03.09.2004. День третий.
Проснулись очень рано. Где-то в начале шестого, потому
что тогда еще не рассвело, когда нас переводили обратно в спортзал. Наши места
под окнами на скамейках были заняты и в итоге мы оказались между кольцом и
центром спортзала.
Время тянулось очень медленно, ползло. Какое-то время мы
еще спали. Жажда убивала. И бессилие, не хотелось даже двигаться. Я видела у
некоторых людей баклажки с желтой жидкостью, сначала я не поняла, что это была
моча. Все это время с Зариной был ее двоюродный брат, первоклассник, она очень
боялась за него. На третий день он был совсем слабым, и все время просил воды.
Тогда она взяла откуда-то мочу в какой-то сломанной дешевой шкатулке и давала
ему немного, обтирая ее же его и свое лицо. Я не смогла преодолеть свою
брезгливость или моя жажда была не такой сильной, чтобы выпить это. Зарина лишь
протирала мне лицо и губы. Это не было так мерзко на тот момент, нет. Рядом
сидел мальчик из параллельного класса и явно уже был не в себе. Просил у нас
наши номера телефона, обязательно хотел их запомнить и набрать, когда мы выйдем
оттуда. А когда увидел сосуд с мочой, стал швырять его и кричать нам чтобы мы
не пили «это масло». Дико хотелось спать. Я уже мечтала не столько об
освобождении, сколько о смерти, потому что это казалось более вероятным
исходом. А хотели в третий день мы только одного - конца. Любого конца, лишь бы
все это кончилось.
В бессилии и желании уснуть я валилась на пол, но боевики
заявили, что будут расстреливать всех, кто теряет сознание. Тогда Мама сказала:
"Надо подняться". Мы с Зариной прислонились друг к другу спинами, так
и сидели, потому что сил совсем не осталось, сама мама была уже очень-очень слабая. Зарина
спросила меня который час. Все это время на мне были любимые красно-коричневые
часы 'Swatch',
которые мне подарила сестра, поэтому я все 3 дня могла ориентироваться во
времени. На тот момент было без малого час дня, где-то без 10-5 минут. Потом
раздался телефонный звонок. Время от времени боевикам звонили, и они все (как
нам казалось, наверное) пересказывали заложникам. "Из Чечни выводят
войска, - сказали они. - Если эта информация подтвердится, мы начнем вас
понемногу выпускать". И тут мне
первый раз за все эти три дня захотелось заплакать, потому что появилась
надежда, что мы вырвемся оттуда. А потом…. Я просто потеряла сознание, а когда
очнулась, надо мной горела крыша, все падало, кругом лежали люди. И первое, что
я увидела, когда я поднялась - горящий и обожженный труп одного из террористов
на стуле, под разорвавшимся снарядом, которого заливал ведром с водой другой
боевик. Они стали кричать о том, чтобы живые поднимались и выходили из
спортзала в коридор. Не знаю почему, но мы с Мамой встали и пошли. Я успела
заметить небольшую разорванную ямочку на левой руке и мысленно успокоилась, что
других ран нет. У Мамы же в правой лопатке было маленькое и узенькое отверстие.
По пути к выходу я пыталась идти осторожно, везде лежали тела, фрагменты
потолка, дымящиеся деревянные брусья. У самой двери я увидела то, что до сих
крутится у меня в голове, когда я думаю о теракте… Я увидела тело маленькой и
худой девочки, а когда посмотрела выше шеи, поняла, что просто не вижу верхней
половины черепа, какое-то бело-красное месиво над красивым, но мертвым личиком.
Это был самый страшный и жуткий момент, наверное, тогда ко мне пришло осознание
того, что это все реально.
Боевики вывели нас из спортзала в столовую. Там заложники
могли выпить воды из бочек, какие-то дети жадно ели печенья. Недалеко от меня
стоял мужчина с мальчиком на руках. Мальчик был все еще одет в брюки и белую
майку, в центре которой был большой красный кровавый круг. Он плохо дышал,
вернее, его дыхание больше походило на хрипы странного животного. Мама спросила
меня: «Это, что, мой Вовка?». Я его вроде узнала, но тогда не могла быть
уверенной ни в чем, как будто мои зрение, восприятие и психика играли со мной. А
к маме привязалась одна девочка лет 8 в столовой и говорила: «Галина Хаджиевна,
я вас знаю. Вы меня заберете к себе жить? Моя мама и сестра умерли. Точно, у
нее кровь изо рта шла. Я хочу с вами жить, я сама одеваться умею и купаться,
хорошо?». Мама только кивала в ответ, успокаивала ее и держала рядом.
