Выбраться из Синьцзяня
Тысячи казахов прошли через «лагеря перевоспитания» в Китае, некоторым удалось вырваться из них.
Мы встречаемся с Гульзирой Ауелхан рано утром у центральной городской мечети. Ее дочь Акбаян сразу забирается на детскую площадку и протягивает руки к матери. Гульзира обнимает дочь, собирается приподнять, но тут же отпускает ее и тихо говорит: «Извини, я пока не могу взять тебя на руки». Теперь в руках нет сил даже на то, чтобы замесить тесто - но об этом Гульзира расскажет нам позже.
Гульзира родилась в Или-Казахской автономной области в Китае. В 2014 году вместе с младшей дочерью и мужем они перебралась в Казахстан, а в Китае осталась часть ее семьи, включая старшую дочь. В 2017-м Гульзира собралась обратно в Китай - увидеть отца, который тяжело болел.
Отца она так и не увидела, поскольку сразу после пересечения границы ее паспорт забрали, допросили, а спустя несколько часов - доставили в «лагерь перевоспитания», где она провела следующие 15 месяцев. Ее судьба похожа на сотни других таких же казахов-эмигрантов из Китая, которые по каким-то причинам возвращались туда и потом не могли приехать в Казахстан, оказавшись запертыми в китайских лагерях.
«Мой паспорт забрали в Хоргосе (пограничный переход между Казахстаном и Китаем - V) и передали его в местную полицию. Мне сказал [полицейский]: „Если ты снова попытаешься выехать в Казахстан, я тебя никогда не выпущу“. Я испугалась, спросила: „Почему меня не выпустят? Моя семья там. Я кого-то убила? Я ограбила банк?“ Полицейский мне сказал: „Я отвезу тебя в такое место, откуда ты не выберешься“. Я назло закричала: „Везите!“», - вспоминает женщина. Затем в полиции ее допрашивали, брали отпечатки пальцев, просили вслух почитать книгу и записывали ее голос.
«Затем меня отвезли в дом брата моего мужа, там я ночевала, и потом наутро меня забрали, - говорит Гульзира. - Я сказала, что хочу увидеться с отцом, что он болен. Они сказали, что через 15 дней вернут меня обратно. Я сказала, что мне нужно взять одежду, но мне сказали, что там есть специальная одежда. Потом меня увезли в лагерь. 15 дней превратились в 15 месяцев».
«В лагере меня одели в лагерную одежду с головы до пят. Мне сказали: „Ты здесь будешь поклоняться Си Цзиньпину и учить китайский язык“. Тогда я так и не узнала, за что меня забрали», - вспоминает она.
В лагере было около 800 женщин - уйгурок, казашек, женщин других национальностей. В одной комнате не селили двоих казашек или двоих уйгурок, чтобы они не могли понимать друг друга.
«Утром мы ходили на занятия, как стадо овец, а вечером нас загоняли в общежитие. Когда говорили - ложитесь, мы ложились, вставали, когда говорили вставать. В воскресенье нас запирали снаружи, и мы, 10-20 женщин, сидели в заключении. У некоторых был туалет, у некоторых - нет. Мы ходили в ведро. Спали на одном боку, потому что места нет, народу много. Не разрешалось спать на спине, потому что они думали, что мы успеем за это время совершить намаз. Утром в 5-6 часов мы выходили из общежития, возвращались в 9-10 ночи, - рассказывает Гульзира. - От общежития и до кабинета по полу идет желтая линия. „Студенты“ следуют по желтой линии в два ряда. С обеих сторон - белые линии. С одной стороны учителя, с другой охрана. Если мы нечаянно кашляли или шевелили руками, то нас били палками по голове».
«Каждой давалось две минуты на туалет, если мы сидели дольше двух минут, то нас били палкой, пока не доберемся до класса. Из-за этого у нас были отеки, глаза краснели, изо рта был запах».
