Смерть
В утро шестого августа умер Александер Николсон Драйсдэйл, 1918-2010.
Мое воспитание прервано до завершения: человечество больше не знакомо мне в достойном образце. Начинается замыкание в себе, рефлексия.
Лишь в последний год-два я узнал, что Сэнди, - тогда капитан в составе Восьмой армии, - в моем же возрасте пал под душевную депрессию, на всю жизнь. Я не мог сам догадаться: то было бы возможно лишь через подозрение от обратного: как стройно сочетал он чуткое благодушие и волевую независимость; бодрый юмор и железный деловой приоритет; дисциплину, строгую деловую память, - с ежедневным приливом тяжелейшей усталости. Понимаю теперь, что именно опыт нервного опустошения учит тесно и рядком выращивать в себе свойства, кажущиеся не столь совместимыми в саду более благополучного сознания, развитого непрерывно.
Русский язык у меня как мигранта, - особое ограничивающее средство, этакий зажим восприятия и воспроизведения. Я ищу в этом особую пользу: ведь показано, что в «зажиме восприятия» - техника освоения живописного умения. Еще пример - поэзия: задается для речи ненужный ритм, - и появляется культура образной, «правополушарной» игры мыслью. Я, чуждый взрослой практике русского языка, по рельефу своих высказываний наощупь найду нейролингвистический грот себя 1987-2002. Рефлексия, первый сорт.
Мое стремление в чем-то следует дяде Маклэю: с претензией на познавательность, раскрыть внутренность обычного человека с немного необычной судьбой.
Мое воспитание прервано до завершения: человечество больше не знакомо мне в достойном образце. Начинается замыкание в себе, рефлексия.
Лишь в последний год-два я узнал, что Сэнди, - тогда капитан в составе Восьмой армии, - в моем же возрасте пал под душевную депрессию, на всю жизнь. Я не мог сам догадаться: то было бы возможно лишь через подозрение от обратного: как стройно сочетал он чуткое благодушие и волевую независимость; бодрый юмор и железный деловой приоритет; дисциплину, строгую деловую память, - с ежедневным приливом тяжелейшей усталости. Понимаю теперь, что именно опыт нервного опустошения учит тесно и рядком выращивать в себе свойства, кажущиеся не столь совместимыми в саду более благополучного сознания, развитого непрерывно.
Русский язык у меня как мигранта, - особое ограничивающее средство, этакий зажим восприятия и воспроизведения. Я ищу в этом особую пользу: ведь показано, что в «зажиме восприятия» - техника освоения живописного умения. Еще пример - поэзия: задается для речи ненужный ритм, - и появляется культура образной, «правополушарной» игры мыслью. Я, чуждый взрослой практике русского языка, по рельефу своих высказываний наощупь найду нейролингвистический грот себя 1987-2002. Рефлексия, первый сорт.
Мое стремление в чем-то следует дяде Маклэю: с претензией на познавательность, раскрыть внутренность обычного человека с немного необычной судьбой.