Потом Они заставили заложников выставить в окна (а в
столовой они были еще и прикрыты решетками) детей, чтобы те махали солдатам тряпками
и кричали, что тут заложники, чтобы наши не стреляли. Женщины не захотели
ставить детей и встали на подоконники сами. Все снова лежали на полу (меня
тогда чуть не задавили, мама помогла выбраться из-под груды тел). Потом
раздался новый взрыв, очень сильный по своей мощи. Я смотрела в тот момент в
потолок и горячая плотная взрывная волна окатила меня с головы до ног. Я
подумала: «Вот и конец. На этот раз я точно умерла».
Я очнулась. Кисть уже висела, кровью были залиты мои любимые “Swatch”. Я
посмотрела на ногу и увидела, что сквозь рану ниже колена я вижу что-то белое
блестящее, похожее на кость. Мне было совершенно не больно, просто тяжело
поднимать руку и ногу. Мама лежала рядом. "Нога, - сказала она. -
Уходи". никогда не смогу простить себе то, что послушала ее, развернулась и пошла. Не знаю, что это было. Откуда это предательство.
Я поползла на четвереньках к выбитому окну. Возле окна стояли какие-то
печки, я добралась до подоконника. На одной из этих печек лежали два трупика
раздетых истощенных мальчиков. Они были похожи как братья. Их глаза… Видимо, их
выставляли в окно с тряпками. Или дети просто хотели вырваться.
До улицы мне оставалось одно движение, когда моя нога
провалилась в щель. Я уже ногу почти не чувствовала, не могла ее найти, все
тянула ее, тянула, и ничего у меня не получалось. Внизу меня уже ждали, и наши ополченцы,
и военные. Они кричали мне: "Давай, золотце, давай, солнышко!" А я не
могла. От этого чувства бессилия и безнадежности я стала плакать. Первый раз за
3 дня я плакала. Но потом как-то собралась и освободила ногу. Меня
подхватили, положили на носилки, понесли через какие-то дворы, закинули в пазик
и повезли куда-то. Моя правая ступня всю дорогу как-то странно качалась. В
пазике со мной лежала женщина, которая сначала жадно пила воду. А мне было все
равно. Сил радоваться уже не было...
Потом меня найдут родные; потом меня отвезут во
владикавказскую больницу, где я буду лежать в одной операционной с моей мамой,
но узнаю об этом только потом; потом я буду бороться со своим сознанием, чтобы
ему не казалось, что я все еще в заложниках; потом я буду читать смс сестры и
случайно прочту соболезнования о моей Маме; потом по телефону мне скажут, что
буквы Д в МАДАММ больше нет - Дзерочка погибла; что Арсена нет в живых; что
Аланка - моя героиня всех этих трех дней, погибла; что Сабину похоронили в
закрытом гробу после экспертизы; что Альбина Викторовна выводила детей; что
самые благородные и сильные умерли, сгорели, истекли кровью… И много разных «потом».
До сих пор умирают из-за последствий теракта. До сих пор люди проживают эти
события снова и снова. Я вам не рассказала и половины, наверное. Память -
удивительная штука: стремится забыть все плохое, страшное, больное.
Каждый день - новое «потом». Я не знаю, что надо сделать,
чтобы такого больше не повторилось. Или чего-то другого, ужасного. Я
рассказываю вам свою историю. Все, что произошло - произошло в моей любимой
школе, с моими близкими и любимыми мне людьми, и я считаю, что имею право на
то, чтобы рассказать о своей боли вам. То, что я тогда называла жизнью - у меня
отняли. У кого-то отняли даже право на жизнь. Над многими издеваются до сих пор,
делая их еще большими калеками.
Бесланчане стремятся распространить правду. Но это у нас
плохо получается. Расследование идет уже 6 лет и не сдвигается с мертвой точки.
Все вопросы, которые у нас имелись тогда, остаются и по сей день. Это - моя правда,
может местами слишком откровенная, иногда даже жестокая и тошнотворная.
Спасибо вам за внимание.
