Сословный строй
Равенство -- вещь прекрасная, но все прекрасное в равенстве, как в свободе и братстве, осуществимо только в сословном строе. Вне трудового разграничения если мы все равны, то мы решительно не нужны друг другу и не интересны. Общественное сцепление получается тогда лишь, когда является неравенство, когда, например, мужчина встречает женщину, когда около пахаря, умеющего печать хлеб, поселяются сожители, умеющие делать платье, сапоги, утварь. При развитии общества в силу крайней нужды, в силу разделения труда образуются воины, правители, ученые, священники, и только в качестве таковых они полезны друг другу.
Недаром профессии всюду приобретали замкнутый характер.
В интересах совершенства каждой отрасли труда -- то, чтобы люди отдавались ему всецело, на всю жизнь, чтобы они рождались в стихии этого труда и умирали, передавая потомству выработанные в течение веков навыки, склонности, способности, изощренные до таланта.
Оригинал взят у domestic_lynx в КЕМ БЫТЬ?
При всей гигантской информационной суете, при том, что все от мала до велика непрерывно на связи, при том, что нет уж ничего тайного на свете, при том что многие знают по-английски и ещё там по-каковски - так вот несмотря на всё это выпускники, старшеклассники, те самые старшеклассники, которые, ходят слухи, уж и сексом вовсю занимаются, - имеют самые расплывчатые представления о том, кем они будут по профессии и вообще, что станут делать за воротами детсада, именуемого средней школой.
Так как-то… не знают - и всё тут. И, в принципе, им всё равно. Решения принимают родители, а если нет - ну, ничего и не происходит. Об этом всё чаще рассказывают мои служащие, продавцы: не знают молодые люди, не понимают, ни к чему склонности не имеют. Да и у нас племянник в 11-м классе: такая же история. Самому парню всё едино. Решает семья. А семья откуда знает? Ну, считается, что знает, кто же, как не семья? В итоге, наверное, поступят его в технический вуз, который когда-то закончила его бабушка: там у неё остались какие-то связи.
У моей служащей дочка - суперотличница, окончившая школу прошедшей весной - тоже не знала, чего она хочет. Вот просто не знала - и всё тут, даром что медалистка. Ну, поступила она после всех материнских терзаний в Высшую школу экономики, экономистом будет. В принципе, могла куда угодно: баллов она набрала необычайное количество, но не хотела - никуда.
Исключения - бывают, но, похоже, это действительно исключения. Моя дочка рано забрала себе в голову профессию журналистки, что-то там писала-снимала. Я совершенно не знаю эту работу, но получится - пускай попробует. Но это скорее редкость - какое-то хотя бы желание.
Мне в последнее время всё время рассказывают что-то на эти темы. Поскольку я в своей компании слыву знатоком всех наук и искусств, мои продавщицы часто спрашивают, куда, по моим соображениям, надо «отдать» дочку или внука: какая профессия самая перспективная. Ну а я почём знаю? Обычно спрашиваю: а чем он интересуется? Обычный ответ: ничем или компьютером. Компьютером - в смысле много времени за ним проводит; тут уж, понятно, ничем интересоваться больше не получается.
Поскольку в последнее время многие заводили со мною такие беседы, вот я и задумалась: а как было в этим «в наше время»? Ну вот лично со мной, например.
В школе мне больше всего нравилось писать сочинения и делать политинформации. Ну если не политинформации, то доклады по любым вопросам. Я с начальных классов выпускала стенгазету по имени «Флажок», мои сочинения зачитывались перед классом, а с докладами меня отправляли в другие классы, что мне очень нравилось, потому что я могла легально прогулять какой-нибудь скучный урок. Особенным успехом пользовался мой доклад о вьетнамской войне, его я делала даже в более старших классах.
Но дома этим моим успехам никто не придавал значения и даже всё это считалось мурой, не ДЕЛОМ. А делом было - задачки решать. А задачки надо было решать, чтобы поступить в Станкин - станко-инструментальный институт. Туда поступали все дети друзей и сослуживцев моих родителей-станкостроителей. Вуз был не самой первой руки, но приличный, добротный и дававший какое надо образование, чтобы пойти по семейной тропе. Правда, в подавляющем большинстве дети друзей моих родителей были мальчишки, девчонку я знала, пожалуй, только одну (кроме себя). Но все они дисциплинированно учились в Станкине. Меня же, разгильдяйку, такая перспектива ввергала в трепет. Я остро ненавидела ВСЕ предметы, относящиеся к этому вузу, а технику (любую) суеверно боялась. И сейчас боюсь.
И тут мне повезло. Помогли мне парни из тех же сыновей родительских друзей. Их было, сколь я помню, трое - моих спасителей. Что они сделали, эти доблестные мушкетёры? Да, собственно, ничего особенного; они и понятия не имели, как они меня спасли от злой судьбы. Всех их (вернее, каждого в отдельности, т.к. учились они на разных курсах и даже на разных факультетах) выгнали из института! Быть выгнанным из вуза вообще чрезвычайно трудно: чаще всего выгоняют либо за хулиганский дебош, либо за то, что в Уставе ВЛКСМ было обозначено как «утрата связи с организацией». Студенты иногда тоже утрачивали всякую связь с родным вузом: на лекции не ходил, на семинарах не появлялся, экзаменов не сдавал. За простую глупость и неспособность никогда не выгоняли: негуманно да и преподавателям невыгодно, т.к. их, препов, количество напрямую связано с числом школяров. В общем, себе дороже выгонять; «трояк» всегда натянут - ты только явись. Но тех парней - выгнали: видно, было за что. Разумеется, семьи станкиновцев-расстриг муссировали представление, что выгнали их по причине нечеловеческих трудностей тамошнего обучения; может быть, даже к ним придирались злые профессора. И в головах моих родителей угнездилась замечательная, ценнейшая, спасительная для меня, просто золотая мысль: учиться в Станкине жутко трудно. А надо сказать, дома я числилась не то, что дурой, но какой-то недотёпой: медлительной, не особо сообразительной, в общем, не первый сорт. Не для Станкина. Ну, меня и освободили от этой страшной повинности.
Впрочем, оглядываясь назад, мне кажется, что жизнь моя сложилась бы как-то очень сходно с тем, как она сложилась в реальности: я стала бы что-то продавать, возможно, станки, потом занялась бы своим бизнесом… Так что ничего трагического со мною бы не случилось, но тогда перспектива учить сопромат и теормех внушала мне болезненную скуку. Но речь не лично обо мне, а в принципе - о выборе жизненного пути.
Моя подруга оказалась в ин-язе потому, что бабушка считала, что для девочки нет лучше, чем преподавать язык (подруга жила вдвоём с бабушкой). Ещё одна подруга пошла в ин-яз по настоянию отца: сама она хотела стать танцовщицой (и занималась этим делом серьёзно), но отец-военный считал, что это дурь - ноги задирать. А тут как раз школьная учительница сказала, что Соня хорошо успевает по языку, ну это и решило дело.
Были случаи, когда люди в самом деле хотели… не то, что кем-то быть, скорее изучать какие-то предметы. Мой муж учился в матшколе - ну и пошёл на физтех; таких было немало.