На любое движение нужно было спрашивать разрешение на китайском. «Если мы двигались без разрешения, нам говорили, что нас заметила камера, и уводили из ряда в другую комнату. В ней стул, к которому приковывали наручниками. Наручники сжимаются при движении», - вспоминает женщина.
Через три месяца стали ставить неизвестные уколы. «Нам сказали, что это укол от кашля, его ставили в плечо. Не знаю, почему, но после этого укола у многих женщины прекратились менструации, - говорит Гульзира. - Уколы ставили каждый день, а потом начали давать маленькие белые таблетки. Они попадают в рот и сразу растворяются. Иногда приходили врачи или медсестры и проверяли нас. Потом нас заставили есть свинину и называли это „еда родственников“. Сначала мы отказывались, плакали, но после уколов мы забыли о родных и думали только о еде».
Гульзира Ауелхан
Затем Гульзире дали работу. «Они сказали: благодаря хорошей политике нашего правительства ты будешь работать, - вспоминает она. - Я думала, что буду обычной уборщицей, но я попала туда, где с женщинами делали то, что хотят. Я мыла женщин и убирала их кровати. После в эту комнату заходили двое мужчин и закрывали шторы на два часа. Я занималась этой работой шесть месяцев, потом меня вернули в лагерь. Меня спасло свидетельство о браке. Вдовы и разведенные подвергались насилию, их забирали ночью, и они не возвращались».
Иногда женщин ночью забирали из лагеря по другим причинам. «У нас спрашивали: вы знаете, куда они пошли? Даже если мы не знали, мы отвечали: „Да!“ И хлопали. Если кто-то говорил, что не знает, они говорили, у тебя проблемы с идеологией? Ты веришь в Аллаха? Оказалось, тех женщин уводили в „комнату ожидания“ - о ней говорили, если родственники не привезут деньги, то это место, где ты умрешь», - вспоминает Гульзира.
В лагере постоянно шли допросы. «Там спрашивали, ездили ли мы за границу, читаем ли намаз? Говорили, вы видели, чтобы хоть один ваш знакомый попал в рай? У нас нет религии. Вы верите в Аллаха?»
«За 15 месяцев меня допрашивали 27 раз, - говорит Гульзира. - Иногда я думала о семье, о родных и плакала. Если мы плакали, нас приковывали к стулу наручниками на 12, 16, 24 часа».
Иногда Гульзиру водили на встречи с полицейскими, которые привезли ее в лагерь. «Я говорила: спасибо за то, что привезли меня сюда, здесь я хорошо учусь, и все это записывали», - рассказывает она.
В лагере сжигали Коран и жайнамаз (коврик, который мусульмане постилают перед молитвой - V). «Их было очень много, думаю, потому что родственникам говорили, если вы привезете из дома эти вещи и религиозные книги, то партия, возможно, простит вас, - говорит женщина. - Нам всем говорили, учите китайский, нет других наций - казахов, уйгуров, киргизов, вы все похожи на китайский народ, живете на деньги Китая и на земле Китая».
Из Компартии приезжали с проверками. «Когда они приходили, наши седые волосы красили, наносили макияж, нас брызгали духами. Помещение украшали. Спереди толпы ставили тех, кто говорит по-китайски. Мы встречали их с улыбкой, выходили на улицу и танцевали. Мы пели песню „Мы родственники Китая“», - говорит Гульзира.
Каждую неделю в лагере были экзамены по китайскому языку. «Мы списывали ответы, потому что учить язык было очень сложно. Мы записывали ответы между пальцами. Нам говорили, если сдадите хорошо - выйдете», - вспоминает она.
Один из лагерей в Синьцзяне. Фото: Reuters
Раз в месяц разрешалось видеться с родственниками, но встреча длилась только 15 минут. «Я не виделась с мужем, потому что он был в Казахстане. А с родственниками встречалась через решетку. Они приезжали раз в три месяца, так как жили далеко. Их телефоны проверяли, записывали все контакты. Через шесть месяцев это назвали «хорошей политикой правительства» и разрешили встречаться лицом к лицу. Но мы не хотели, чтобы родственники приезжали, потому что здесь записывают их телефоны и приглашают их сюда „учиться“. Мы боялись за них», - вспоминает женщина.
