Запрещенная статья из журнала «Русский репортер» - «Крокодил» (Часть 1 )
По принуждению Роскомнадзора была удалена статья «Крокодил» из интернет-издания «Русский репортер».
Поскольку статья не является «опасным для общества» материалом, а наоборот, по нашему мнению, является ярким и поучительным примером вреда от употребления дезоморфина, публикуем эту статью в надежде на то, что ее прочитает как можно больше людей.
Автор: Марина Ахмедова
Корреспондент «РР» провела несколько дней среди людей, скорее всего, обреченных на скорую и мучительную смерть. Это наркоманы, употребляющие «крокодил» - убийственный синтетический наркотик, сделанный из аптечных препаратов. Все они заражены ВИЧ, некоторые больны открытой формой туберкулеза. Их мозг поражен ядом, но они все еще люди, они все еще способны думать, даже о боге и о любви, они надеются на чудо. Возможно, кого-то из них еще можно спасти…
Фото: Марина Ахмедова
В кухне деревянного дома темно и тесно. За столом сидит Яга. Перед ней миска. В руке у Яги мокрая губка, которой она стирает фосфор со спичечных коробков. У Яги руки красные и костистые.
У газовой плиты худой мужчина по имени Миша. Спичечными руками он держит над конфоркой эмалированную крышку кастрюли. В крышке растолченные таблетки седальгина (препарат, содержащий кодеин. - «РР»).
- Видите, как моются спички, - обращаясь ко мне, Яга еле ворочает языком. - Чтобы получился один из игре… диентов… - ее полумертвый язык совершает словесный маневр, а глаза смотрят в одну точку.
Кухня взвизгивает - Миша водит лезвием по крышке, соскребая выпаренный кодеин. Когда Миша начинает стучать пластиковой бутылкой по столешнице, Яга объясняет:
- Отстукивает. Это он засыпал колеса и соду. Сейчас будет греть бензин… Подходит только девяносто второй газ… промовский. Мы бегаем, просим… Попро… шайничаем… А все такие жадные… А это сестра моя, Светка, - представляет она худую высокую девушку, вошедшую в кухню.
- Жалко мне ее, - добавляет Яга без сочувствия.
- Никто меня не заставляет, - вяло отзывается сестра. - Вместе живем, вместе колемся.
- Ща вмажемся… - говорит Яга, когда я собираюсь что-то спросить, - и ты все узнаешь, как мы докатились… А так - не по кайфу.
- А это вообще кайф?
- Уже не кайф.
Сестры тускло следят за Мишей, не пропускают ни единого движения. Идет время, и начинает казаться, что эти трое - один живой организм.
- У тебя что-нибудь болит? - спрашиваю я Свету, нарушая молчание.
- Мне очень больно, - спокойно отвечает она. - Все внутренности болят… Сколько знакомых уже умерли. Все понимаешь и все равно колешь.
- Надо отлежаться, перекумарить, - вяло говорит Яга.
- Работу надо хорошую найти, - не оборачиваясь, произносит Миша, и кажется, что эти слова - тоже часть процесса приготовления «крокодила».
- У меня хорошая работа была, я все потеряла, - говорит Яга. - Я работала на заправке, сразу появились деньги и друзья. И сразу: давай, давай. Я долгое время смотрела, как «крокодил» варят, а потом устала всех тащить, потому что приходишь в притоны, а там по восемь человек. Деньги даю я, а колются все. Потом начала «закуп» делать, а мне «выход» (готовый дезоморфин. - «РР») приносили на работу. Но начальник меня поймал и уволил. Я бы бросила. Мать жалко, она на пенсии уже, но и то на работу устроилась, чтобы нас, дылд, прокормить.
- Она знает, что вы колетесь?
- Догадывается, - отвечает Света. - По глазам же все видно, и речь меняется. Она недавно в больнице лежала - с сердцем.
Лает собака, все вздрагивают. Выглядывают в окно. Согнутая фигурка пересекает двор с покосившейся теплицей. Дверь открывается, и в кухню входит маленького роста женщина в узких джинсах и короткой куртке. Ее можно принять за девочку. Но когда она подходит ближе, видна землистая одутловатость лица.
- Вот Анюта пришла, старая прожженная наркоманка, - представляет ее Яга, просеивая через капроновый чулок выпаренный фосфор. - Может, Анютка о чем-то мечтает, а я уже нет. Вот Светка хочет себе мужчину найти. Ей нужен с таким же диагнозом.
- Какой у нее диагноз?
- ВИЧ. Как у всех нас. У Миши еще туберкулез открытый, но ты не бойся, - в хриплом голосе Яги несколько ноток от старой проститутки, несколько от бомжихи и еще немного от алкоголички.