Было, впрочем, и иначе. Моя компаньонка любила возиться с малышнёй, была вожатой - ну и пошла учиться на учительницу младших классов.
Моя соседка, помню, рассказывала, что поступила сначала в матшколу, а потом на какую-то экономическую кибернетику, которая ей всегда была противна, хотя всегда мечтала быть зоотехником или ветеринаром. На вопрос, почему она даже не попробовала поступить на зоотехника, ответила убеждённо: «Я могла бы провалиться, а это нанесло бы удар по маминой репутации. Вообрази: она придёт на работу и скажет: Наташа не поступила в вуз - что получится? Будет стыдно». Такое вот рассуждение. Любопытно, что эта женщина проработала по своей кибернетической специальности года до 1992, когда НИИ, где эта кибернтетика практиковалась, закрылся. И она стала социальным работником: разносила продукты старичкам и старушкам; и работа эта, с которой она несколько лет назад ушла на пенсию, ей очень нравилась.
То есть к чему я всё это рассказываю? Мне кажется, что и в прошлом, и в настоящем - подавляющее большинство в выборе профессии, что называется, тыкало пальцем в небо. В случае удачного попадания рассказывали задним числом придуманную байку про «призвание». Раньше, как и сейчас, выбирали не профессию, а вуз. Вопрос чаще формулируют не «кем быть?», а «куда пойти учиться?». А вуз, в свою очередь, выбирается по принципу максимального престижа и реальности поступления. Тогда по принципу, какие предметы сдавать, сегодня - по баллам ЕГЭ.
Принципиальная разница между теми временами и сегодняшними - вот в чём. Тогда работа была безальтернативным образом жизни: работали все. Например, провалившись в вуз, должен был непременно устроиться на работу. Поступая на следующий год, он должен был предъявить трудовой стаж по минимум 6 месяцев за каждый пропущенный со школы год. Ну а парней в свой срок забирали в армию. Да и жить, не работая, в Советском Союзе было почти невозможно. Разве что какие-нибудь академики или народные артисты в принципе могли содержать своих митрофанушек. Но сколько их было - академиков-то… А так, в обычном случае, работа была необходимостью. И это знали, понимали, это впитывалось в процессе социализации.
Сегодня - не так. Сегодня очень много неработающей публики. Вот сын моей бывшей компаньонки, отец семейства, - не работает, и никогда не работал. А вот обеспеченная жительница нашего посёлка. Она содержит двоих неработающих сыновей. Они всё никак не определятся, в чём же состоит их призвание. А вот через два дома от нас - дачка-развалюшка. Ею владеет старушка, у которой дочь с мужем тоже не работают. Между прочим, выпускники Физтеха. Чем живут? У них есть две лишних квартиры, которые они унаследовали. Сдают квартиры - на скромную жизнь хватает. Это всё богатые? Буржуазия? А вот вам и пролетариат. У меня была служащая, накладные выбивала, я не слишком близко её знала. Потом, года четыре назад, она уволилась. Сейчас, как мне рассказали, сидит дома, у неё небольшой ребёнок, мужа нет. Сердобольные подружки ей и работу нашли, сменную, в Ашане на кассе. Та - ни в какую: работать ни за что не буду! На что живёт? Неясно. Вроде родители, сами бедняки, помогают. Живёт бедно, в доме хлам, но - работать ни в какую. Такая же падчерица моей подруги: за примерно 35 лет ни одного рабочего дня.
Это некая постсоветская новь; раньше такого не было.
Вот мне и кажется, что старшеклассники так не тверды в выборе пути, что в глубине души подозревают, что можно, как-то… того… обойтись. Увильнуть. Удаётся же другим - ну, глядишь, и мне удастся. Вполне возможно, эти соображения отроки и отроковицы не доводят до сознания, но в подсознании они - есть. А ведь поведение формируется, главным образом, подсознанием… На вопрос «кем быть?» всё больше народа по факту даёт ответ «никем». Пусть бедно, через пень колода - но вольно.
Такое положение приводит к зримой люмпенизации общества. Эти люди не только ничего не умеют - это б ладно, они прогрессивно утрачивают самую способность научиться. Собственно, такая же история в прогрессивных странах Запада. Но Запад нам не образец, на Запад трудится весь мир, а если нам придётся самим на себя трудиться? Кто будет становиться рабочими и специалистами народного хозяйства? У меня нет ответа. Ясно одно: нужен обязательный и всеобщий труд. Нужны общественные работы - как альтернатива праздному шатанию.
Мне кажется, надо всячески поддерживать наследование родительских профессий и занятий (если это, конечно, не гордое звание «безработный») и формирование прочных профессиональных корпораций. Группы таких корпораций вполне могут слиться в творческие живые сословия. Ведь сословия это и есть группы по принципу разделения труда и общественных обязанностей. Это могло бы сильно улучшить качество народной работы - когда его занятие для человека - дело известное сызмальства, привычное. Значит у него есть шанс научиться его делать хорошо. Сегодня любое занятие для человека какое-то случайное, он в любую минуту готов его бросить, чтобы начать другое, а лучше - и никакое не начинать. С таким настроем народное хозяйство может только деградировать.
Любопытно, что об этом же самом сто лет назад размышлял известный публицист Михаил Меншиков. Вот небольшой отрывок, свидетельствующий о том, что нам осталось в наследство много задач. Итак, слово Михаилу Меншикову:
“Равенство -- вещь прекрасная, но все прекрасное в равенстве, как в свободе и братстве, осуществимо только в сословном строе. Вне трудового разграничения если мы все равны, то мы решительно не нужны друг другу и не интересны. Общественное сцепление получается тогда лишь, когда является неравенство, когда, например, мужчина встречает женщину, когда около пахаря, умеющего печать хлеб, поселяются сожители, умеющие делать платье, сапоги, утварь. При развитии общества в силу крайней нужды, в силу разделения труда образуются воины, правители, ученые, священники, и только в качестве таковых они полезны друг другу.
Недаром профессии всюду приобретали замкнутый характер. В интересах совершенства каждой отрасли труда -- то, чтобы люди отдавались ему всецело, на всю жизнь, чтобы они рождались в стихии этого труда и умирали, передавая потомству выработанные в течение веков навыки, склонности, способности, изощренные до таланта. Каждая профессиональная каста являлась вечной школой определенного труда. Воин среди военных изучал и не мог не изучить свое ремесло до степени искусства. Пахарь среди пахарей вбирал в себя еще с малых лет тысячелетние познания земледельца. У нас удивлялись, когда покойный А. Энгельгардт 3 объявил крестьянина профессором земледелия, а он сказал правду. Наш крестьянин -- профессор, так сказать, плохой эпохи земледелия, а возьмите немецкого или китайского крестьянина -- это профессора хорошей эпохи. Такими же профессорами своего труда являются цеховые ремесленники, торговцы, священники. Нетрудно видеть, что именно замкнутость труда делает людей аристократами. Рыцарь меча потому рыцарь, что он артист меча, но почему артист сохи или сапожного шила не дворяне -- именно своих призваний? Благородство всякому труду, как бы он ни был скромен, дает честность и техническое совершенство. Никакого иного значения сословия не имели в своем замысле. Именно цеховое устройство труда позволило выработать скелет нынешней цивилизации -- средневековые промыслы и искусства. При крушении старых сословий очень быстро сложились новые классы, и чем более процветает какое-нибудь дело, тем чаще видим в нем преемственность целого ряда поколений, сословность труда. С этой крайне важной точки зрения самыми совершенными школами были бы профессиональные, где дети каждого трудового класса втягивались бы в дух и знание наследственного труда. Я не говорю об исключительных призваниях -- они найдут свою дорогу, но заурядная молодежь только выиграла бы от сословных -- назовите их профессиональными -- школ. Заурядные дети приучались бы к какой ни на есть работе вместо дилетантской неспособности ни к какому труду. Говорят: школа должна готовить не ремесленника, а человека. Какой вздор!”