UPD:
День первый:http://agunya.livejournal.com/12584.html
День второй: http://agunya.livejournal.com/12906.html
что тогда еще не рассвело, когда нас переводили обратно в спортзал. Наши места
под окнами на скамейках были заняты и в итоге мы оказались между кольцом и
центром спортзала.
Время тянулось очень медленно, ползло. Какое-то время мы
еще спали. Жажда убивала. И бессилие, не хотелось даже двигаться. Я видела у
некоторых людей баклажки с желтой жидкостью, сначала я не поняла, что это была
моча. Все это время с Зариной был ее двоюродный брат, первоклассник, она очень
боялась за него. На третий день он был совсем слабым, и все время просил воды.
Тогда она взяла откуда-то мочу в какой-то сломанной дешевой шкатулке и давала
ему немного, обтирая ее же его и свое лицо. Я не смогла преодолеть свою
брезгливость или моя жажда была не такой сильной, чтобы выпить это. Зарина лишь
протирала мне лицо и губы. Это не было так мерзко на тот момент, нет. Рядом
сидел мальчик из параллельного класса и явно уже был не в себе. Просил у нас
наши номера телефона, обязательно хотел их запомнить и набрать, когда мы выйдем
оттуда. А когда увидел сосуд с мочой, стал швырять его и кричать нам чтобы мы
не пили «это масло». Дико хотелось спать. Я уже мечтала не столько об
освобождении, сколько о смерти, потому что это казалось более вероятным
исходом. А хотели в третий день мы только одного - конца. Любого конца, лишь бы
все это кончилось.
В бессилии и желании уснуть я валилась на пол, но боевики
заявили, что будут расстреливать всех, кто теряет сознание. Тогда Мама сказала:
"Надо подняться". Мы с Зариной прислонились друг к другу спинами, так
и сидели, потому что сил совсем не осталось, сама мама была уже очень-очень слабая. Зарина
спросила меня который час. Все это время на мне были любимые красно-коричневые
часы 'Swatch',
которые мне подарила сестра, поэтому я все 3 дня могла ориентироваться во
времени. На тот момент было без малого час дня, где-то без 10-5 минут. Потом
раздался телефонный звонок. Время от времени боевикам звонили, и они все (как
нам казалось, наверное) пересказывали заложникам. "Из Чечни выводят
войска, - сказали они. - Если эта информация подтвердится, мы начнем вас
понемногу выпускать". И тут мне
первый раз за все эти три дня захотелось заплакать, потому что появилась
надежда, что мы вырвемся оттуда. А потом…. Я просто потеряла сознание, а когда
очнулась, надо мной горела крыша, все падало, кругом лежали люди. И первое, что
я увидела, когда я поднялась - горящий и обожженный труп одного из террористов
на стуле, под разорвавшимся снарядом, которого заливал ведром с водой другой
боевик. Они стали кричать о том, чтобы живые поднимались и выходили из
спортзала в коридор. Не знаю почему, но мы с Мамой встали и пошли. Я успела
заметить небольшую разорванную ямочку на левой руке и мысленно успокоилась, что
других ран нет. У Мамы же в правой лопатке было маленькое и узенькое отверстие.
По пути к выходу я пыталась идти осторожно, везде лежали тела, фрагменты
потолка, дымящиеся деревянные брусья. У самой двери я увидела то, что до сих
крутится у меня в голове, когда я думаю о теракте… Я увидела тело маленькой и
худой девочки, а когда посмотрела выше шеи, поняла, что просто не вижу верхней
половины черепа, какое-то бело-красное месиво над красивым, но мертвым личиком.
Это был самый страшный и жуткий момент, наверное, тогда ко мне пришло осознание
того, что это все реально.
Боевики вывели нас из спортзала в столовую. Там заложники
могли выпить воды из бочек, какие-то дети жадно ели печенья. Недалеко от меня
стоял мужчина с мальчиком на руках. Мальчик был все еще одет в брюки и белую
майку, в центре которой был большой красный кровавый круг. Он плохо дышал,
вернее, его дыхание больше походило на хрипы странного животного. Мама спросила
меня: «Это, что, мой Вовка?». Я его вроде узнала, но тогда не могла быть
уверенной ни в чем, как будто мои зрение, восприятие и психика играли со мной. А
к маме привязалась одна девочка лет 8 в столовой и говорила: «Галина Хаджиевна,
я вас знаю. Вы меня заберете к себе жить? Моя мама и сестра умерли. Точно, у
нее кровь изо рта шла. Я хочу с вами жить, я сама одеваться умею и купаться,
хорошо?». Мама только кивала в ответ, успокаивала ее и держала рядом.
