Кава людская
История с кофейнями, крошечным и ничтожным в противовес всему гигантскому и планетарному, может стать простенькой метафорой для российской истории.
Эдгар Дега. Женщины в кафе на бульваре Монмартр, 1877
Одно время я думал открыть кафе в Киеве. С минимальными вложениями сделать хорошее место в единственной русскоязычной европейской столице. Где долгая теплая осень и ранняя весна. И где город не ведет тотальной войны с человеком. Киевляне этого не замечают, но иметь возможность выпить чашку сваренного вручную кофе в небольшом кафе в центре города - это роскошь. Москвичам она недоступна. В Москве выживают только гигантские сетевые кофейни, и варят в них всегда только эспрессо.
На раздумья о кофейне меня натолкнуло конкретное место, кажется, на улице Сагайдачного. Я насчитал там семь столиков и сорок сортов кофе в турке. Чашка любого стоила что-то около сотни рублей. Я подумал, что можно сделать даже лучше. Вместо того, чтобы копировать местную интерпретацию belle epoque, взять и объявить ОБЭРИУ - кафе имени поэта Николая Олейникова. Но все это в мирные годы осталось на словах, а теперь и вовсе не ко времени.
Мое описание кофейни на Сагайдачного неожиданно спровоцировало негодование так называемых патриотов. Россия ставит перед собой задачи гигантские задачи, а вот какой-то гад отвернулся от нашего вымпела. И вместо того, чтобы слушать гимн, хлебает свою каву. Сильнее всего патриотов почему-то раздражали уже упомянутые семь столиков. Теоретик неовизантизма и «имперец» Аркадий Малер смеялся над моими столиками и выражал надежду, что они станут мемом.
Как вообще русскому человеку в здравом уме может нравиться нечто крошечное и вовсе ничтожное? Ведь для нас значение имеют лишь вещи величественные, евразийские и кинг-сайз. Что-то вроде «Кофе-Хауза» в торговом центре «Мега».
В воображении имперцев киевское кафе есть синоним мещанства и ограниченности. Хотя если посмотреть на славную историю этих заведений в Европе, то все обстоит прямо противоположным образом. Кофе вообще довольно аскетичный продукт, связанный скорее с деятельностью, чем с праздностью. А в XVII веке кофе стал для европейцев альтернативой алкоголю, заставил их протрезветь и запустить Новое время. В лондонской кофейне Jonathan’s Роберт Гук, например, обдумывал законы механики. В кофейню мог войти любой и любой имел там право слова, так что тут в течение веков делались новости и принимались политические манифесты. Уже сто лет назад рационалисты Венского кружка заседали в Cafe Central. Чуть позже Сартр описывал в своих трактатах официантов из Cafe de Flore. А Ленин, говорят, вообще играл с дадаистом Тристаном Тцарой в шахматы в одной из кофеен Цюриха.
Пожалуй, кофейни получат те смыслы, которые вы принесли с собой. Если вы пришли в убогую московскую сеть за салатом “Цезарь”, так тому и быть. Я же считаю, что в кофейне хорошо читать и писать, строить дерзкие планы и слушать познавательные лекции. Это составляет существенную часть моей жизни. Вот почему хорошие кафе - места для творчества и покоя - для меня просто чертовски важны.
История с кофейнями, крошечным и ничтожным в противовес всему гигантскому и планетарному, может стать простенькой метафорой для российской истории. Люди так или иначе будут пить кофе, давайте с этим смиримся (хотя как данность это принимать тоже не стоит, вспомним кофейные преступления героя оруэлловского «1984»).
И вот кофе можно пить по-московски. Дорого, невкусно, в стандартных интерьерах большой сетевой кофейни, с непременными постколониальными официантами, работающими на дядю и потому ненавидящими лично вас, каждой следующей чашкой оплачивая продолжение этого банкета.
Каву же можно пить по-киевски. За одним из семи столиков, поболтав перед этим со знакомой хозяйкой заведения, получив взамен чашку «как обычно». В первом случае вы будете вечным нежданным гостем, во втором - вы у себя дома. Примерно так происходит и со странами.
Существуют два способа понимать историческое величие. Первый предполагает, что великая держава определяется ее территорией, количеством жертв, отданных в завоеваниях, и пышностью государственных торжеств. Второй обращается в поисках величия к людям. Насколько они счастливы, насколько любят свой дом и свою работу, свободны ли они и вкусный ли у них кофе. В первом смысле слова великой державой была, например, империя Сасанидов, во втором - Швеция после исторического поражения под Полтавой.
Россия обширна и безлюдна. Наши граждане мечтают о воссоздании СССР, хотя наших усилий не хватает и для того, чтобы освоить собственный Дальний Восток. Мы не можем добиться того, чтобы граждане не боялись полицейских, чтобы депутаты честно избирались и работали на благо страны, а не на администрацию президента. Какое тут величие? Надо не гордиться, а работать - на много поколений вперед хватит этой работы.
Я спрашиваю семнадцатилетних студентов, где они хотели бы жить: в большой великой империи, где жизнь человека ничего не стоит по ходу достижения всемирно-исторических целей, или в русскоязычной стране вроде Чехии, тихой, немного провинциальной, в которой люди живут для себя, а не для своего великого государства.
Единого ответа, к счастью, нет, потому что никто еще не ввел окончательно единомыслие.
Но хорошо было бы тщательно размежеваться по этому вопросу. И сделать так, чтобы те, кто хотят маршировать в строю и славить вождя, не мешали жить тем, кто хочет сидеть в кафе и писать книги. К сожалению, сама природа нашего большого государства возможность мирного сосуществования обоих категорий граждан исключает.
А в Киеве в последние годы, кстати, тоже все больше плохих сетевых кофеен, пришедших из Москвы.
Кирилл Мартынов
философ, публицист