После Гульзиры в лагерь на полгода забрали ее старшую дочь, которая жила в Китае - за то, что она якобы не сдала паспорт вовремя. «Но она была учительницей, - говорит Гульзира. - Она говорила, что преподавала и ходила свободно. Я не знаю, в каком лагере она была».
Через 15 месяцев Гульзира вышла из лагеря, и, приехав домой, обнаружила там трех незнакомых женщин: две из них были уйгурками, одна китаянка: «Они наблюдали за мной. Мы обнимались и ели за одним столом, фотографировались. Уезжая на следующий день, они оставили 20 юаней. Когда я спросила у невестки, почему они оставили деньги, она сказала: «ваши родственники - наши родственники». Оказалось, один китаец становится таким «родственником» десяти человек».
На следующий день Гульзиру вызвали «к флагу» для того, чтобы она агитировала людей своего села ехать «учиться» в лагере. «Тогда я солгала людям. Говорила, завтра все будет на китайском, приходите учиться бесплатно, пока есть возможность», - говорит она.
Вскоре после этого у нее был разговор с местными властями. «Мне сказали, съезди в Казахстан, посмотри, не взял ли твой муж другую жену, скажи ему, что заболела и потеряла паспорт, - вспоминает Гульзира. - Я попросила отдать мне мои документы, но они сказали, что я выеду по своему виду на жительство, они дадут мне с собой 250 тысяч юаней, и на границе меня встретят их люди. Сказали не рассказывать про учёбу. Я испугалась брать деньги, но пообещала, что потом еще вернусь в Китай, и что не буду рассказывать про лагерь».
Но в Казахстан Гульзиру не выпустили. «Прошло четыре дня, меня вызвали и сказали, что я буду работать на фабрике три месяца. Там мы шили перчатки, - говорит она. - Каждую субботу приходили домой, остальные дни жили в общежитии. В день я шила около 20 перчаток. Моя старшая дочка тоже работала там».
Через какое-то время разрешили звонить родным в Казахстане. «Иногда муж говорил, возвращайся, но у меня не было паспорта. Так мы ждали три месяца», - говорит она.
«Один раз было совещание, и нам сказали подписать какой-то документ. Если не подпишем, то обратно отвезут „учиться“. Я спросила у казахской учительницы: уже два года почти я здесь, когда меня отправят домой? Она сказала, ты подпишешь бумагу, мы ее сдадим в органы внутренних дел, после этого мы получим деньги, и вас отпустят. Тогда я написала мужу, любыми способами забирай меня отсюда. Если ты меня не вызволишь, я умру. Муж обратился в «Атажұрт» (организация в Казахстане, помогающая казахам из Китая - V). Они сказали не подписывать эту бумагу», - вспоминает женщина.
29 декабря 2018 года на фабрике отмечали Новый год, и после обеда всех работников должны были отпустить домой. «Но нас собрали и сказали подписывать эту бумагу», - говорит Гульзира. - Проверяющий сказал: „Соскучились по месту, где были раньше? (имеется в виду лагерь - V)“. Он забрал меня и мою дочь и передал полиции».
В полиции телефон Гульзиры подключили к компьютеру и прослушали разговор с мужем. «Они спросили меня, ты рассказала про все? Я сказала “да”, - говорит Гульзира. - Дочь сказала: что ты натворила?»
Затем вместе с дочерью Гульзиру отвели в подвал, находившийся глубоко под землей.
«Там было страшно и холодно. Я думала, я здесь умру. У меня спросили что-то на китайском, я не смогла ответить. Потом меня ударили током. Когда я потеряла сознание, меня облили водой и я пришла в себя. Потом опять что-то спрашивали на китайском. В руки втыкали гвозди, привязали за волосы, от этого казалось, что шея вот-вот сломается, под ногти втыкали иголки», - говорит она.
