"Вы, кто любите природу - cумрак леса, шепот листьев..."
У Джерома в "Three Men In A Boat" есть такое издевательски-идиллическое описание реки:
The river - with the sunlight flashing from its dancing wavelets, gilding gold the grey-green beech-trunks, glinting through the dark, cool wood paths, chasing shadows o'er the shallows, flinging diamonds from the mill-wheels, throwing kisses to the lilies, wantoning with the weirs' white waters, silvering moss-grown walls and bridges, brightening every tiny townlet, making sweet each lane and meadow, lying tangled in the rushes, peeping, laughing, from each inlet, gleaming gay on many a far sail, making soft the air with glory - is a golden fairy stream.
But the river - chill and weary, with the ceaseless rain-drops falling on its brown and sluggish waters, with a sound as of a woman, weeping low in some dark chamber; while the woods, all dark and silent, shrouded in their mists of vapour, stand like ghosts upon the margin; silent ghosts with eyes reproachful, like the ghosts of evil actions, like the ghosts of friends neglected - is a spirit-haunted water through the land of vain regrets.Понятно, что это стихи, но всё же не совсем строго выдержанные. А в обоих известных мне русских переводах размер подправлен, так что стих уже нигде не выбивается из ритма, зато слова переведены очень вольно. Переводчики, видимо, считали само собой разумеющимся, что главное - сохранить и даже усилить романтический тон:
Река - когда солнце пляшет в волнах, золотит седые буки, бродит по лесным тропинкам, гонит тени вниз со склонов, на листву алмазы сыплет, поцелуи шлет кувшинкам, бьется в пене на запрудах, серебрит мосты и сваи, в камышах играет в прятки, парус дальний озаряет, - это чудо красоты.
Но река в ненастье - когда дождь холодный льется на померкнувшие воды, словно женщина слезами в темноте одна исходит, а леса молчат уныло, скрывшись за сырым туманом, словно тени, с укоризной на дела людей взирая, - это призрачные воды мира тщетных сожалений.
(перевод М. Салье)
Река - в дни, когда сверкает солнце, блики на волнах танцуют, бродят по лесным тропинкам, золотят вершины буков, гонят тень из-под деревьев, блещут на колесах мельниц, шлют кувшинкам поцелуи, в воду прыгают с плотины, серебрят мосты и стены, озаряют все селенья, радуют луга и пашни, оплетают ивы сетью, в каждой бухте отдыхают, вдаль уходят с парусами, наполняют мир сияньем, - в дни такие наша Темза кажется рекой волшебной, полной золота рекой.
Но река - в ненастье, в холод, когда волны грязно-буры, дождик в них роняет слезы, шепчет жалобно, по-вдовьи, а вокруг стоят деревья в бледных саванах тумана, в чем-то молча упрекают, словно призраки немые, призраки с печальным взором, призраки друзей забытых, - в дни такие наша Темза неживая, теневая, скорби полная река.
(перевод М. Донского и Э. Линецкой)
И вот что забавно. Размер, которым написано это стихотворение (4-ёх-стопный хорей с чисто женскими рифмами) - довольно редкий. Он вызывает в памяти эпические поэмы середины 19-го века, вроде "Калевалы", а в англоязычной поэзии прежде всего - "Песнь о Гайавате" Лонгфелло; наверняка Джером пародировал именно её. По-русски же есть только "Птицелов" Багрицкого и пара эпиграмм Пушкина ("Всей России притеснитель, // Губернаторов мучитель..."), да и то и там, и там женские рифмы иногда перебиваются мужскими, и никакой эпичности в помине нет*. Но главное, с чем по-русски ассоциируется этот размер, - конечно, "Песнь о Буревестнике". От неё невозможно отрешиться, она просвечивает в каждой строке Джерома. Вот прогадали подправившие ритм переводчики с ассоциациями!
Так что вот какой горьковато-багряный салат получается из длинного товарища:
Над седой равниной моря
Ветер тучи собирает.
Между тучами и морем
Гордо реет Буревестник,
Отражаясь в Гитчи-Гюми.
То крылом волны касаясь,
То стрелой взмывая к тучам,
Щель певучую продует:
Он кричит, и - тучи слышат
Вой и хохот в чаще леса.
Чайки стонут перед бурей
В тундрах севера печальных,
И гагары тоже стонут,
На болотах и на топях,
В гнездах певчих птиц, по рощам,
Из котомки заповедной,
На прудах, в норах бобровых,
В бузине сырой и круглой,
На лугах, в следах бизонов,
На скалах, в орлиных гнездах
Эти песни раздавались.
Читовэйк, зуек, там пел их,
Манг, нырок, гусь дикий, Вава,
Цапля сизая, Шух-шух-га,
И глухарка, Мушкодаза.
... Так малютка, внук Нокомис,
Изучил весь птичий говор,
Голос дерева и птицы.
* Ну да, есть ещё "Представление" Бродского, но там рифма и сарказм, а это уже совсем другое дело
** А не по-русски, как же я могла забыть, - ещё вымышленная рецензия в стихах, предпосланная "Дон Кихоту" - только там... специально для того, чтобы сбить эффект "Буревестника" занудства, последний слог везде, кроме первой строчки, опущен:
Если к тем, кто мыслит здраво,
Адресуешься ты, кни-,
Не грозят тебе упре-
В том, что чепуху ты ме-;
Если же неосторож-
Дашься в руки дурале-,
То от них немало вздо-
О самой себе услы-,
Хоть они из кожи ле-,
Чтоб учеными казать-,...
