Томский мемориальный музей «Следственная тюрьма НКВД»
Музей представляет собой подвал бывшей следственной тюрьмы. Несколько камер и кабинетов теперь имеют назначение экспозиционных залов. Атмосфера мрачная, свет довольно скудный, сохранена обветшалая кирпичная кладка, местами стены выкрашены на казённый манер неприятной зелёной краской. Дверь в камеру и шконки, решётки, стол в кабинете для допросов несут в себе концентрированную энергию прошлого, дотрагиваться до данных раритетов не хочется совершенно.
Я как-то обмолвилась, что музеем разочарована. Да. Была. Меня изрядно раздражает повальное порицание советского прошлого, представляемого во сне разума с совершенно бытовой стороны.
И я беснуюсь, когда слышу, что репрессии, это ужасно, потамучто ужасно, в новеньком православнутом дурдоме ужасно особенно, потамучто церкви тогда сносили. Я не могу не представлять, какие взгляды закрепляются при беглом рассмотрении чего-либо. Дело в том, что в данном музее больше текстов, чем экспонатов. Следовательно, проще всего выйти из подземелья с наивным и давно сформированным мнением - большевики и, в частности, Сталин, издевались над святыми отцами православной церкви, а всех интеллигентных людей заставляли непонятно зачем и над чем и для кого работать до смерти.
В целом, направление музея-мемориала до скрежета зубов односторонне, да. Но внимательно изучив тексты со стендов, которые я старательно отсняла на камеру, я в очередной раз убедилась, что быт человеческий и то, чем все мы занимаемся профессионально на любом отрезке временных эпох, далеко не так однозначны, как может показаться на первый взгляд.
Глава 1. Войны жрецов
23 февраля 1922 года вышел декрет ВЦИК «О порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих»
В виду неотложной необходимости, мобилизовать все ресурсы страны, могущие послужить средством борьбы с голодом в Поволжье и для обсеменения его полей.
…в дополнение к декрету об изъятии музейного имущества, ВЦИК постановил:
…в месячный срок изъять из церковных имуществ, переданных в пользовании групп верующих всех религий все драгоценные изделия из золота, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа… и передать в фонд помощи голодающим. …изъятие проводить только в присутствии групп верующих, в чьём пользовании находятся названные предметы.
Далее фотографии ящиков с добром и гравёра, который достаёт камни из утвари.
Через несколько дней после декрета об изъятии (28 Февраля 1922 года), с посланием выступает патриарх Московский и всея Руси, Тихон:
«Средь тяжких бедствий за наши беззакония, величайшим является голод, захвативший обширные пространства с многомиллионным населением. Ещё в августе 1921 года мы решили прийти на помощь страждущим нашим… Мы, почитая долгом СВОИМ прийти на помощь духовным чадам НАШИМ, обратились с посланием к православным патриархам, Римскому папе, архиепископу Кентерберийскому и епископу Нью-Йоркскому с призывом осуществить сбор денег и прислать вымирающему населению Поволжья».
Я почему-то абсолютно уверена, что перечисленные в послании святые отцы не прислали ни копейки. И я почему-то уверена, что Тихон не мог не знать этого заранее и наверняка.
Далее, Тихон пишет о том, что им был организован сбор средств среди прихожан. Церковь даже готова поделиться ценностями, не имеющими богослужебного потребления (лом и подвески образов). Но, то ли власть Советов имела на прихожан свои планы, то ли в церкви не так много ценных предметов, не имеющих культового назначения, 23 февраля началось повальное изъятие всего, что блестит.
В отчаянии Тихон пишет очень правильные слова о том, что пожертвования на то и пожертвования, что должны быть откликом любящего сердца и желает лишь одного, лишь бы они оказывали реальную помощь страждущим. И добавляет, что изъятия церковной утвари не приемлет.
И далее сотрясает воздух о канонах Вселенской церкви и угрозой отлучения от оной. Но те, кому разрешили ласкать бублик1, не испугались. И не такое видали!