«Утром меня подняли на третий этаж, а там стоит казах-полицейский. Я заплакала, увидев его. Он сказал: „Почему ты плачешь? Мы же для тебя работаем. Что ты делала в незаконной организации? Ты предала свою родину, ела их хлеб, пила их воду“. Я спросила: почему меня не отправляют домой? У меня есть вид на жительство (в Казахстане - V), мне не нужен китайский, - вспоминает Гульзира. - Они спросили, где твой паспорт? Я сказала, что местные полицейские забрали мой паспорт, свидетельство о браке и вид на жительство. Тогда полицейские отвезли меня в кафе и накормили кониной.
«Я сказала, что у меня нет документов. Они сказали: «Ты уедешь. Передай привет нашим родственникам в Казахстане».
Спустя два дня полицейские позвонили и сказали, что Гульзира может уехать в Казахстан.
«Когда мы подошли к паспортному контролю, полицейский поговорил с проверяющими, после этого меня позвали по имени и пропустили без проверки. Я думаю, полицейский сказал, что я уже „отучилась“. Перед этим меня раздели, полностью проверили, и проверили мой чемодан, - говорит она. - После этого я перешла границу и оказалась на казахской стороне. Я заплакала. Там спрашивали, почему меня не было два года и почему я вернулась без паспорта, и тогда я все им рассказала, хотя перед этим дала клятву, что не расскажу».
Спустя две недели после возвращения Гульзира решилась открыто рассказать обо всем, что пережила. «Я не хотела об этом рассказывать, но сколько людей там пропадает, душа болит за них. Мы стали родными в одном общежитии, были времена, когда мы делили один хлеб. Когда я уехала, другие умоляли меня спасти их. Там были инвалиды, глухонемые, старые бабушки. Как они научатся писать и говорить? Некоторые сходили с ума и били себя».
Гульзира Ауелхан с супругом и дочерью
В Казахстане Гульзира подала заявление на получение гражданства, но сразу ей его не дали. «Потом я обратилась международные организации, давала интервью журналистам, они мне очень помогли, сказали найти адвоката, и получить статус беженца, потому что с видом на жительство нужно было раз в шесть месяцев возвращаться в Китай», - говорит она. После того, как Гульзира получила статус беженца, она все же смогла получить гражданство.
«Все эти восемнадцать месяцев я видела своими глазами, как там топчут права человека и уничтожают здоровье. Сейчас мои менструации не останавливаются по 17-18 дней, голова кружится. Я ходила к врачам, но они не знают, в чем дело. Я не знаю, смогу ли родить еще, - говорит Гульзира, которой 41 год. - Сейчас я не могу смотреть кино и новости, потому что когда я вижу новости, я вспоминаю про „уроки“ в Китае. Когда я смотрю кино, вообще ничего не понимаю. В Китае нет кино. С утра до вечера показывают Си Цзиньпина и говорят „наша страна богатая“, показывают, что в других странах только войны и митинги. Сейчас я не могу работать из-за здоровья, у меня в руках нет сил даже замесить тесто, голова сильно болит от ударов в лагере. В лагере нас били по голове, чтобы не появлялись синяки на других частях тела. Сейчас и память плохая. Однажды я забыла путь, которым отвела дочь в школу. У нас только муж работает, и все деньги, которые он заработал, я трачу на лекарства».
Через подобное прошли многие казахи, вернувшиеся в страну из Китая.
В Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая проживает не менее 1,5 млн. казахов, свыше 11 млн. уйгуров, около 1 млн. дунган и не менее 200 тыс. кыргызов. Все они составляют мусульманское большинство Синьцзяня. В «лагерях перевоспитания», с момента их создания, как минимум, четыре года назад, по данным правозащитников, побывало не менее 1 млн. человек.