При всей гигантской информационной суете, при том, что все от мала до велика непрерывно на связи, при том, что нет уж ничего тайного на свете, при том что многие знают по-английски и ещё там по-каковски - так вот несмотря на всё это выпускники, старшеклассники, те самые старшеклассники, которые, ходят слухи, уж и сексом вовсю занимаются, - имеют самые расплывчатые представления о том, кем они будут по профессии и вообще, что станут делать за воротами детсада, именуемого средней школой.
Так как-то… не знают - и всё тут. И, в принципе, им всё равно. Решения принимают родители, а если нет - ну, ничего и не происходит. Об этом всё чаще рассказывают мои служащие, продавцы: не знают молодые люди, не понимают, ни к чему склонности не имеют. Да и у нас племянник в 11-м классе: такая же история. Самому парню всё едино. Решает семья. А семья откуда знает? Ну, считается, что знает, кто же, как не семья? В итоге, наверное, поступят его в технический вуз, который когда-то закончила его бабушка: там у неё остались какие-то связи.
У моей служащей дочка - суперотличница, окончившая школу прошедшей весной - тоже не знала, чего она хочет. Вот просто не знала - и всё тут, даром что медалистка. Ну, поступила она после всех материнских терзаний в Высшую школу экономики, экономистом будет. В принципе, могла куда угодно: баллов она набрала необычайное количество, но не хотела - никуда.
Исключения - бывают, но, похоже, это действительно исключения. Моя дочка рано забрала себе в голову профессию журналистки, что-то там писала-снимала. Я совершенно не знаю эту работу, но получится - пускай попробует. Но это скорее редкость - какое-то хотя бы желание.
Мне в последнее время всё время рассказывают что-то на эти темы. Поскольку я в своей компании слыву знатоком всех наук и искусств, мои продавщицы часто спрашивают, куда, по моим соображениям, надо «отдать» дочку или внука: какая профессия самая перспективная. Ну а я почём знаю? Обычно спрашиваю: а чем он интересуется? Обычный ответ: ничем или компьютером. Компьютером - в смысле много времени за ним проводит; тут уж, понятно, ничем интересоваться больше не получается.
Поскольку в последнее время многие заводили со мною такие беседы, вот я и задумалась: а как было в этим «в наше время»? Ну вот лично со мной, например.
В школе мне больше всего нравилось писать сочинения и делать политинформации. Ну если не политинформации, то доклады по любым вопросам. Я с начальных классов выпускала стенгазету по имени «Флажок», мои сочинения зачитывались перед классом, а с докладами меня отправляли в другие классы, что мне очень нравилось, потому что я могла легально прогулять какой-нибудь скучный урок. Особенным успехом пользовался мой доклад о вьетнамской войне, его я делала даже в более старших классах.
Но дома этим моим успехам никто не придавал значения и даже всё это считалось мурой, не ДЕЛОМ. А делом было - задачки решать. А задачки надо было решать, чтобы поступить в Станкин - станко-инструментальный институт. Туда поступали все дети друзей и сослуживцев моих родителей-станкостроителей. Вуз был не самой первой руки, но приличный, добротный и дававший какое надо образование, чтобы пойти по семейной тропе. Правда, в подавляющем большинстве дети друзей моих родителей были мальчишки, девчонку я знала, пожалуй, только одну (кроме себя). Но все они дисциплинированно учились в Станкине. Меня же, разгильдяйку, такая перспектива ввергала в трепет. Я остро ненавидела ВСЕ предметы, относящиеся к этому вузу, а технику (любую) суеверно боялась. И сейчас боюсь.
И тут мне повезло. Помогли мне парни из тех же сыновей родительских друзей. Их было, сколь я помню, трое - моих спасителей. Что они сделали, эти доблестные мушкетёры? Да, собственно, ничего особенного; они и понятия не имели, как они меня спасли от злой судьбы. Всех их (вернее, каждого в отдельности, т.к. учились они на разных курсах и даже на разных факультетах) выгнали из института! Быть выгнанным из вуза вообще чрезвычайно трудно: чаще всего выгоняют либо за хулиганский дебош, либо за то, что в Уставе ВЛКСМ было обозначено как «утрата связи с организацией». Студенты иногда тоже утрачивали всякую связь с родным вузом: на лекции не ходил, на семинарах не появлялся, экзаменов не сдавал. За простую глупость и неспособность никогда не выгоняли: негуманно да и преподавателям невыгодно, т.к. их, препов, количество напрямую связано с числом школяров. В общем, себе дороже выгонять; «трояк» всегда натянут - ты только явись. Но тех парней - выгнали: видно, было за что. Разумеется, семьи станкиновцев-расстриг муссировали представление, что выгнали их по причине нечеловеческих трудностей тамошнего обучения; может быть, даже к ним придирались злые профессора. И в головах моих родителей угнездилась замечательная, ценнейшая, спасительная для меня, просто золотая мысль: учиться в Станкине жутко трудно. А надо сказать, дома я числилась не то, что дурой, но какой-то недотёпой: медлительной, не особо сообразительной, в общем, не первый сорт. Не для Станкина. Ну, меня и освободили от этой страшной повинности.
Впрочем, оглядываясь назад, мне кажется, что жизнь моя сложилась бы как-то очень сходно с тем, как она сложилась в реальности: я стала бы что-то продавать, возможно, станки, потом занялась бы своим бизнесом… Так что ничего трагического со мною бы не случилось, но тогда перспектива учить сопромат и теормех внушала мне болезненную скуку. Но речь не лично обо мне, а в принципе - о выборе жизненного пути.
Моя подруга оказалась в ин-язе потому, что бабушка считала, что для девочки нет лучше, чем преподавать язык (подруга жила вдвоём с бабушкой). Ещё одна подруга пошла в ин-яз по настоянию отца: сама она хотела стать танцовщицой (и занималась этим делом серьёзно), но отец-военный считал, что это дурь - ноги задирать. А тут как раз школьная учительница сказала, что Соня хорошо успевает по языку, ну это и решило дело.
Были случаи, когда люди в самом деле хотели… не то, что кем-то быть, скорее изучать какие-то предметы. Мой муж учился в матшколе - ну и пошёл на физтех; таких было немало.
Было, впрочем, и иначе. Моя компаньонка любила возиться с малышнёй, была вожатой - ну и пошла учиться на учительницу младших классов.
