Гулевич Владислав:НИЩЕТА УКРАИНСТВА
«Многие народы дальше первого детского лепета в этом отношении не пошли - они в своих песнях, обрядах, миросозерцании, начатках искусств застыли на целые века в формах первобытных, не развивавшихся. Войдя в состав какого-нибудь государственного союза со значительно более высокой
культурой, такие племена в культурном отношении в нем растворяются, воспринимая его государственность, подражая его искусству, литературе, науке».
Эти строки принадлежат перу Ивана Андреевича Линниченко, историка, чл.-корр. Санкт-Петербургской Императорской Академии наук по историко-филологическому отделению и чл.-корр. Краковской академии наук, которые увидели свет в 1919 г. в Одессе в сборнике “Труды подготовительной по национальным делам комиссии» и касались культуры родной ему Малороссии. Тогда, в лихолетье Гражданской войны, политическую сцену заполонили толпы политических карликов, идеологических найдёнышей, ратовавших за отречение всех малороссов от своего русского имени. На щит ими была поднята идеология политического украинства, взращённая в «стратегических лабораториях» Вены, Варшавы и Будапешта. Всё русское объявлялось чужим, всё местное и провинциальное - своим, культурой высшей пробы. Украина (бывшая Малороссия) неуклонно погружалась в пучину интеллектуального убожества и политического примитивизма.
Кстати, это прекрасно показано в произведении Михаила Булгакова, коренного киевлянина, «Белая гвардия». Петлюровцы и прочие радетели за «неньку-Украину» бегают по Киеву, таскают с собой лестницы, взбираются на них и прикладами ружей сбивают некоторые буквы на русских вывесках. Например, была «Столовая», стала «Столова». Так звучит больше по-украински, хотя «столовая» по-украински будет совершенно по-другому (їдальня). М. Булгаков красочно и с талантливым юмором высмеял убогие потуги тогдашних украинизаторов предстать в облике серьёзных государственных мужей. Наверное, поэтому «Белая гвардия» в школьную программу на Украине не входит. Ведь сегодня официальный Киев с дотошностью повторяет основные тезисы украинизаторской политики бестолковых банд, захвативших Киев тогда, в далёком 1919 г.
Позволю себе вновь сослаться на И. А. Линниченко, который имел возможность видеть, какие интеллектуальные беды несёт с собой украинство, поскольку в те годы он пребывал на Украине. Ему не раз приходилось вступать в полемику с идеологами украинства (особенно с М. Грушевским, чья физиономия красуется сегодня на украинских деньгах), являть общественности узкокорыстные мотивы их политики, в т.ч. в сфере культуры и просвещения: «Местные особенности остаются в глубине народного быта, и то, только тогда, когда по территориальным, или иным условиям, племя остается в своих пределах, и сравнительно мало имеет общения с другими провинциями государства; самобытность, часто очень архаическая, интересующая, главным образом, этнографов, остается здесь в костюмах, песнях, поверьях, жилищах архаического типа, первобытном искусстве и т.д. Неужели мы должны считаться с узким семейным шовинизмом, мелкими местными самолюбиями, для которых не сущность, а внешность, этикетка выше всего, с теми, кто предпочитает первое место в своем медвежьем углу второму месту в крупном центре и живет наполовину, не развивая до возможных пределов своих сил, а поэтому и не принося той пользы своим, которую бы они могли принести им, двинувшись сами дальше?».
И. А. Линниченко, как и большинство трезво мыслящих людей, справедливо усматривает польское влияние в движении украинства. Влияние не только культурное, но и политическое. Ведь и этноним «украинцы» был насаждаем на Западной Украине (бывшей Червонной Руси) либо австрийцами, либо австро-венгерскими чиновниками в лице поляков.
Как писал участник обороны Львов в 1918 г. полковник Чеслав Мончинский (“Powstawanie narodowości ukraińskiej wg płk. Czesława Mączyńskiego” Kresy.pl 23.01.2012), … «был слеплен во второй половине ХІХ в. отдельный народ. Правда, у народа этого не было своего литературного языка, и он не знал ещё, как себя называть, к какому государству и к какой национальной общности присоединиться, но зато считал себя уже народом. Здесь, на месте называясь и нами называемый русинами, народ этот вначале считал себя - в умах своих поводырей - обломком русских. Из-за связей с москалями обломок этот превращался во всё более небезопасное дело, поэтому при серьёзной помощи некоторых польских движений принялись создавать и поддерживать тех, кто доказывал отдельность этого народа, а не считал себя, как сначала, обломком великороссов. Долгое время их ещё называли рускими (с одним «с») или русинами. Но в конце ХІХ в. неожиданно этот народ обнаружил своё имя, которое не знала история этой земли. Имя это - Украина и украинцы, имело польскую этимологию».
