О правильном воспитании и своевременном обучении детей
Мой папенька любит хлебнуть. Он не алкоголик, а просто очень любит хлебнуть пивка с водкой пару раз в неделю. Поскольку в режиме день-ночь-отсыпной-выходной он работает уже сорок с хвостиком лет, то позволить себе такую радость может лишь утром, окончив ночную смену. Он заходит в ближайший к дому пивбар, там вмазывается и бывает очень доволен. Бессонная ночь усиливает эффект, так что папенька никому долго не докучает. Немного цирковых представлений с демонстрацией трезвости и самостоятельности - и он уже отправляется отдыхать. Так было всегда, сколько я себя помню. Так было и в тот праздничный день, 31 декабря 2001 года, когда мы с Катейкой были приглашены в гости к молодым людям. А поскольку мы правильные кавказские женщины, то решили быть там уже с утра, чтобы как следует напиздопарить жратвы к новогоднему столу. Моему ребенку тогда было 3 года. Уходя, я оставила его с мамой, а папа еще не вернулся с работы. Раз в час я звонила на домашний телефон, чтобы узнать, как дела. Мы находились в полутора километрах, так что в случае чего я бы могла подойти. И вот в очередной мой звонок внезапно никто не берет трубку. Я звоню снова, и снова тишина. На пятый или шестой раз к телефону подошел ребенок.
- Привет, - говорю.
- Привет, - отвечает дитя.
- А где бабушка? - спрашиваю.
- А бабушка ушла на маникюр.
- Классно, говорю. Так ты один?
- Нет, - говорит ребенок, - я с дедушкой. Но дедушка умер.
Я поседела, но не подала виду.
- Как, - говорю, - совсем умер?
- Да, совсем. Совсем умер дедушка.
- Ок, - говорю. - Никуда не уходи, я скоро приду.
И я помчалась по пустынным улицам, оставив обмершую от ужаса Катейку ("Сразу позвони оттуда!"), лелея надежду, что трехлетний ребенок мог и ошибиться с констатацией. Дома я застала следующую картину: ребенок спокойно возится с конструктором, а дедушка в неестественной позе - ноги на полу, туловище на диване, голова под грудной клеткой - расположился неподалеку. Я позвонила Катейке и сказала что да, действительно умер. Точно так же, как всякий раз после своих пивбарных оттяжек. Оживет только к вечеру, раньше ждать этого бессмысленно. Далее мы ждали бабушку, а я показывала ребенку где щупать пульс, как слушать сердце и как сужаются зрачки живого человека под воздействием света. На дедушке, естественно. И объясняла, почему без всего этого нельзя утверждать о смерти белкового организма. Особенно по телефону.
А дедушка потом протрезвел и отказался нам верить. Хотя и ржал громче всех.
- Привет, - говорю.
- Привет, - отвечает дитя.
- А где бабушка? - спрашиваю.
- А бабушка ушла на маникюр.
- Классно, говорю. Так ты один?
- Нет, - говорит ребенок, - я с дедушкой. Но дедушка умер.
Я поседела, но не подала виду.
- Как, - говорю, - совсем умер?
- Да, совсем. Совсем умер дедушка.
- Ок, - говорю. - Никуда не уходи, я скоро приду.
И я помчалась по пустынным улицам, оставив обмершую от ужаса Катейку ("Сразу позвони оттуда!"), лелея надежду, что трехлетний ребенок мог и ошибиться с констатацией. Дома я застала следующую картину: ребенок спокойно возится с конструктором, а дедушка в неестественной позе - ноги на полу, туловище на диване, голова под грудной клеткой - расположился неподалеку. Я позвонила Катейке и сказала что да, действительно умер. Точно так же, как всякий раз после своих пивбарных оттяжек. Оживет только к вечеру, раньше ждать этого бессмысленно. Далее мы ждали бабушку, а я показывала ребенку где щупать пульс, как слушать сердце и как сужаются зрачки живого человека под воздействием света. На дедушке, естественно. И объясняла, почему без всего этого нельзя утверждать о смерти белкового организма. Особенно по телефону.
А дедушка потом протрезвел и отказался нам верить. Хотя и ржал громче всех.