Моя соседка, помню, рассказывала, что поступила сначала в матшколу, а потом на какую-то экономическую кибернетику, которая ей всегда была противна, хотя всегда мечтала быть зоотехником или ветеринаром. На вопрос, почему она даже не попробовала поступить на зоотехника, ответила убеждённо: «Я могла бы провалиться, а это нанесло бы удар по маминой репутации. Вообрази: она придёт на работу и скажет: Наташа не поступила в вуз - что получится? Будет стыдно». Такое вот рассуждение. Любопытно, что эта женщина проработала по своей кибернетической специальности года до 1992, когда НИИ, где эта кибернтетика практиковалась, закрылся. И она стала социальным работником: разносила продукты старичкам и старушкам; и работа эта, с которой она несколько лет назад ушла на пенсию, ей очень нравилась.
То есть к чему я всё это рассказываю? Мне кажется, что и в прошлом, и в настоящем - подавляющее большинство в выборе профессии, что называется, тыкало пальцем в небо. В случае удачного попадания рассказывали задним числом придуманную байку про «призвание». Раньше, как и сейчас, выбирали не профессию, а вуз. Вопрос чаще формулируют не «кем быть?», а «куда пойти учиться?». А вуз, в свою очередь, выбирается по принципу максимального престижа и реальности поступления. Тогда по принципу, какие предметы сдавать, сегодня - по баллам ЕГЭ.
Принципиальная разница между теми временами и сегодняшними - вот в чём. Тогда работа была безальтернативным образом жизни: работали все. Например, провалившись в вуз, должен был непременно устроиться на работу. Поступая на следующий год, он должен был предъявить трудовой стаж по минимум 6 месяцев за каждый пропущенный со школы год. Ну а парней в свой срок забирали в армию. Да и жить, не работая, в Советском Союзе было почти невозможно. Разве что какие-нибудь академики или народные артисты в принципе могли содержать своих митрофанушек. Но сколько их было - академиков-то… А так, в обычном случае, работа была необходимостью. И это знали, понимали, это впитывалось в процессе социализации.
Сегодня - не так. Сегодня очень много неработающей публики. Вот сын моей бывшей компаньонки, отец семейства, - не работает, и никогда не работал. А вот обеспеченная жительница нашего посёлка. Она содержит двоих неработающих сыновей. Они всё никак не определятся, в чём же состоит их призвание. А вот через два дома от нас - дачка-развалюшка. Ею владеет старушка, у которой дочь с мужем тоже не работают. Между прочим, выпускники Физтеха. Чем живут? У них есть две лишних квартиры, которые они унаследовали. Сдают квартиры - на скромную жизнь хватает. Это всё богатые? Буржуазия? А вот вам и пролетариат. У меня была служащая, накладные выбивала, я не слишком близко её знала. Потом, года четыре назад, она уволилась. Сейчас, как мне рассказали, сидит дома, у неё небольшой ребёнок, мужа нет. Сердобольные подружки ей и работу нашли, сменную, в Ашане на кассе. Та - ни в какую: работать ни за что не буду! На что живёт? Неясно. Вроде родители, сами бедняки, помогают. Живёт бедно, в доме хлам, но - работать ни в какую. Такая же падчерица моей подруги: за примерно 35 лет ни одного рабочего дня.
Это некая постсоветская новь; раньше такого не было.
Вот мне и кажется, что старшеклассники так не тверды в выборе пути, что в глубине души подозревают, что можно, как-то… того… обойтись. Увильнуть. Удаётся же другим - ну, глядишь, и мне удастся. Вполне возможно, эти соображения отроки и отроковицы не доводят до сознания, но в подсознании они - есть. А ведь поведение формируется, главным образом, подсознанием… На вопрос «кем быть?» всё больше народа по факту даёт ответ «никем». Пусть бедно, через пень колода - но вольно.
Такое положение приводит к зримой люмпенизации общества. Эти люди не только ничего не умеют - это б ладно, они прогрессивно утрачивают самую способность научиться. Собственно, такая же история в прогрессивных странах Запада. Но Запад нам не образец, на Запад трудится весь мир, а если нам придётся самим на себя трудиться? Кто будет становиться рабочими и специалистами народного хозяйства? У меня нет ответа. Ясно одно: нужен обязательный и всеобщий труд. Нужны общественные работы - как альтернатива праздному шатанию.
Мне кажется, надо всячески поддерживать наследование родительских профессий и занятий (если это, конечно, не гордое звание «безработный») и формирование прочных профессиональных корпораций. Группы таких корпораций вполне могут слиться в творческие живые сословия. Ведь сословия это и есть группы по принципу разделения труда и общественных обязанностей. Это могло бы сильно улучшить качество народной работы - когда его занятие для человека - дело известное сызмальства, привычное. Значит у него есть шанс научиться его делать хорошо. Сегодня любое занятие для человека какое-то случайное, он в любую минуту готов его бросить, чтобы начать другое, а лучше - и никакое не начинать. С таким настроем народное хозяйство может только деградировать.
Любопытно, что об этом же самом сто лет назад размышлял известный публицист Михаил Меншиков. Вот небольшой отрывок, свидетельствующий о том, что нам осталось в наследство много задач. Итак, слово Михаилу Меншикову:
“Равенство -- вещь прекрасная, но все прекрасное в равенстве, как в свободе и братстве, осуществимо только в сословном строе. Вне трудового разграничения если мы все равны, то мы решительно не нужны друг другу и не интересны. Общественное сцепление получается тогда лишь, когда является неравенство, когда, например, мужчина встречает женщину, когда около пахаря, умеющего печать хлеб, поселяются сожители, умеющие делать платье, сапоги, утварь. При развитии общества в силу крайней нужды, в силу разделения труда образуются воины, правители, ученые, священники, и только в качестве таковых они полезны друг другу.
Недаром профессии всюду приобретали замкнутый характер. В интересах совершенства каждой отрасли труда -- то, чтобы люди отдавались ему всецело, на всю жизнь, чтобы они рождались в стихии этого труда и умирали, передавая потомству выработанные в течение веков навыки, склонности, способности, изощренные до таланта. Каждая профессиональная каста являлась вечной школой определенного труда. Воин среди военных изучал и не мог не изучить свое ремесло до степени искусства. Пахарь среди пахарей вбирал в себя еще с малых лет тысячелетние познания земледельца. У нас удивлялись, когда покойный А. Энгельгардт 3 объявил крестьянина профессором земледелия, а он сказал правду. Наш крестьянин -- профессор, так сказать, плохой эпохи земледелия, а возьмите немецкого или китайского крестьянина -- это профессора хорошей эпохи. Такими же профессорами своего труда являются цеховые ремесленники, торговцы, священники. Нетрудно видеть, что именно замкнутость труда делает людей аристократами. Рыцарь меча потому рыцарь, что он артист меча, но почему артист сохи или сапожного шила не дворяне -- именно своих призваний? Благородство всякому труду, как бы он ни был скромен, дает честность и техническое совершенство. Никакого иного значения сословия не имели в своем замысле. Именно цеховое устройство труда позволило выработать скелет нынешней цивилизации -- средневековые промыслы и искусства. При крушении старых сословий очень быстро сложились новые классы, и чем более процветает какое-нибудь дело, тем чаще видим в нем преемственность целого ряда поколений, сословность труда. С этой крайне важной точки зрения самыми совершенными школами были бы профессиональные, где дети каждого трудового класса втягивались бы в дух и знание наследственного труда. Я не говорю об исключительных призваниях -- они найдут свою дорогу, но заурядная молодежь только выиграла бы от сословных -- назовите их профессиональными -- школ. Заурядные дети приучались бы к какой ни на есть работе вместо дилетантской неспособности ни к какому труду. Говорят: школа должна готовить не ремесленника, а человека. Какой вздор!”