Естественно, власть решала свои проблемы и расплачивалась с Западом за своевременную помощь и спонсорскую поддержку на пути ликвидации надоевшей всем власти предыдущей. К тому же бюджет, высосанный Германией и теми, кто за ней, надо было восполнять незамедлительно. Если в 1917 году реквизированный банковский капитал составлял 1064,3 млн. рублей золотом, то к 1922 году от этих сокровищ не осталось ровным счётом ничего. Принято считать, что 812,2 млн. рублей золотом получила Германия по Брестскому договору, а 235,5 млн. рублей было захвачено и растрачено Колчаком. Захвачено, да, но вот растрачено среди Сибирских медведей, это вряд ли.
Позже, в конце 80-х Горбачёв вывезет из страны последние крошки, вплоть до серебряных ложек, составами, в известном всем направлении и передаст за гроши неизвестным адресатам.
Декретом от 1918 года у церкви отняли большое количество земель, недвижимости и ценностей. Голод стал уважительной причиной для дальнейшего изъятия. После разграбления музеев, которым руководил Троцкий, было уже совершенно неважно отлучение от какого-то там Вселенского собора или чего ещё такого, кому новая власть реально была не должна реальных бабок.
ЦК РКП(б), для полной театрализации, потребовал от руководителей голодающих губерний Поволжья, направить в Москву делегацию крестьян и рабочих, которые могли бы от имени голодающих выдвинуть требования о сдаче излишних ценностей. Тут же началась травля церковников в советских газетах. Патриарх Тихон пригрозил отлучением от церкви всем тем, кто начнёт сдавать церковное добро и уточнил, что важно всё же не что давать, а кому давать.
После революции 1917 года церкви переполняли прихожане. Кто-то молился, чтобы пронесло, кто-то молился не кому-то или за кого-то, а против кого. Причины были разные, но внешние проявления религиозности переживали ренессанс, что не могло не раздражать первых отцов строительства коммунизма. Кооперация по реконструкции церквей, крёстные ходы и пожертвования во славу Господа - ужас любой нормальной светской власти, а для жрецов новой религии, совсем удар под самые фаберже.
Троцкий с ужасом вспоминал, что из его окна было видно, как проходящая молодёжь или красноармейцы, восемь из десяти (он считал), крестятся в сторону церкви. Ни шумная компания в прессе, ни «работа» с отдельными священнослужителями не приносили результатов. Даже привлечение Красной армии не было возможным, армия, сформированная ещё при царе, оставалась верующей. Но вот войска внутренней службы (ЧОН и подразделения ГПУ) формировались из среды сочувствующих новой власти, эта сила уже была инициирована кровью крестьян-повстанцев.
Архиепископ Никандром отправляет во ВЦИК протест, основанный уже не на страхе отлучения, а на юридическом аспекте. Он потребовал отменить постановление об изъятии, которое противоречило новой конституции, в которой закреплялись принципы свободы совести и религиозного культа. Но данный протест был сформулирован явно несвоевременно, так как на свободу религиозного культа никто ещё не посягал. Новую власть интересовали пока лишь вещи, измеряемые в вечно зелёных денежных единицах. Никандром ещё пытался играть по заявленным правилам и настаивал на добровольной помощи под присмотром комитета православных приходов. Он даже предположил возможность открытия при церкви столовых и больниц.
Мне тут вспомнился разговор с одним из батюшек Гурьевского прихода. Я спросила у него однажды, почему церковь клонирует храмы с часовнями, но не делает ничего действительно полезного. Я обвинила его в том, что они не организовывают бесплатных столовых для людей, попавших в трудное жизненное положение, не строят больниц. Он мне ответил, что задача церкви - врачевание души. Довольно таки спорное утверждение. Он добавил, что вот раньше, до революции, при каждой церкви были и бесплатная столовая и больница. Всё ещё будет, поспешил заверить меня батюшка.
Читая послание Никандрома, я вижу, что не было при церквях ни столовых, ни больниц.