- Я ж в ребцентре лежала, - быстро начинает Анюта. - Там как бы, знаешь, и религия, и Библия, что ли… Я и в церковь ходила, протестантскую правда. Но зависимость есть зависимость. Тут - от наркотиков, там - от бога.
- И какая сильней?
- От бога сильней зависимость-то, - отвечает Аня. - Мы вот утром-то вставали и Библию сразу читали. И там они еще разъясняли - про религию. И голова как бы это… сразу на триста шестьдесят градусов поворачивалась.
- Но от Библии ведь нет кайфа, - полувопросительно говорю я.
- От Библии кайфа нет, - тихо подтверждает она. - Но там написано: не имей знакомых, которые плохим занимаются. А у меня ж муж - наркоман…
«А у него жена - наркоманка», - хочу сказать я, но не говорю.
- Мне больше всего про девушку-то нравится… Она еще мужа своего развела…
- Ева, что ль? - подает голос Яга.
- Нет, короче, она весь народ свой спасла…
- Д’Арк, что ль? - снова спрашивает Яга.
- Не… Не Руфь, а эта…
- Да ты по делу, б…, говори, - прикрикивает на нее Яга.
- Она вышла замуж за какого-то султана, - пугается Аня, - чтоб спасти весь свой еврейский народ. Есфирь! Во, точно, Есфирь…
- А как ты представляешь бога, Аня? - спрашиваю я ее.
- Это как бы знаешь… Это как бы если ты ребенок и ты падаешь, но точно знаешь, что тебя поймают…
- Ой-й… - хрипит Яга, запрокинув голову. - Был бы у меня мужик, который сказал бы: «Все, ты больше не колешься», - и я бы, может быть, бросила и ребенка бы, может, родила.
- Это все вранье, - не отворачиваясь от плиты, невзрачно произносит Миша. Каждый раз его голос звучит неожиданно. Его легкие движения доведены до автоматизма, и потому кажется, что его в кухне нет, что он прозрачен, что Миша - человек-невидимка.
- А можно к тебе вопрос? - спрашивает меня Света. - Почему ты нас не боишься? К нам даже прикасаться не хотят. Руку пожать боятся
- Мы же вичевые, - с вызовом произносит Яга. - Сейчас возьмем и заразим тебя.
- Ну, я же не собираюсь вашу кровь пить, - шучу я, но им не смешно. Мне тоже. Я очень их боюсь, особенно туберкулезного дыхания Миши.
Яга наливает мне чай, и я его пью - едва касаясь губами гладких краев кружки. И мне кажется, что глоток за глотком я впитываю чужой ВИЧ и туберкулез.
- У нас только две дороги - либо тюрьма, либо на тот свет, - мрачно говорит Миша. - Третьего нет, это тупик.
- Третий есть, - хрипло вставляет Яга. - Перекумарить.
- Что толку? - спрашивает Миша. - От себя-то не убежишь.
- Он прав. Прав, - подхватывают Аня со Светой.
Яга приседает, выворачивает запястья и, упираясь в пол огромными ступнями, отъезжает от одного края подоконника к другому. Хватается за ручку оконной рамы, переносит всю силу на нее и держится. Открывает глаза и, по-прежнему вися на ручке, уставляется в занавеску - голубую, с разводами. Ее глаза оживляются, приникают к занавеске ближе. Что она там видит?
Света лежит на узкой кровати, закинув руку за голову. Миша прощупывает ее подмышку. Под его пальцами в ней набухает вена. Лицо Светы набухает тоже, она шарит глазами по стене, обклеенной голубыми обоями. Миша вкалывает в вену иглу. Поршень шприца опускается, загоняя в подмышку темно-желтую жидкость.
- Гонишь? - спрашивает Света, сморщившись. Миша кивает. Ее лицо быстро расслабляется, на мгновение в ее глазах мелькает изумление: «Ах, вот оно как может быть?!» Но тут же глаза гаснут и втыкаются в обои.
Миша перебирает Анины пальцы. «Этот не даст, - бормочет он. - И этот не даст». Втыкает иглу в безымянный, крутит. «Вф-ф», - Аня втягивает воздух сквозь сжатые зубы.
- В пальцы бесполезно, - говорит она. - Давай в ладошку.
- Нет… - бесцветно отказывает Миша. - Туда ставь сама.
- Миш, ну что ты боишься? То же самое, что и в пальцы, - просит Аня, но Миша кладет полный шприц на кровать и уходит.