Недаром профессии всюду приобретали замкнутый характер.
В интересах совершенства каждой отрасли труда -- то, чтобы люди отдавались ему всецело, на всю жизнь, чтобы они рождались в стихии этого труда и умирали, передавая потомству выработанные в течение веков навыки, склонности, способности, изощренные до таланта.
Оригинал взят у domestic_lynx в КЕМ БЫТЬ?
При всей гигантской информационной суете, при том, что все от мала до велика непрерывно на связи, при том, что нет уж ничего тайного на свете, при том что многие знают по-английски и ещё там по-каковски - так вот несмотря на всё это выпускники, старшеклассники, те самые старшеклассники, которые, ходят слухи, уж и сексом вовсю занимаются, - имеют самые расплывчатые представления о том, кем они будут по профессии и вообще, что станут делать за воротами детсада, именуемого средней школой.
Так как-то… не знают - и всё тут. И, в принципе, им всё равно. Решения принимают родители, а если нет - ну, ничего и не происходит. Об этом всё чаще рассказывают мои служащие, продавцы: не знают молодые люди, не понимают, ни к чему склонности не имеют. Да и у нас племянник в 11-м классе: такая же история. Самому парню всё едино. Решает семья. А семья откуда знает? Ну, считается, что знает, кто же, как не семья? В итоге, наверное, поступят его в технический вуз, который когда-то закончила его бабушка: там у неё остались какие-то связи.
У моей служащей дочка - суперотличница, окончившая школу прошедшей весной - тоже не знала, чего она хочет. Вот просто не знала - и всё тут, даром что медалистка. Ну, поступила она после всех материнских терзаний в Высшую школу экономики, экономистом будет. В принципе, могла куда угодно: баллов она набрала необычайное количество, но не хотела - никуда.
Исключения - бывают, но, похоже, это действительно исключения. Моя дочка рано забрала себе в голову профессию журналистки, что-то там писала-снимала. Я совершенно не знаю эту работу, но получится - пускай попробует. Но это скорее редкость - какое-то хотя бы желание.
Мне в последнее время всё время рассказывают что-то на эти темы. Поскольку я в своей компании слыву знатоком всех наук и искусств, мои продавщицы часто спрашивают, куда, по моим соображениям, надо «отдать» дочку или внука: какая профессия самая перспективная. Ну а я почём знаю? Обычно спрашиваю: а чем он интересуется? Обычный ответ: ничем или компьютером. Компьютером - в смысле много времени за ним проводит; тут уж, понятно, ничем интересоваться больше не получается.
Поскольку в последнее время многие заводили со мною такие беседы, вот я и задумалась: а как было в этим «в наше время»? Ну вот лично со мной, например.
В школе мне больше всего нравилось писать сочинения и делать политинформации. Ну если не политинформации, то доклады по любым вопросам. Я с начальных классов выпускала стенгазету по имени «Флажок», мои сочинения зачитывались перед классом, а с докладами меня отправляли в другие классы, что мне очень нравилось, потому что я могла легально прогулять какой-нибудь скучный урок. Особенным успехом пользовался мой доклад о вьетнамской войне, его я делала даже в более старших классах.
Но дома этим моим успехам никто не придавал значения и даже всё это считалось мурой, не ДЕЛОМ. А делом было - задачки решать. А задачки надо было решать, чтобы поступить в Станкин - станко-инструментальный институт. Туда поступали все дети друзей и сослуживцев моих родителей-станкостроителей. Вуз был не самой первой руки, но приличный, добротный и дававший какое надо образование, чтобы пойти по семейной тропе. Правда, в подавляющем большинстве дети друзей моих родителей были мальчишки, девчонку я знала, пожалуй, только одну (кроме себя). Но все они дисциплинированно учились в Станкине. Меня же, разгильдяйку, такая перспектива ввергала в трепет. Я остро ненавидела ВСЕ предметы, относящиеся к этому вузу, а технику (любую) суеверно боялась. И сейчас боюсь.
И тут мне повезло. Помогли мне парни из тех же сыновей родительских друзей. Их было, сколь я помню, трое - моих спасителей. Что они сделали, эти доблестные мушкетёры? Да, собственно, ничего особенного; они и понятия не имели, как они меня спасли от злой судьбы. Всех их (вернее, каждого в отдельности, т.к. учились они на разных курсах и даже на разных факультетах) выгнали из института! Быть выгнанным из вуза вообще чрезвычайно трудно: чаще всего выгоняют либо за хулиганский дебош, либо за то, что в Уставе ВЛКСМ было обозначено как «утрата связи с организацией». Студенты иногда тоже утрачивали всякую связь с родным вузом: на лекции не ходил, на семинарах не появлялся, экзаменов не сдавал. За простую глупость и неспособность никогда не выгоняли: негуманно да и преподавателям невыгодно, т.к. их, препов, количество напрямую связано с числом школяров. В общем, себе дороже выгонять; «трояк» всегда натянут - ты только явись. Но тех парней - выгнали: видно, было за что. Разумеется, семьи станкиновцев-расстриг муссировали представление, что выгнали их по причине нечеловеческих трудностей тамошнего обучения; может быть, даже к ним придирались злые профессора. И в головах моих родителей угнездилась замечательная, ценнейшая, спасительная для меня, просто золотая мысль: учиться в Станкине жутко трудно. А надо сказать, дома я числилась не то, что дурой, но какой-то недотёпой: медлительной, не особо сообразительной, в общем, не первый сорт. Не для Станкина. Ну, меня и освободили от этой страшной повинности.
Впрочем, оглядываясь назад, мне кажется, что жизнь моя сложилась бы как-то очень сходно с тем, как она сложилась в реальности: я стала бы что-то продавать, возможно, станки, потом занялась бы своим бизнесом… Так что ничего трагического со мною бы не случилось, но тогда перспектива учить сопромат и теормех внушала мне болезненную скуку. Но речь не лично обо мне, а в принципе - о выборе жизненного пути.
Моя подруга оказалась в ин-язе потому, что бабушка считала, что для девочки нет лучше, чем преподавать язык (подруга жила вдвоём с бабушкой). Ещё одна подруга пошла в ин-яз по настоянию отца: сама она хотела стать танцовщицой (и занималась этим делом серьёзно), но отец-военный считал, что это дурь - ноги задирать. А тут как раз школьная учительница сказала, что Соня хорошо успевает по языку, ну это и решило дело.
Были случаи, когда люди в самом деле хотели… не то, что кем-то быть, скорее изучать какие-то предметы. Мой муж учился в матшколе - ну и пошёл на физтех; таких было немало.
Было, впрочем, и иначе. Моя компаньонка любила возиться с малышнёй, была вожатой - ну и пошла учиться на учительницу младших классов.