Из меморандума Томского губчека, 1921 год: «…В Томской губернии священники после каждой проповеди призывают прихожан не верить коммунистам-безбожникам. Лучшие силы духовенства брошены на агитационную борьбу по вопросам религии, слышатся призывы идти на богословские курсы, проходят уроки закона Божия детям…»
Властью стали проводится агитации, диспуты, митинги, аресты, слежки.
С 28 марта все произведения искусства было предложено измерять в пудах и фунтах. Акцентируется внимание на бессмысленных богатствах церкви. На площадном базаре был организован митинг, где мальчик 11-ти лет (дитя Поволжья) просил Советскую власть поскорее отобрать у церкви ценности. В газетах церковь обвиняли в том, что она не следует заветам Христа.
За время компании 1922 года в Томске было собрано 1 кг 300 грамм золота и почти 247 кг серебра. Население в целом было признанно не слишком религиозным.
Мне запало в душу письмо епископа Иннокентия (Тихонова) к братчикам, с которыми он организовал православно-философские кружки, богословские школы и паломничества:
«Други мои, нужно хранить в идеи и в жизни нашей принцип церкви, как общества, как святого общения избранных Божиих, нужно украшаться верою в Бога и Творца и Искупителя, верою, которой мы научены в церкви же, нужно богатеть добрыми делами и собирать сокровище некрадомое и неистощимое на Небе… Доселе вы очень дорожили зданием, иконами, украшениями и принадлежностями богослужения, колоколами. Кажется, всё возьмёт Господь на время или совсем от нас для того, чтобы мы восчувствовали не убор, не блеск… но самое братское общение наше в благодати. А погибнуть церковное общение может лишь тогда, когда мы сами это сделаем…»
С 1 июня 1922 года был несколько раз арестован, осуждён, выслан и освобождён. С января 1937 года - архиепископ Харьковский, чуть позже - архиепископ Винницкий. 29 ноября 1937 года - расстрелян на территории Украины. Место погребения неизвестно.
Глава 2. Народный поэт, Николай Алексеевич Клюев
Я благодарна музею города за особый подарок, за имя поэта, который с первых строк своей опальной поэмы поверг меня в лингвистический экстаз. Во-истину - народный. Не кабацкий, свой, земной и небесный одновременно.
Мать была плачеёй... От неё он впитал красоту плакательной песни, коей пропитан его талант насквозь, словно бинты сладкой кровью. Выходец из среды старообрядцев. Клюеву готовили судьбу новоявленного Христа. Он бежал от оскопления, дружил с Распутиным, видел небесные знаки и нечеловеческих существ, жил без паспорта, бывал в Ясной поляне и запомнил лишь огромные штаны Толстого, которые тот сушил во дворе на верёвке.
«…Иона Брихничев - пламенный священник, народный проповедник, редактор издававшегося в Царицыне на Волге журнала - Слушай, земля!- принял меня как брата, записал мои песни. Так явилась первая моя книга Сосен перезвон. Брихничев же издал и Братские песни.
Появились статьи в газетах и журналах, на все лады расхваливавшие мои стихи. Литературные собрания, вечера, художественные пирушки, палаты московской знати две зимы подряд мололи меня пестрыми жерновами моды, любопытства и сытой скуки. Брюсов, Бунин, Вересаев, Телешов, Дрожжин, марксисты и христиане, - Золотое руно - и Суриковский кружок - мои знакомцы того нехорошего, бестолкового времени.
Писатели мне казались суетными маленькими людьми, облепленными, как старая лодка, моллюсками тщеславия, нетерпимости и порока. Артисты казались обжорами, пустыми щеголями с хорошо подвешенным языком и с воловьим несуразным лбом. Но больше всего я ужасался женщин; они мне всегда напоминали кондоров на пустынной падали, с тошным запахом духов, с голыми шеями и руками, с бездушным, лживым голосом. Они пугали меня, как бесы солончаковских аральских балок.