«Мы сражаемся на два фронта»
Серикжан Билаш (справа) и Бекзат Максутхан (слева). Фото: Данияр Мусиров
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Мы встречаемся с Гульзирой Ауелхан рано утром у центральной городской мечети. Ее дочь Акбаян сразу забирается на детскую площадку и протягивает руки к матери. Гульзира обнимает дочь, собирается приподнять, но тут же отпускает ее и тихо говорит: «Извини, я пока не могу взять тебя на руки». Теперь в руках нет сил даже на то, чтобы замесить тесто - но об этом Гульзира расскажет нам позже.
Гульзира родилась в Или-Казахской автономной области в Китае. В 2014 году вместе с младшей дочерью и мужем они перебралась в Казахстан, а в Китае осталась часть ее семьи, включая старшую дочь. В 2017-м Гульзира собралась обратно в Китай - увидеть отца, который тяжело болел.
Отца она так и не увидела, поскольку сразу после пересечения границы ее паспорт забрали, допросили, а спустя несколько часов - доставили в «лагерь перевоспитания», где она провела следующие 15 месяцев. Ее судьба похожа на сотни других таких же казахов-эмигрантов из Китая, которые по каким-то причинам возвращались туда и потом не могли приехать в Казахстан, оказавшись запертыми в китайских лагерях.
«Мой паспорт забрали в Хоргосе (пограничный переход между Казахстаном и Китаем - V) и передали его в местную полицию. Мне сказал [полицейский]: „Если ты снова попытаешься выехать в Казахстан, я тебя никогда не выпущу“. Я испугалась, спросила: „Почему меня не выпустят? Моя семья там. Я кого-то убила? Я ограбила банк?“ Полицейский мне сказал: „Я отвезу тебя в такое место, откуда ты не выберешься“. Я назло закричала: „Везите!“», - вспоминает женщина. Затем в полиции ее допрашивали, брали отпечатки пальцев, просили вслух почитать книгу и записывали ее голос.
«Затем меня отвезли в дом брата моего мужа, там я ночевала, и потом наутро меня забрали, - говорит Гульзира. - Я сказала, что хочу увидеться с отцом, что он болен. Они сказали, что через 15 дней вернут меня обратно. Я сказала, что мне нужно взять одежду, но мне сказали, что там есть специальная одежда. Потом меня увезли в лагерь. 15 дней превратились в 15 месяцев».
«В лагере меня одели в лагерную одежду с головы до пят. Мне сказали: „Ты здесь будешь поклоняться Си Цзиньпину и учить китайский язык“. Тогда я так и не узнала, за что меня забрали», - вспоминает она.
В лагере было около 800 женщин - уйгурок, казашек, женщин других национальностей. В одной комнате не селили двоих казашек или двоих уйгурок, чтобы они не могли понимать друг друга.
«Утром мы ходили на занятия, как стадо овец, а вечером нас загоняли в общежитие. Когда говорили - ложитесь, мы ложились, вставали, когда говорили вставать. В воскресенье нас запирали снаружи, и мы, 10-20 женщин, сидели в заключении. У некоторых был туалет, у некоторых - нет. Мы ходили в ведро. Спали на одном боку, потому что места нет, народу много. Не разрешалось спать на спине, потому что они думали, что мы успеем за это время совершить намаз. Утром в 5-6 часов мы выходили из общежития, возвращались в 9-10 ночи, - рассказывает Гульзира. - От общежития и до кабинета по полу идет желтая линия. „Студенты“ следуют по желтой линии в два ряда. С обеих сторон - белые линии. С одной стороны учителя, с другой охрана. Если мы нечаянно кашляли или шевелили руками, то нас били палками по голове».
«Каждой давалось две минуты на туалет, если мы сидели дольше двух минут, то нас били палкой, пока не доберемся до класса. Из-за этого у нас были отеки, глаза краснели, изо рта был запах».
На любое движение нужно было спрашивать разрешение на китайском. «Если мы двигались без разрешения, нам говорили, что нас заметила камера, и уводили из ряда в другую комнату. В ней стул, к которому приковывали наручниками. Наручники сжимаются при движении», - вспоминает женщина.