- Ой, господи, - выдыхает Аня, встает с кровати, снимает штаны и, оставшись в клетчатых шортах, ставит ногу на низкую табуретку. Кожа от икр до колена покрыта гангренными пятнами и глубокими язвами. На щиколотке болтается слабо повязанная церковная косынка. Глядя на Анины ноги, я придумываю сказку, в которой сейчас оказалась Яга, нырнув в занавеску и встретив там крокодила. Злой, он живет в сказке. Все, кого он укусит, превращаются в рептилий - их кожа покрывается бугристыми шрамами. Аню он укусил за ногу, но ее пока спасает заговоренная косынка. Впрочем, стоит ей развязаться…
- Ты хотела бы быть похожей на Есфирь? - спрашиваю я ее.
- Я-то? - выпрямляется она. - Я не могу. Она ж народ свой спасла…
- А ты могла бы кого-нибудь спасти?
- Я и мужа-то своего спасти не смогла. - Не глядя, она всаживает иглу, и «крокодил» вползает в ногу.
В кухне варят вторую порцию. Света измельчает скалкой таблетки, положив их между двух бумажных листов. На табуретке у окна незнакомая женщина. Ей сильно за сорок. Пальцем она зажимает вену на сгибе руки. Вена надувается. Уколовшись, женщина запрокидывает голову.
- Старая с работы убежала, чтоб вмазаться, - говорит Яга. - Она штукатур.
Старая представляется Мариной, и теперь нас на кухне три Марины - я, она и Яга. Присев перед Аней на колени, Старая рабочими пальцами защипывает язву на ее ноге и давит.
- Видишь, че выходит? - сопит она.
- У меня потом нога болеть будет, - ноет Аня. - Я никуда не дойду.
- Смотри, смотри, как пошло… Тебе надо цифран пить.
- У меня и так печенка больная! - возражает Аня и обращается ко мне. - Это знаешь почему так? Безалаберность. Утром встаешь, быстрее уколоться надо, ищешь вену, ищешь, потом надуваешь, куда попало.
- Может парализовать, если не в вену, - говорит Света, опускаясь на табурет и показывая мне желтое пятно на футболке. - И ткань сжигает, если на нее капнуть.
- Что ты чувствуешь, после того как уколешься «крокодилом»?
- Я чувствую себя как ты, - отвечает она.
- Что это значит?
- У меня ничего не болит. А кайфа давно нет. Через час все снова начинает болеть, крутить. С места встать невозможно. Я колюсь, чтобы быть как ты.
- Все сидят, всем по х…! - взрывается Яга. - Света, ты че там расселась?! Через час мама придет! Аня, встань у окна! Следи за калиткой.
Аня вскакивает и встает у окна. Света в ответ огрызается, но тоже встает, подходит к шкафу и достает с полки атласную ленту. Сонно разглядывает ее.
- В прошлом году я зейеную йенточку на ябйоню завязайа и жейание загадайа, - говорит она, вдруг сильно заедая на всех «л», хотя до укола ее речь была чистой. - Я ее садийя, я ее йюбйю.
- А какое желание? - спрашиваю ее.
- Чтоб мужчину встретить, чтоб он меня йюбий. Чтоб с таким же диагнозом бый.
- И ты его встретила?
- Да, Ойега. Но когда поняйа, что нас бойше ничего не связывает, я ее развязайя и сожгйа. Я новую купийа. Буду завязывать.
- Что ты загадаешь?
- Не знаю, чего я хочу.
- А я что у бога ни прошу, он мне все дает, - говорит Яга. - Я в церковь ходила, просила дать мне работу. Сказала ему: «Ты помоги, а я потом приеду, рассчитаюсь». Потом приехала в ту же церковь и положила деньги в ящичек. Надо встать под купол, под центральную точку, оттуда богу лучше слышно. Так меня бабушка учила. Только взамен надо обязательно что-нибудь отдать.
- Я тоже в церковь хожу, - говорит Света. - Денег у меня нет, и я обещайа боженьке, что от карт откажусь. Я отказайась, он мне дай Ойега. А теперь мне бойше нечем с ним распйатиться. У меня бойше ничего нет.
- У тебя есть «крокодил», - говорю я.
- Я откажусь, тойко когда у меня появится жених.
- Что разболтались?! Через час мама придет! - снова прикрикивает Яга, и Миша начинает громче стучать бутылкой, а Света сматывает ленту в клубок. Со звонка матери прошел уже час и пятнадцать минут, но кажется, в этой кухне и время живет по своим законам.
- Сейчас всем х…в натолкаю, - с угрозой произносит Яга, и кухня пустеет. За столом остаюсь только я. - Ты-то, Маринка, хоть меня не боишься? Я ж добрая. В другом притоне ты б уже охренела, у тебя б сумку украли и телефон.