(по-испански - здесь)
The river - with the sunlight flashing from its dancing wavelets, gilding gold the grey-green beech-trunks, glinting through the dark, cool wood paths, chasing shadows o'er the shallows, flinging diamonds from the mill-wheels, throwing kisses to the lilies, wantoning with the weirs' white waters, silvering moss-grown walls and bridges, brightening every tiny townlet, making sweet each lane and meadow, lying tangled in the rushes, peeping, laughing, from each inlet, gleaming gay on many a far sail, making soft the air with glory - is a golden fairy stream.
But the river - chill and weary, with the ceaseless rain-drops falling on its brown and sluggish waters, with a sound as of a woman, weeping low in some dark chamber; while the woods, all dark and silent, shrouded in their mists of vapour, stand like ghosts upon the margin; silent ghosts with eyes reproachful, like the ghosts of evil actions, like the ghosts of friends neglected - is a spirit-haunted water through the land of vain regrets.Понятно, что это стихи, но всё же не совсем строго выдержанные. А в обоих известных мне русских переводах размер подправлен, так что стих уже нигде не выбивается из ритма, зато слова переведены очень вольно. Переводчики, видимо, считали само собой разумеющимся, что главное - сохранить и даже усилить романтический тон:
Река - когда солнце пляшет в волнах, золотит седые буки, бродит по лесным тропинкам, гонит тени вниз со склонов, на листву алмазы сыплет, поцелуи шлет кувшинкам, бьется в пене на запрудах, серебрит мосты и сваи, в камышах играет в прятки, парус дальний озаряет, - это чудо красоты.
Но река в ненастье - когда дождь холодный льется на померкнувшие воды, словно женщина слезами в темноте одна исходит, а леса молчат уныло, скрывшись за сырым туманом, словно тени, с укоризной на дела людей взирая, - это призрачные воды мира тщетных сожалений.
(перевод М. Салье)
Река - в дни, когда сверкает солнце, блики на волнах танцуют, бродят по лесным тропинкам, золотят вершины буков, гонят тень из-под деревьев, блещут на колесах мельниц, шлют кувшинкам поцелуи, в воду прыгают с плотины, серебрят мосты и стены, озаряют все селенья, радуют луга и пашни, оплетают ивы сетью, в каждой бухте отдыхают, вдаль уходят с парусами, наполняют мир сияньем, - в дни такие наша Темза кажется рекой волшебной, полной золота рекой.
Но река - в ненастье, в холод, когда волны грязно-буры, дождик в них роняет слезы, шепчет жалобно, по-вдовьи, а вокруг стоят деревья в бледных саванах тумана, в чем-то молча упрекают, словно призраки немые, призраки с печальным взором, призраки друзей забытых, - в дни такие наша Темза неживая, теневая, скорби полная река.
(перевод М. Донского и Э. Линецкой)
И вот что забавно. Размер, которым написано это стихотворение (4-ёх-стопный хорей с чисто женскими рифмами) - довольно редкий. Он вызывает в памяти эпические поэмы середины 19-го века, вроде "Калевалы", а в англоязычной поэзии прежде всего - "Песнь о Гайавате" Лонгфелло; наверняка Джером пародировал именно её. По-русски же есть только "Птицелов" Багрицкого и пара эпиграмм Пушкина ("Всей России притеснитель, // Губернаторов мучитель..."), да и то и там, и там женские рифмы иногда перебиваются мужскими, и никакой эпичности в помине нет*. Но главное, с чем по-русски ассоциируется этот размер, - конечно, "Песнь о Буревестнике". От неё невозможно отрешиться, она просвечивает в каждой строке Джерома. Вот прогадали подправившие ритм переводчики с ассоциациями!
Так что вот какой горьковато-багряный салат получается из длинного товарища:
Над седой равниной моря
Ветер тучи собирает.
Между тучами и морем
Гордо реет Буревестник,
Отражаясь в Гитчи-Гюми.
То крылом волны касаясь,
То стрелой взмывая к тучам,
Щель певучую продует:
Он кричит, и - тучи слышат
Вой и хохот в чаще леса.
Чайки стонут перед бурей
В тундрах севера печальных,
И гагары тоже стонут,
На болотах и на топях,
В гнездах певчих птиц, по рощам,
Из котомки заповедной,
На прудах, в норах бобровых,
В бузине сырой и круглой,
На лугах, в следах бизонов,
На скалах, в орлиных гнездах
Эти песни раздавались.
Читовэйк, зуек, там пел их,
Манг, нырок, гусь дикий, Вава,
Цапля сизая, Шух-шух-га,
И глухарка, Мушкодаза.
... Так малютка, внук Нокомис,
Изучил весь птичий говор,
Голос дерева и птицы.
* Ну да, есть ещё "Представление" Бродского, но там рифма и сарказм, а это уже совсем другое дело
** А не по-русски, как же я могла забыть, - ещё вымышленная рецензия в стихах, предпосланная "Дон Кихоту" - только там... специально для того, чтобы сбить эффект "Буревестника" занудства, последний слог везде, кроме первой строчки, опущен:
Если к тем, кто мыслит здраво,
Адресуешься ты, кни-,
Не грозят тебе упре-
В том, что чепуху ты ме-;
Если же неосторож-
Дашься в руки дурале-,
То от них немало вздо-
О самой себе услы-,
Хоть они из кожи ле-,
Чтоб учеными казать-,...
(по-испански - здесь)