, так согласен с немым, даже не высказанным отказом? Почему не попытался, не сражался?
- Да это не за тебя, а с тобой сражаться надо. Вечно за такой стеной, что улыбаешься, а не поймешь - чему? За улыбкой что?
- Да все! - закричала тогда на прозорливую подругу. - Все, что можно только представить! Такая Ниагара, такой потоп! Земля, ощетинившаяся подснежниками, первый снег, волна прямо в лицо - больно от брызг. И пальцы в песок, жаркий, сыпучий. И тоска, тоска, тоска глубины страшной, сколько погружаюсь всю жизнь, так дна и не достигла....
- И, слава Богу, - сказала подруга, выпуская облачко дыма в прокуренную кухню.
А он тогда так руку сжал, что подумалось:
«Ну как же так…»
А сейчас…. Сейчас что - у него жена. И все. Убиваешься на двух работах и не понимаешь где ты, с кем ты, зачем? Или все хорошо? Не знаю. Не лезу. Просто поплакаться пришла. Ты же один сейчас. Квартира пуста и запах детский, немного молочный и штукатуркой тоже. Что я тебе скажу?
- Ну, привет! Чай будешь? - И прямо в стакан сыпет заварку.
Спотыкаюсь на ступеньках в ванной, мою руки - на раковине детские волосики. Запахи. Не чужое не родное. Никакое.
- Что с тобой стряслось?
А я не могу сказать что. Ни плохо, ни хорошо. Просто вечер пустой и свободный. То ли говорить сейчас начну так, что Ниагара рванет через все платины. То ли чайку попью, подержусь вежливо за ручку и уйду. Глотаю еще не заваренный чай.
-Да так, ничего. Что у тебя?
-Ты давай про себя рассказывай.
- Не могу. Так хочу и не могу.
Смеется. Понимает или делает вид. Да мне и не надо понимания. Вот чайку попью и все.
- Ну как я тебе расскажу себя, а? Как рассказать, что бродит что-то внутри как будто я великая актриса, а ролей лишили и вот я леди Макбет в собственном туалете. Как будто песню сочиняю, а нот не знаю, записать не могу, и голос охрип от тонзиллита. Мычу-мычу внутри талантливая, а снаружи крокодил несчастный.
Ну вот, свитер не только старый, но и с дырочкой.
- Послушай, а я совсем другая теперь, да?
Так стало тускло от этой дырочки. Раньше рыдаю, да ресницы крашу и трусы под цвет лифчика упорно выбираю. А сейчас и не рыдаю вроде, но дырочка. И ботинки нечищеные.
- Ты ерундой страдаешь.
Удивилась. Глаза подняла.
- Проще надо быть.
Смеется, а ведь не шутит.
- Знаю, что проще, а как?
- А что случилось то все-таки?
Сел, хлебнул из кружки.
- Давай рассказывай.
Собралась с духом и сказала. Шепотом почти что.
- Меня не любят.
- Что, совсем?
- Ну нет, любят конечно. Мама, папа, дочка. Меня понимаешь э… мужики не любят.
- Чего и то?
- Не знаю. Я вот просто вспомнила все-все что у меня было. И, знаешь, чего только не было. А вот чтобы обнять его просто и чтобы в голове мыслей от счастья никаких не было. Чтобы родное оказалось, мое совсем, так никогда не было. И страшно мне, потому, что, наверное, и не будет.
- Так это не они тебя не любят, а ты…
Ну вот…
- Книжек много читаешь. В жизни по-другому. Сначала обнимешь, а потом и покричать захочется и дверью хлопнуть. Притираешься, приспосабливаешься, глаза закрываешь на что-то, так и живешь.
- Да я знаю, знаю, но есть же случаи, я понимаю, что может и нет, но вот чтобы «жили счастливо и умерли в один день». Что ты драгоценна такая как ты есть и что морщинки у его глаз, когда улыбается прямо в душу светят, что можно сесть и пошептаться обо всем-всем. И чтобы ни скандалов, ни предательства ничего! Да книжки, но ведь пишут то о том, что хотят, чтобы было, о том, что, наверное, все-таки всем не хватает?
- Мечтательница.
- Да нет. Вернее, да.
Поднимаю глаза. Ну почему мне не страшно погружаться в глубину самого нужного, самого правдивого, а ему страшно? Почему всем на самом деле страшно? Когда заканчиваются первые ромашки, когда утолено любопытство тела, когда слова «я люблю тебя», становятся просто набором букв? Или вообще никогда не становятся словами, до краешков наполненными твоей душой? Что я за мамонт такой почти что вымерший?
- Чаю еще налить?
Нет, он все-таки умница! Я же уже рыдать собралась, а он отвлек.
- Давай.
И вроде тема уже как будто исчерпана. Все сказала. Чего жду? Домой надо.
- Вот знаешь, неужели это у меня одной? Вот когда много дел и друзья и работа и интересно все так, да еще действительно много всего хорошего на самом деле происходит. И на вопросы совершенно искренне отвечаешь - «Да, у меня все отлично!». И так днями, неделями. А потом вот засыпаешь. А бессонница. Глядишь в потолок, а там полосы от машинных фар убегают, и занавески луну не загораживают - светит. И все. И тоска такая, к горлу комком. И хочется позвать, закричать, и чтобы немедленно прижаться к нему, понимаешь, вот как есть. И чтобы можно было не говорить ничего. Потому, что не надо!
Все-таки не выдержала, даже договорить не могу. Глаза-плошки слез.
Подошел, сел рядышком. Взял за руку. Нет, не он меня обнял. Я. Крепко-крепко. Отчаянно. А он… ведь обнимает меня так, как будто не отпустит больше никогда. Как будто еще секунда и.… Обдает жаром. С головы до ног. И голова начинает кружиться. «Нет, дорогая. Стоп-стоп-стоп. Вот этого сейчас не надо. Нельзя никак».
- Почему? - спрашивает он.
И все. Надо было молчать. Нельзя было слов. П о ч е м у. Шесть букв, шесть камешков закидали цветок маленького принца. Не до конца. Не до смерти. Но то, что было возможно, по-настоящему возможно - исчезло.
Все, иди теперь рыдай под своим полосатым потолком.
Иду по улице. Ботинки в лужи, лужи как небо, а небо сумеречное. Краешек солнца только темно-бордовый, совсем краешек.
- Я могу себе позволить все, - шепчу. - Могу вот так сорваться, поддаться, погрузиться в эти минуты, взять их, отнять их.… Именно что отнять. Но…. Несколько минут полета, а взамен сложная схема будущего. Треугольники, четверо угольники и маленькие детские многоугольники. И стыдно, все равно будет стыдно.…
Иду, швыряя носком ботинка мелкие камешки. Несчастная, упорная, злая. Вот только на кого? Ведь он - это не то. И многие, что были - не те. Сухой хлеб без глотка воды. Есть больше не хочется, но пить… «Ну и пусть я ненормальная, неправильная. Нелогичная. Но когда-нибудь я буду идти по улице и уроню платок, а мне скажут «Девушка, это ваше» или даже «Бабушка, вы уронили», а я возьму из его рук платок и глазами встретимся. А потом я буду сидеть, уткнувшись в его плечо, и мыслей не будет. И тоски такой тоже больше никогда не будет.
«Все равно дождусь» - зло и радостно шепчу я себе под нос. И багровый краешек неба вспыхивает на мгновение, а может мне это только кажется…