Потом Они заставили заложников выставить в окна (а в
столовой они были еще и прикрыты решетками) детей, чтобы те махали солдатам тряпками
и кричали, что тут заложники, чтобы наши не стреляли. Женщины не захотели
ставить детей и встали на подоконники сами. Все снова лежали на полу (меня
тогда чуть не задавили, мама помогла выбраться из-под груды тел). Потом
раздался новый взрыв, очень сильный по своей мощи. Я смотрела в тот момент в
потолок и горячая плотная взрывная волна окатила меня с головы до ног. Я
подумала: «Вот и конец. На этот раз я точно умерла».
Я очнулась. Кисть уже висела, кровью были залиты мои любимые “Swatch”. Я
посмотрела на ногу и увидела, что сквозь рану ниже колена я вижу что-то белое
блестящее, похожее на кость. Мне было совершенно не больно, просто тяжело
поднимать руку и ногу. Мама лежала рядом. "Нога, - сказала она. -
Уходи". никогда не смогу простить себе то, что послушала ее, развернулась и пошла. Не знаю, что это было. Откуда это предательство.
Я поползла на четвереньках к выбитому окну. Возле окна стояли какие-то
печки, я добралась до подоконника. На одной из этих печек лежали два трупика
раздетых истощенных мальчиков. Они были похожи как братья. Их глаза… Видимо, их
выставляли в окно с тряпками. Или дети просто хотели вырваться.
До улицы мне оставалось одно движение, когда моя нога
провалилась в щель. Я уже ногу почти не чувствовала, не могла ее найти, все
тянула ее, тянула, и ничего у меня не получалось. Внизу меня уже ждали, и наши ополченцы,
и военные. Они кричали мне: "Давай, золотце, давай, солнышко!" А я не
могла. От этого чувства бессилия и безнадежности я стала плакать. Первый раз за
3 дня я плакала. Но потом как-то собралась и освободила ногу. Меня
подхватили, положили на носилки, понесли через какие-то дворы, закинули в пазик
и повезли куда-то. Моя правая ступня всю дорогу как-то странно качалась. В
пазике со мной лежала женщина, которая сначала жадно пила воду. А мне было все
равно. Сил радоваться уже не было...
Потом меня найдут родные; потом меня отвезут во
владикавказскую больницу, где я буду лежать в одной операционной с моей мамой,
но узнаю об этом только потом; потом я буду бороться со своим сознанием, чтобы
ему не казалось, что я все еще в заложниках; потом я буду читать смс сестры и
случайно прочту соболезнования о моей Маме; потом по телефону мне скажут, что
буквы Д в МАДАММ больше нет - Дзерочка погибла; что Арсена нет в живых; что
Аланка - моя героиня всех этих трех дней, погибла; что Сабину похоронили в
закрытом гробу после экспертизы; что Альбина Викторовна выводила детей; что
самые благородные и сильные умерли, сгорели, истекли кровью… И много разных «потом».
До сих пор умирают из-за последствий теракта. До сих пор люди проживают эти
события снова и снова. Я вам не рассказала и половины, наверное. Память -
удивительная штука: стремится забыть все плохое, страшное, больное.
Каждый день - новое «потом». Я не знаю, что надо сделать,
чтобы такого больше не повторилось. Или чего-то другого, ужасного. Я
рассказываю вам свою историю. Все, что произошло - произошло в моей любимой
школе, с моими близкими и любимыми мне людьми, и я считаю, что имею право на
то, чтобы рассказать о своей боли вам. То, что я тогда называла жизнью - у меня
отняли. У кого-то отняли даже право на жизнь. Над многими издеваются до сих пор,
делая их еще большими калеками.
Бесланчане стремятся распространить правду. Но это у нас
плохо получается. Расследование идет уже 6 лет и не сдвигается с мертвой точки.
Все вопросы, которые у нас имелись тогда, остаются и по сей день. Это - моя правда,
может местами слишком откровенная, иногда даже жестокая и тошнотворная.
Спасибо вам за внимание.
UPD:
День первый:http://agunya.livejournal.com/12584.html
День второй: http://agunya.livejournal.com/12906.html