Моя соседка, помню, рассказывала, что поступила сначала в матшколу, а потом на какую-то экономическую кибернетику, которая ей всегда была противна, хотя всегда мечтала быть зоотехником или ветеринаром. На вопрос, почему она даже не попробовала поступить на зоотехника, ответила убеждённо: «Я могла бы провалиться, а это нанесло бы удар по маминой репутации. Вообрази: она придёт на работу и скажет: Наташа не поступила в вуз - что получится? Будет стыдно». Такое вот рассуждение. Любопытно, что эта женщина проработала по своей кибернетической специальности года до 1992, когда НИИ, где эта кибернтетика практиковалась, закрылся. И она стала социальным работником: разносила продукты старичкам и старушкам; и работа эта, с которой она несколько лет назад ушла на пенсию, ей очень нравилась.
То есть к чему я всё это рассказываю? Мне кажется, что и в прошлом, и в настоящем - подавляющее большинство в выборе профессии, что называется, тыкало пальцем в небо. В случае удачного попадания рассказывали задним числом придуманную байку про «призвание». Раньше, как и сейчас, выбирали не профессию, а вуз. Вопрос чаще формулируют не «кем быть?», а «куда пойти учиться?». А вуз, в свою очередь, выбирается по принципу максимального престижа и реальности поступления. Тогда по принципу, какие предметы сдавать, сегодня - по баллам ЕГЭ.
Принципиальная разница между теми временами и сегодняшними - вот в чём. Тогда работа была безальтернативным образом жизни: работали все. Например, провалившись в вуз, должен был непременно устроиться на работу. Поступая на следующий год, он должен был предъявить трудовой стаж по минимум 6 месяцев за каждый пропущенный со школы год. Ну а парней в свой срок забирали в армию. Да и жить, не работая, в Советском Союзе было почти невозможно. Разве что какие-нибудь академики или народные артисты в принципе могли содержать своих митрофанушек. Но сколько их было - академиков-то… А так, в обычном случае, работа была необходимостью. И это знали, понимали, это впитывалось в процессе социализации.
Сегодня - не так. Сегодня очень много неработающей публики. Вот сын моей бывшей компаньонки, отец семейства, - не работает, и никогда не работал. А вот обеспеченная жительница нашего посёлка. Она содержит двоих неработающих сыновей. Они всё никак не определятся, в чём же состоит их призвание. А вот через два дома от нас - дачка-развалюшка. Ею владеет старушка, у которой дочь с мужем тоже не работают. Между прочим, выпускники Физтеха. Чем живут? У них есть две лишних квартиры, которые они унаследовали. Сдают квартиры - на скромную жизнь хватает. Это всё богатые? Буржуазия? А вот вам и пролетариат. У меня была служащая, накладные выбивала, я не слишком близко её знала. Потом, года четыре назад, она уволилась. Сейчас, как мне рассказали, сидит дома, у неё небольшой ребёнок, мужа нет. Сердобольные подружки ей и работу нашли, сменную, в Ашане на кассе. Та - ни в какую: работать ни за что не буду! На что живёт? Неясно. Вроде родители, сами бедняки, помогают. Живёт бедно, в доме хлам, но - работать ни в какую. Такая же падчерица моей подруги: за примерно 35 лет ни одного рабочего дня.
Это некая постсоветская новь; раньше такого не было.
Вот мне и кажется, что старшеклассники так не тверды в выборе пути, что в глубине души подозревают, что можно, как-то… того… обойтись. Увильнуть. Удаётся же другим - ну, глядишь, и мне удастся. Вполне возможно, эти соображения отроки и отроковицы не доводят до сознания, но в подсознании они - есть. А ведь поведение формируется, главным образом, подсознанием… На вопрос «кем быть?» всё больше народа по факту даёт ответ «никем». Пусть бедно, через пень колода - но вольно.
Такое положение приводит к зримой люмпенизации общества. Эти люди не только ничего не умеют - это б ладно, они прогрессивно утрачивают самую способность научиться. Собственно, такая же история в прогрессивных странах Запада. Но Запад нам не образец, на Запад трудится весь мир, а если нам придётся самим на себя трудиться? Кто будет становиться рабочими и специалистами народного хозяйства? У меня нет ответа. Ясно одно: нужен обязательный и всеобщий труд. Нужны общественные работы - как альтернатива праздному шатанию.
Мне кажется, надо всячески поддерживать наследование родительских профессий и занятий (если это, конечно, не гордое звание «безработный») и формирование прочных профессиональных корпораций. Группы таких корпораций вполне могут слиться в творческие живые сословия. Ведь сословия это и есть группы по принципу разделения труда и общественных обязанностей. Это могло бы сильно улучшить качество народной работы - когда его занятие для человека - дело известное сызмальства, привычное. Значит у него есть шанс научиться его делать хорошо. Сегодня любое занятие для человека какое-то случайное, он в любую минуту готов его бросить, чтобы начать другое, а лучше - и никакое не начинать. С таким настроем народное хозяйство может только деградировать.
Любопытно, что об этом же самом сто лет назад размышлял известный публицист Михаил Меншиков. Вот небольшой отрывок, свидетельствующий о том, что нам осталось в наследство много задач. Итак, слово Михаилу Меншикову:
“Равенство -- вещь прекрасная, но все прекрасное в равенстве, как в свободе и братстве, осуществимо только в сословном строе. Вне трудового разграничения если мы все равны, то мы решительно не нужны друг другу и не интересны. Общественное сцепление получается тогда лишь, когда является неравенство, когда, например, мужчина встречает женщину, когда около пахаря, умеющего печать хлеб, поселяются сожители, умеющие делать платье, сапоги, утварь. При развитии общества в силу крайней нужды, в силу разделения труда образуются воины, правители, ученые, священники, и только в качестве таковых они полезны друг другу.
Недаром профессии всюду приобретали замкнутый характер. В интересах совершенства каждой отрасли труда -- то, чтобы люди отдавались ему всецело, на всю жизнь, чтобы они рождались в стихии этого труда и умирали, передавая потомству выработанные в течение веков навыки, склонности, способности, изощренные до таланта. Каждая профессиональная каста являлась вечной школой определенного труда. Воин среди военных изучал и не мог не изучить свое ремесло до степени искусства. Пахарь среди пахарей вбирал в себя еще с малых лет тысячелетние познания земледельца. У нас удивлялись, когда покойный А. Энгельгардт 3 объявил крестьянина профессором земледелия, а он сказал правду. Наш крестьянин -- профессор, так сказать, плохой эпохи земледелия, а возьмите немецкого или китайского крестьянина -- это профессора хорошей эпохи. Такими же профессорами своего труда являются цеховые ремесленники, торговцы, священники. Нетрудно видеть, что именно замкнутость труда делает людей аристократами. Рыцарь меча потому рыцарь, что он артист меча, но почему артист сохи или сапожного шила не дворяне -- именно своих призваний? Благородство всякому труду, как бы он ни был скромен, дает честность и техническое совершенство. Никакого иного значения сословия не имели в своем замысле. Именно цеховое устройство труда позволило выработать скелет нынешней цивилизации -- средневековые промыслы и искусства. При крушении старых сословий очень быстро сложились новые классы, и чем более процветает какое-нибудь дело, тем чаще видим в нем преемственность целого ряда поколений, сословность труда. С этой крайне важной точки зрения самыми совершенными школами были бы профессиональные, где дети каждого трудового класса втягивались бы в дух и знание наследственного труда. Я не говорю об исключительных призваниях -- они найдут свою дорогу, но заурядная молодежь только выиграла бы от сословных -- назовите их профессиональными -- школ. Заурядные дети приучались бы к какой ни на есть работе вместо дилетантской неспособности ни к какому труду. Говорят: школа должна готовить не ремесленника, а человека. Какой вздор!”