Через три месяца стали ставить неизвестные уколы. «Нам сказали, что это укол от кашля, его ставили в плечо. Не знаю, почему, но после этого укола у многих женщины прекратились менструации, - говорит Гульзира. - Уколы ставили каждый день, а потом начали давать маленькие белые таблетки. Они попадают в рот и сразу растворяются. Иногда приходили врачи или медсестры и проверяли нас. Потом нас заставили есть свинину и называли это „еда родственников“. Сначала мы отказывались, плакали, но после уколов мы забыли о родных и думали только о еде».
Гульзира Ауелхан
Затем Гульзире дали работу. «Они сказали: благодаря хорошей политике нашего правительства ты будешь работать, - вспоминает она. - Я думала, что буду обычной уборщицей, но я попала туда, где с женщинами делали то, что хотят. Я мыла женщин и убирала их кровати. После в эту комнату заходили двое мужчин и закрывали шторы на два часа. Я занималась этой работой шесть месяцев, потом меня вернули в лагерь. Меня спасло свидетельство о браке. Вдовы и разведенные подвергались насилию, их забирали ночью, и они не возвращались».
Иногда женщин ночью забирали из лагеря по другим причинам. «У нас спрашивали: вы знаете, куда они пошли? Даже если мы не знали, мы отвечали: „Да!“ И хлопали. Если кто-то говорил, что не знает, они говорили, у тебя проблемы с идеологией? Ты веришь в Аллаха? Оказалось, тех женщин уводили в „комнату ожидания“ - о ней говорили, если родственники не привезут деньги, то это место, где ты умрешь», - вспоминает Гульзира.
В лагере постоянно шли допросы. «Там спрашивали, ездили ли мы за границу, читаем ли намаз? Говорили, вы видели, чтобы хоть один ваш знакомый попал в рай? У нас нет религии. Вы верите в Аллаха?»
«За 15 месяцев меня допрашивали 27 раз, - говорит Гульзира. - Иногда я думала о семье, о родных и плакала. Если мы плакали, нас приковывали к стулу наручниками на 12, 16, 24 часа».
Иногда Гульзиру водили на встречи с полицейскими, которые привезли ее в лагерь. «Я говорила: спасибо за то, что привезли меня сюда, здесь я хорошо учусь, и все это записывали», - рассказывает она.
В лагере сжигали Коран и жайнамаз (коврик, который мусульмане постилают перед молитвой - V). «Их было очень много, думаю, потому что родственникам говорили, если вы привезете из дома эти вещи и религиозные книги, то партия, возможно, простит вас, - говорит женщина. - Нам всем говорили, учите китайский, нет других наций - казахов, уйгуров, киргизов, вы все похожи на китайский народ, живете на деньги Китая и на земле Китая».
Из Компартии приезжали с проверками. «Когда они приходили, наши седые волосы красили, наносили макияж, нас брызгали духами. Помещение украшали. Спереди толпы ставили тех, кто говорит по-китайски. Мы встречали их с улыбкой, выходили на улицу и танцевали. Мы пели песню „Мы родственники Китая“», - говорит Гульзира.
Каждую неделю в лагере были экзамены по китайскому языку. «Мы списывали ответы, потому что учить язык было очень сложно. Мы записывали ответы между пальцами. Нам говорили, если сдадите хорошо - выйдете», - вспоминает она.
Один из лагерей в Синьцзяне. Фото: Reuters
Раз в месяц разрешалось видеться с родственниками, но встреча длилась только 15 минут. «Я не виделась с мужем, потому что он был в Казахстане. А с родственниками встречалась через решетку. Они приезжали раз в три месяца, так как жили далеко. Их телефоны проверяли, записывали все контакты. Через шесть месяцев это назвали «хорошей политикой правительства» и разрешили встречаться лицом к лицу. Но мы не хотели, чтобы родственники приезжали, потому что здесь записывают их телефоны и приглашают их сюда „учиться“. Мы боялись за них», - вспоминает женщина.