Польское происхождение украинства неоспоримо, но на Украине об этом стараются не вспоминать. Зато воспевают творческое наследие польских поэтов «украинской школы», которые, будто бы, были настолько очарованы украинской культурой, что посвятили ей всё своё творчество. Но это - не более чем полуправда. «Украинская школа» польской поэзии стремилась примирить воззрения польской шляхты с историей украинского казачества. Отсюда - противоречивость и натянутость повествования, идеологизация польско-казацких отношений. Поэты «украинской школы» больше проклинали в своих стихах «москалей», чем реально заботились об украинской культуры. Антирусская пропаганда - вот истинный мотив их творчества. Богдан Залесский любил пописывать о «московской тюрьме», в которой будто бы, очутилась Украина, всегда тянувшаяся к Польше и полякам. Томаш Падурра даже поменял имя на украинизированное «Тымко», обучился игре на бандуре и бродил по малороссийским сёлам, прикидываясь украинцем, распевая горестные песни о царях-сатрапах. Свои стихи он писал по-украински, но на латинице (!).
Франтишек Равита-Гавронский (1846-1930 гг.), польский беллетрист и литературный критик, не очень-то ценил поэтические способности своего земляка: «Нет сомнения, что, если бы язык его произведений был польский, критики не обратили бы на него никакого внимания... Не новость темы, новость языка, выражавшего польские идеи, делала для многих увлекательными стихотворения Падуры, известность, которою он пользовался, не выходила из пределов шляхетской, часто магнатской среды. Никто из описываемого общества не считал нужным обращать внимания, известное выражение Мицкевича: «гоп, гоп! цуп, цуп!», которым поэт характеризовал крикливость украинских стихоплетов, вполне применимо к упомянутым ценителям таланта Падуры».
Как указывает Равита-Гавронский, «польское общество на Украине, всеми силами старавшееся подавить историческое казачество и, в конце концов, успевшее в этом… одев труп побежденного врага в казацкую одежду, забавлялось им, забавлялось мечтами, что труп этот в широких шароварах, синих полужупанах, с «оселедцем», вернется к жизни на нашу славу. …То, что забавляло панов, не оказывало никакого влияния на народ, игравший в панских забавах, подобно мнимым казакам, пассивную роль декораций». Лживые наигрыши Падуры и его «ансамбля бандуристов» для Равиты-Гавронского не более чем «псевдонародные напевы, которым с полнейшим равнодушием вторили мнимые казаки, песнею, в которой хромали и размер, и рифмы, вне дома крепостные люди по прежнему в поте лица трудились «для пана», по-прежнему розги и ногайки чинили суд и расправу или, говоря по тогдашнему, «учили уму-разуму … Падура - человек посредственного таланта и небольшого умственного развития, не в состоянии был стать выше окружающей его обстановки».
Украинской литературе критически не хватает ярких имён. Если Мицкевич приписывал многим её творцам стиль «гоп!гоп! цуп! цуп!», то Виссарион Белинский полагал, что украинские литераторы «знакомят нас только с Марусями, Одарками, Прокипами, Кандзюбами, Стецьками и тому подобными особами». Видимо, поэтому к её лону пытаются затащить всё, что «плохо валяется». Таким образом, туда попал и Падура, и Залесский, и подобные им лица. Ими больше двигал политический расчёт, чем идиллические душевные порывы. Ведь, как пишет Ф. Равита-Гавронский, песни Падуры «пела шляхта, игравшая в казаков, изучали дворовые люди, экономы и писаря, народ не пел их никогда, всегда оставался к ним равнодушным, они были для него чуждыми и размером, и формою, и речью, и, прежде всего, содержанием, духом..».
Да и как могло быть иначе, если «творения» Падуры (и, добавим от себя, всех, ему подобных) «очень часто переходят в карикатуры: казаки, воспеваемые в них, похожи на те картонные, пестро размалеванные детские игрушки, которые с помощью шнурка произвольно приводятся в движение, действуют без всякой цели, единственно по желанию Падурры. Поляку трудно понять, что хочет выразить в этих стихах автор, малороссу - просто невозможно».
Лишённая своих органических общерусских корней, украинская культура в том виде, в каком её желают представить в современной Украине, обречена влачить интеллектуально скудное существование. «Наши узкие шовинисты», - писал И. Линниченко, - «неспособные видеть дальше крошечного горизонта, открывшегося им с высоты кукольной колокольни своего прихода, закрывают глаза на все историческое прошлое южнорусского племени. Литературный язык Малороссии XVI - XVII веков - это какой-то ублюдок из языков южнорусского, церковнославянского и особенно польского с примесью значительного гротеска ученого макаронизма».
Но мировоззрение «кукольной колокольни» давно уже стало в суверенной Украине господствующей идеологией. Если Украина и суверенна, то только от здравого смысла.
Владислав Гулевич
February 27 2012
источник