При всей гигантской информационной суете, при том, что все от мала до велика непрерывно на связи, при том, что нет уж ничего тайного на свете, при том что многие знают по-английски и ещё там по-каковски - так вот несмотря на всё это выпускники, старшеклассники, те самые старшеклассники, которые, ходят слухи, уж и сексом вовсю занимаются, - имеют самые расплывчатые представления о том, кем они будут по профессии и вообще, что станут делать за воротами детсада, именуемого средней школой.
Так как-то… не знают - и всё тут. И, в принципе, им всё равно. Решения принимают родители, а если нет - ну, ничего и не происходит. Об этом всё чаще рассказывают мои служащие, продавцы: не знают молодые люди, не понимают, ни к чему склонности не имеют. Да и у нас племянник в 11-м классе: такая же история. Самому парню всё едино. Решает семья. А семья откуда знает? Ну, считается, что знает, кто же, как не семья? В итоге, наверное, поступят его в технический вуз, который когда-то закончила его бабушка: там у неё остались какие-то связи.
У моей служащей дочка - суперотличница, окончившая школу прошедшей весной - тоже не знала, чего она хочет. Вот просто не знала - и всё тут, даром что медалистка. Ну, поступила она после всех материнских терзаний в Высшую школу экономики, экономистом будет. В принципе, могла куда угодно: баллов она набрала необычайное количество, но не хотела - никуда.
Исключения - бывают, но, похоже, это действительно исключения. Моя дочка рано забрала себе в голову профессию журналистки, что-то там писала-снимала. Я совершенно не знаю эту работу, но получится - пускай попробует. Но это скорее редкость - какое-то хотя бы желание.
Мне в последнее время всё время рассказывают что-то на эти темы. Поскольку я в своей компании слыву знатоком всех наук и искусств, мои продавщицы часто спрашивают, куда, по моим соображениям, надо «отдать» дочку или внука: какая профессия самая перспективная. Ну а я почём знаю? Обычно спрашиваю: а чем он интересуется? Обычный ответ: ничем или компьютером. Компьютером - в смысле много времени за ним проводит; тут уж, понятно, ничем интересоваться больше не получается.
Поскольку в последнее время многие заводили со мною такие беседы, вот я и задумалась: а как было в этим «в наше время»? Ну вот лично со мной, например.
В школе мне больше всего нравилось писать сочинения и делать политинформации. Ну если не политинформации, то доклады по любым вопросам. Я с начальных классов выпускала стенгазету по имени «Флажок», мои сочинения зачитывались перед классом, а с докладами меня отправляли в другие классы, что мне очень нравилось, потому что я могла легально прогулять какой-нибудь скучный урок. Особенным успехом пользовался мой доклад о вьетнамской войне, его я делала даже в более старших классах.
Но дома этим моим успехам никто не придавал значения и даже всё это считалось мурой, не ДЕЛОМ. А делом было - задачки решать. А задачки надо было решать, чтобы поступить в Станкин - станко-инструментальный институт. Туда поступали все дети друзей и сослуживцев моих родителей-станкостроителей. Вуз был не самой первой руки, но приличный, добротный и дававший какое надо образование, чтобы пойти по семейной тропе. Правда, в подавляющем большинстве дети друзей моих родителей были мальчишки, девчонку я знала, пожалуй, только одну (кроме себя). Но все они дисциплинированно учились в Станкине. Меня же, разгильдяйку, такая перспектива ввергала в трепет. Я остро ненавидела ВСЕ предметы, относящиеся к этому вузу, а технику (любую) суеверно боялась. И сейчас боюсь.
И тут мне повезло. Помогли мне парни из тех же сыновей родительских друзей. Их было, сколь я помню, трое - моих спасителей. Что они сделали, эти доблестные мушкетёры? Да, собственно, ничего особенного; они и понятия не имели, как они меня спасли от злой судьбы. Всех их (вернее, каждого в отдельности, т.к. учились они на разных курсах и даже на разных факультетах) выгнали из института! Быть выгнанным из вуза вообще чрезвычайно трудно: чаще всего выгоняют либо за хулиганский дебош, либо за то, что в Уставе ВЛКСМ было обозначено как «утрата связи с организацией». Студенты иногда тоже утрачивали всякую связь с родным вузом: на лекции не ходил, на семинарах не появлялся, экзаменов не сдавал. За простую глупость и неспособность никогда не выгоняли: негуманно да и преподавателям невыгодно, т.к. их, препов, количество напрямую связано с числом школяров. В общем, себе дороже выгонять; «трояк» всегда натянут - ты только явись. Но тех парней - выгнали: видно, было за что. Разумеется, семьи станкиновцев-расстриг муссировали представление, что выгнали их по причине нечеловеческих трудностей тамошнего обучения; может быть, даже к ним придирались злые профессора. И в головах моих родителей угнездилась замечательная, ценнейшая, спасительная для меня, просто золотая мысль: учиться в Станкине жутко трудно. А надо сказать, дома я числилась не то, что дурой, но какой-то недотёпой: медлительной, не особо сообразительной, в общем, не первый сорт. Не для Станкина. Ну, меня и освободили от этой страшной повинности.
Впрочем, оглядываясь назад, мне кажется, что жизнь моя сложилась бы как-то очень сходно с тем, как она сложилась в реальности: я стала бы что-то продавать, возможно, станки, потом занялась бы своим бизнесом… Так что ничего трагического со мною бы не случилось, но тогда перспектива учить сопромат и теормех внушала мне болезненную скуку. Но речь не лично обо мне, а в принципе - о выборе жизненного пути.
Моя подруга оказалась в ин-язе потому, что бабушка считала, что для девочки нет лучше, чем преподавать язык (подруга жила вдвоём с бабушкой). Ещё одна подруга пошла в ин-яз по настоянию отца: сама она хотела стать танцовщицой (и занималась этим делом серьёзно), но отец-военный считал, что это дурь - ноги задирать. А тут как раз школьная учительница сказала, что Соня хорошо успевает по языку, ну это и решило дело.
Были случаи, когда люди в самом деле хотели… не то, что кем-то быть, скорее изучать какие-то предметы. Мой муж учился в матшколе - ну и пошёл на физтех; таких было немало.
Было, впрочем, и иначе. Моя компаньонка любила возиться с малышнёй, была вожатой - ну и пошла учиться на учительницу младших классов.
Моя соседка, помню, рассказывала, что поступила сначала в матшколу, а потом на какую-то экономическую кибернетику, которая ей всегда была противна, хотя всегда мечтала быть зоотехником или ветеринаром. На вопрос, почему она даже не попробовала поступить на зоотехника, ответила убеждённо: «Я могла бы провалиться, а это нанесло бы удар по маминой репутации. Вообрази: она придёт на работу и скажет: Наташа не поступила в вуз - что получится? Будет стыдно». Такое вот рассуждение. Любопытно, что эта женщина проработала по своей кибернетической специальности года до 1992, когда НИИ, где эта кибернтетика практиковалась, закрылся. И она стала социальным работником: разносила продукты старичкам и старушкам; и работа эта, с которой она несколько лет назад ушла на пенсию, ей очень нравилась.