После Гульзиры в лагерь на полгода забрали ее старшую дочь, которая жила в Китае - за то, что она якобы не сдала паспорт вовремя. «Но она была учительницей, - говорит Гульзира. - Она говорила, что преподавала и ходила свободно. Я не знаю, в каком лагере она была».
Через 15 месяцев Гульзира вышла из лагеря, и, приехав домой, обнаружила там трех незнакомых женщин: две из них были уйгурками, одна китаянка: «Они наблюдали за мной. Мы обнимались и ели за одним столом, фотографировались. Уезжая на следующий день, они оставили 20 юаней. Когда я спросила у невестки, почему они оставили деньги, она сказала: «ваши родственники - наши родственники». Оказалось, один китаец становится таким «родственником» десяти человек».
На следующий день Гульзиру вызвали «к флагу» для того, чтобы она агитировала людей своего села ехать «учиться» в лагере. «Тогда я солгала людям. Говорила, завтра все будет на китайском, приходите учиться бесплатно, пока есть возможность», - говорит она.
Вскоре после этого у нее был разговор с местными властями. «Мне сказали, съезди в Казахстан, посмотри, не взял ли твой муж другую жену, скажи ему, что заболела и потеряла паспорт, - вспоминает Гульзира. - Я попросила отдать мне мои документы, но они сказали, что я выеду по своему виду на жительство, они дадут мне с собой 250 тысяч юаней, и на границе меня встретят их люди. Сказали не рассказывать про учёбу. Я испугалась брать деньги, но пообещала, что потом еще вернусь в Китай, и что не буду рассказывать про лагерь».
Но в Казахстан Гульзиру не выпустили. «Прошло четыре дня, меня вызвали и сказали, что я буду работать на фабрике три месяца. Там мы шили перчатки, - говорит она. - Каждую субботу приходили домой, остальные дни жили в общежитии. В день я шила около 20 перчаток. Моя старшая дочка тоже работала там».
Через какое-то время разрешили звонить родным в Казахстане. «Иногда муж говорил, возвращайся, но у меня не было паспорта. Так мы ждали три месяца», - говорит она.
«Один раз было совещание, и нам сказали подписать какой-то документ. Если не подпишем, то обратно отвезут „учиться“. Я спросила у казахской учительницы: уже два года почти я здесь, когда меня отправят домой? Она сказала, ты подпишешь бумагу, мы ее сдадим в органы внутренних дел, после этого мы получим деньги, и вас отпустят. Тогда я написала мужу, любыми способами забирай меня отсюда. Если ты меня не вызволишь, я умру. Муж обратился в «Атажұрт» (организация в Казахстане, помогающая казахам из Китая - V). Они сказали не подписывать эту бумагу», - вспоминает женщина.
29 декабря 2018 года на фабрике отмечали Новый год, и после обеда всех работников должны были отпустить домой. «Но нас собрали и сказали подписывать эту бумагу», - говорит Гульзира. - Проверяющий сказал: „Соскучились по месту, где были раньше? (имеется в виду лагерь - V)“. Он забрал меня и мою дочь и передал полиции».
В полиции телефон Гульзиры подключили к компьютеру и прослушали разговор с мужем. «Они спросили меня, ты рассказала про все? Я сказала “да”, - говорит Гульзира. - Дочь сказала: что ты натворила?»
Затем вместе с дочерью Гульзиру отвели в подвал, находившийся глубоко под землей.
«Там было страшно и холодно. Я думала, я здесь умру. У меня спросили что-то на китайском, я не смогла ответить. Потом меня ударили током. Когда я потеряла сознание, меня облили водой и я пришла в себя. Потом опять что-то спрашивали на китайском. В руки втыкали гвозди, привязали за волосы, от этого казалось, что шея вот-вот сломается, под ногти втыкали иголки», - говорит она.