У меня на плече маленькая сумка. В ней телефон и деньги. Сними я сумку, Яга б ее украла. Я это знаю, как и то, что у меня на этом «варочном квадрате» есть серьезная гарантия безопасности. Звонит мой телефон - приятель приглашает в театр. Яга прислушивается к нашему разговору.
- Театр какой-то, б…! - кричит она. - Вообще, б…! Я никогда, ни разу в жизни в театре не была! Как я влипла! Наркотики - это вообще не мое! Я люблю парикмахерские! И сумки дорогие! Только этот ВИЧ, он меня… и то, что мне осталось жить-то…
- Это твой выбор, - без эмоций говорю я.
- Я крест уже на себе поставила, ты не волнуйся, - она сбавляет тон. - Мне по фиг… Жить-то неохота, Марин. Вообще неохота. Марин… - кажется, что, лишенная имени c намертво прилипшей кличкой, она получает удовольствие от произнесения моего, а по сути и своего имени.
- Че вы все разбежались? - она повышает хриплый голос. - А я ж люблю вас. Я ж все равно добрая Ягушка.
- Ты своим психом всех разогнала, - скрипуче отзывается из комнаты Старая.
- Старая, хоть ты не обижайся на меня.
- Никто на тебя не обижается.
- Может, повысила я голос два раза. Че вы? Такие ранимые…
- Да, ранимые.
- Миша, е…ный в рот. Пошел ты на х…, б…. Ни х.. ничего не сделал, б…. Через час мама придет, б…. Миш-ша, Марину надо покормить, б…. Она с утра не ела, б…. Ну, вот я х…ню такую сделала. Марин, на х…, б…?
Мать приезжает через два часа. Она входит в кухню. Выражение лица никак не меняется, когда она обводит усталыми глазами бутылку, крышку, шприцы и всю компанию. Мать поворачивается и, ни слова не говоря, выходит из дома, медленно, глядя под ноги.
- Б…ь, мама приехала… - удивленно говорит Яга.
Утром мы выходим «на закуп». На Яге джинсы, куртка и резиновые шлепанцы. У меня в руках большой пластиковый пакет с бензином, содой, соляной кислотой, спичками, йодом и капроновым чулком. Яга оглядывается по сторонам. В Екатеринбурге, как теперь по всей России, запрещена продажа препаратов, содержащих кодеин. Но все наркоманы города знают аптеки, в которых таблетки можно купить нелегально, с переплатой и без упаковок. Аптекари сами прячут упаковки, чтобы «крокодильщики» не разбрасывали их по городу. У таких аптек дежурят наркоманы, отнимающие «закуп» у тех, кто слабей.
Мы поднимаемся по лестнице и осторожно открываем дверь. Заглядываем. Пусто. Входим. За прилавком, отделенная от нас стеклом, полная румяная женщина в белом халате. Она быстро пробегает по Яге узнавающим взглядом и задерживается на мне. Я выставляю вперед пакет.
- Седальгин, - тихо говорит Яга. - Десять упаковок. И еще йод. Шприцы. И тропикамид - две упаковки.
- Тысяча двести семьдесят, - тихим голосом говорит аптекарша, выкладывая таблетки, йод и шприцы на прилавок.
Я все время пытаюсь поймать ее взгляд, но она будто специально избегает смотреть мне в глаза.
- И еще леденцы с ментолом, будьте добры! - говорю тогда я.
Аптекарша наконец поднимает на меня бледно-голубые глаза. За слащавостью в них холодок. Леденцы сбивают ее с ритма, и она суетится. Я открываю упаковку с леденцами тут же, кладу один в рот и, не сводя с аптекарши глаз, говорю: «Спасибо!» Отсчитываю деньги. «Закуп» делаю я, и это гарантия моей безопасности на «квадрате». Яга быстро сгребает лекарства.
- Ты че, б…, такая любезная - «будьте добры», «спасибо»? - напускается она на меня, когда мы бежим через Екатеринбург.
- Она сама не колется, а ему и на «закуп» денег дает, и одевает, и обувает, - говорит Старая. - А он к ней относится по-хамски.
Сегодня мы варимся у Ани, пока ее родители на работе. Придя из аптеки, мы застаем Свету, Аню и Старую на чистой кухне с вытяжкой над плитой, с пластиковыми окнами и луковицами гладиолусов на подоконнике.
Яга снова «на психах»: Миша не пришел. Он варится у кого-то другого. Миша лучше всех на «квадрате» варит и находит вену. За это ему дают бесплатную дозу.