То есть к чему я всё это рассказываю? Мне кажется, что и в прошлом, и в настоящем - подавляющее большинство в выборе профессии, что называется, тыкало пальцем в небо. В случае удачного попадания рассказывали задним числом придуманную байку про «призвание». Раньше, как и сейчас, выбирали не профессию, а вуз. Вопрос чаще формулируют не «кем быть?», а «куда пойти учиться?». А вуз, в свою очередь, выбирается по принципу максимального престижа и реальности поступления. Тогда по принципу, какие предметы сдавать, сегодня - по баллам ЕГЭ.
Принципиальная разница между теми временами и сегодняшними - вот в чём. Тогда работа была безальтернативным образом жизни: работали все. Например, провалившись в вуз, должен был непременно устроиться на работу. Поступая на следующий год, он должен был предъявить трудовой стаж по минимум 6 месяцев за каждый пропущенный со школы год. Ну а парней в свой срок забирали в армию. Да и жить, не работая, в Советском Союзе было почти невозможно. Разве что какие-нибудь академики или народные артисты в принципе могли содержать своих митрофанушек. Но сколько их было - академиков-то… А так, в обычном случае, работа была необходимостью. И это знали, понимали, это впитывалось в процессе социализации.
Сегодня - не так. Сегодня очень много неработающей публики. Вот сын моей бывшей компаньонки, отец семейства, - не работает, и никогда не работал. А вот обеспеченная жительница нашего посёлка. Она содержит двоих неработающих сыновей. Они всё никак не определятся, в чём же состоит их призвание. А вот через два дома от нас - дачка-развалюшка. Ею владеет старушка, у которой дочь с мужем тоже не работают. Между прочим, выпускники Физтеха. Чем живут? У них есть две лишних квартиры, которые они унаследовали. Сдают квартиры - на скромную жизнь хватает. Это всё богатые? Буржуазия? А вот вам и пролетариат. У меня была служащая, накладные выбивала, я не слишком близко её знала. Потом, года четыре назад, она уволилась. Сейчас, как мне рассказали, сидит дома, у неё небольшой ребёнок, мужа нет. Сердобольные подружки ей и работу нашли, сменную, в Ашане на кассе. Та - ни в какую: работать ни за что не буду! На что живёт? Неясно. Вроде родители, сами бедняки, помогают. Живёт бедно, в доме хлам, но - работать ни в какую. Такая же падчерица моей подруги: за примерно 35 лет ни одного рабочего дня.
Это некая постсоветская новь; раньше такого не было.
Вот мне и кажется, что старшеклассники так не тверды в выборе пути, что в глубине души подозревают, что можно, как-то… того… обойтись. Увильнуть. Удаётся же другим - ну, глядишь, и мне удастся. Вполне возможно, эти соображения отроки и отроковицы не доводят до сознания, но в подсознании они - есть. А ведь поведение формируется, главным образом, подсознанием… На вопрос «кем быть?» всё больше народа по факту даёт ответ «никем». Пусть бедно, через пень колода - но вольно.
Такое положение приводит к зримой люмпенизации общества. Эти люди не только ничего не умеют - это б ладно, они прогрессивно утрачивают самую способность научиться. Собственно, такая же история в прогрессивных странах Запада. Но Запад нам не образец, на Запад трудится весь мир, а если нам придётся самим на себя трудиться? Кто будет становиться рабочими и специалистами народного хозяйства? У меня нет ответа. Ясно одно: нужен обязательный и всеобщий труд. Нужны общественные работы - как альтернатива праздному шатанию.
Мне кажется, надо всячески поддерживать наследование родительских профессий и занятий (если это, конечно, не гордое звание «безработный») и формирование прочных профессиональных корпораций. Группы таких корпораций вполне могут слиться в творческие живые сословия. Ведь сословия это и есть группы по принципу разделения труда и общественных обязанностей. Это могло бы сильно улучшить качество народной работы - когда его занятие для человека - дело известное сызмальства, привычное. Значит у него есть шанс научиться его делать хорошо. Сегодня любое занятие для человека какое-то случайное, он в любую минуту готов его бросить, чтобы начать другое, а лучше - и никакое не начинать. С таким настроем народное хозяйство может только деградировать.
Любопытно, что об этом же самом сто лет назад размышлял известный публицист Михаил Меншиков. Вот небольшой отрывок, свидетельствующий о том, что нам осталось в наследство много задач. Итак, слово Михаилу Меншикову:
“Равенство -- вещь прекрасная, но все прекрасное в равенстве, как в свободе и братстве, осуществимо только в сословном строе. Вне трудового разграничения если мы все равны, то мы решительно не нужны друг другу и не интересны. Общественное сцепление получается тогда лишь, когда является неравенство, когда, например, мужчина встречает женщину, когда около пахаря, умеющего печать хлеб, поселяются сожители, умеющие делать платье, сапоги, утварь. При развитии общества в силу крайней нужды, в силу разделения труда образуются воины, правители, ученые, священники, и только в качестве таковых они полезны друг другу.
Недаром профессии всюду приобретали замкнутый характер. В интересах совершенства каждой отрасли труда -- то, чтобы люди отдавались ему всецело, на всю жизнь, чтобы они рождались в стихии этого труда и умирали, передавая потомству выработанные в течение веков навыки, склонности, способности, изощренные до таланта. Каждая профессиональная каста являлась вечной школой определенного труда. Воин среди военных изучал и не мог не изучить свое ремесло до степени искусства. Пахарь среди пахарей вбирал в себя еще с малых лет тысячелетние познания земледельца. У нас удивлялись, когда покойный А. Энгельгардт 3 объявил крестьянина профессором земледелия, а он сказал правду. Наш крестьянин -- профессор, так сказать, плохой эпохи земледелия, а возьмите немецкого или китайского крестьянина -- это профессора хорошей эпохи. Такими же профессорами своего труда являются цеховые ремесленники, торговцы, священники. Нетрудно видеть, что именно замкнутость труда делает людей аристократами. Рыцарь меча потому рыцарь, что он артист меча, но почему артист сохи или сапожного шила не дворяне -- именно своих призваний? Благородство всякому труду, как бы он ни был скромен, дает честность и техническое совершенство. Никакого иного значения сословия не имели в своем замысле. Именно цеховое устройство труда позволило выработать скелет нынешней цивилизации -- средневековые промыслы и искусства. При крушении старых сословий очень быстро сложились новые классы, и чем более процветает какое-нибудь дело, тем чаще видим в нем преемственность целого ряда поколений, сословность труда. С этой крайне важной точки зрения самыми совершенными школами были бы профессиональные, где дети каждого трудового класса втягивались бы в дух и знание наследственного труда. Я не говорю об исключительных призваниях -- они найдут свою дорогу, но заурядная молодежь только выиграла бы от сословных -- назовите их профессиональными -- школ. Заурядные дети приучались бы к какой ни на есть работе вместо дилетантской неспособности ни к какому труду. Говорят: школа должна готовить не ремесленника, а человека. Какой вздор!”