«Утром меня подняли на третий этаж, а там стоит казах-полицейский. Я заплакала, увидев его. Он сказал: „Почему ты плачешь? Мы же для тебя работаем. Что ты делала в незаконной организации? Ты предала свою родину, ела их хлеб, пила их воду“. Я спросила: почему меня не отправляют домой? У меня есть вид на жительство (в Казахстане - V), мне не нужен китайский, - вспоминает Гульзира. - Они спросили, где твой паспорт? Я сказала, что местные полицейские забрали мой паспорт, свидетельство о браке и вид на жительство. Тогда полицейские отвезли меня в кафе и накормили кониной.
«Я сказала, что у меня нет документов. Они сказали: «Ты уедешь. Передай привет нашим родственникам в Казахстане».
Спустя два дня полицейские позвонили и сказали, что Гульзира может уехать в Казахстан.
«Когда мы подошли к паспортному контролю, полицейский поговорил с проверяющими, после этого меня позвали по имени и пропустили без проверки. Я думаю, полицейский сказал, что я уже „отучилась“. Перед этим меня раздели, полностью проверили, и проверили мой чемодан, - говорит она. - После этого я перешла границу и оказалась на казахской стороне. Я заплакала. Там спрашивали, почему меня не было два года и почему я вернулась без паспорта, и тогда я все им рассказала, хотя перед этим дала клятву, что не расскажу».
Спустя две недели после возвращения Гульзира решилась открыто рассказать обо всем, что пережила. «Я не хотела об этом рассказывать, но сколько людей там пропадает, душа болит за них. Мы стали родными в одном общежитии, были времена, когда мы делили один хлеб. Когда я уехала, другие умоляли меня спасти их. Там были инвалиды, глухонемые, старые бабушки. Как они научатся писать и говорить? Некоторые сходили с ума и били себя».
Гульзира Ауелхан с супругом и дочерью
В Казахстане Гульзира подала заявление на получение гражданства, но сразу ей его не дали. «Потом я обратилась международные организации, давала интервью журналистам, они мне очень помогли, сказали найти адвоката, и получить статус беженца, потому что с видом на жительство нужно было раз в шесть месяцев возвращаться в Китай», - говорит она. После того, как Гульзира получила статус беженца, она все же смогла получить гражданство.
«Все эти восемнадцать месяцев я видела своими глазами, как там топчут права человека и уничтожают здоровье. Сейчас мои менструации не останавливаются по 17-18 дней, голова кружится. Я ходила к врачам, но они не знают, в чем дело. Я не знаю, смогу ли родить еще, - говорит Гульзира, которой 41 год. - Сейчас я не могу смотреть кино и новости, потому что когда я вижу новости, я вспоминаю про „уроки“ в Китае. Когда я смотрю кино, вообще ничего не понимаю. В Китае нет кино. С утра до вечера показывают Си Цзиньпина и говорят „наша страна богатая“, показывают, что в других странах только войны и митинги. Сейчас я не могу работать из-за здоровья, у меня в руках нет сил даже замесить тесто, голова сильно болит от ударов в лагере. В лагере нас били по голове, чтобы не появлялись синяки на других частях тела. Сейчас и память плохая. Однажды я забыла путь, которым отвела дочь в школу. У нас только муж работает, и все деньги, которые он заработал, я трачу на лекарства».
Через подобное прошли многие казахи, вернувшиеся в страну из Китая.
В Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая проживает не менее 1,5 млн. казахов, свыше 11 млн. уйгуров, около 1 млн. дунган и не менее 200 тыс. кыргызов. Все они составляют мусульманское большинство Синьцзяня. В «лагерях перевоспитания», с момента их создания, как минимум, четыре года назад, по данным правозащитников, побывало не менее 1 млн. человек.
«Мы сражаемся на два фронта»
Серикжан Билаш (справа) и Бекзат Максутхан (слева). Фото: Данияр Мусиров
ПРОДОЛЖЕНИЕ