Театры, музыка, картинные выставки и музеи не дали мне ничего, окромя полынной тоски и душевного холода. Это было в 1911-12 г. Грузинская Божия Матерь спасла меня от растления. Ее миндальные очи поют и доселе в моем сердце. Пречудная икона! Глядя на нее, мне стало стыдно и смертельно обидно за себя, за Россию, за песню - панельный товар.
Мое бегство из Москвы через Питер было озарено знакомством с Нечаянной Радостью - покойным Александром Блоком. Простотой и глубокой грустью повеяло на меня от этого человека с теплой редкословесной речью о народе, о его святынях и священных потерях. До гроба не забыть его прощального поцелуя, его маслянистой маленькой слезинки, когда он провожал меня в путь-дорогу, назад в деревню, к сосцам избы и ковриги-матери…
…Три раза я сидел в тюрьме. Не жалко острожных лет: пострадать человеку всегда хорошо… Только любить некого в кирпичном кошеле. Убийца и долголетний каторжник Дубов сверкал на меня ореховыми глазами на получасных прогулках по казенному булыжному двору, присылал мне в камеру гостинцы: ситный с поджаристой постной корочкой и чаю в бумажке… Упокой его, Господи, в любви своей! А в поминанье у меня с красной буквы записано: убиенный раб Божий Арсений.
Били меня в тюрьме люто: за смирение, за молчание мое. У старшего надзирателя повадка была: соль в кармане носить. Схватит тебя за шиворот да и ну солью голову намыливать; потом сиди и чисти всю ночь по солинке на ноготь…Оттого и плешивый я и на лбу болезные трещины; а допреж того волос у меня был маслянистый, плечи без сутулья и лицом я был ясен…»
Несколько лет голодных странствий, а в 1922 году его книги были изъяты из обращения. Приняли Клюева, как он считал, за «Погорельщину», произведение эпическое, с переливами диалектов, подтекстов и, безусловно, с плачем по грянувшему дню.
…Порато баско зимой в Сиговце,
По белым избам, на рыбьем солнце!
А рыбье солнце - налимья майка,
Его заманит в чулан хозяйка,
Лишь дверью стукнет, - оно на прялке
И с веретенцем играет в салки…
…Увы, увы, раю прекрасный!..
Февраль рассыпал бисер рясный,
Когда в Сиговец, златно-бел,
Двуликий Сирин прилетел.
Он сел на кедровой вершине,
Она заплакана доныне,
И долго, долго озирал
Лесов дремучих перевал.
Но был ещё цикл «Разруха», на него тоже ссылались при формировании уголовного дела.
То Беломорский смерть-канал,
Его Акимушка копал,
С Ветлуги Пров да тётка Фёкла.
Великороссия промокла
Под красным ливнем до костей
И слёзы скрыла от людей,
От глаз чужих в глухие топи…
Автор «Прозы» Вадим Калуцкий http://www.proza.ru/2012/10/12/755, раздобыл где-то очень интересную и ценную информацию:
«Его арестовали в 1933 году. Гоняли по северным лагерям ГУЛАГа. Уже немолодой человек, он не ныл и работал наравне со всеми. И каждую свободную минуту читал друзьям по несчастью свои стихи и древние сказы. Он помогал людям выжить.
Слух о необычном зеке дошел о Максима Горького. А когда он понял, что речь идет о давнишнем знакомом по общине «христов», то принялся хлопотать за поэта. И в городе Надыме Николая Алексеевича неожиданно освободили, ещё не успевшего отмыть руки, пригласив на вечер поэзии в местный клуб НКВД. Он и прочёл:
Есть в Ленине керженский дух,
Игуменский окрик в декретах,
Как будто истоки разрух
Он ищет в "Поморских ответах
Прямо с вечера Клюева перевезли в Томск, но уже в тюрьму. А потом однажды ночью вывели ко рву за оградой - и расстреляли. Одного, ночью, без свидетелей…
… На погорелище России снимаю шапку перед его растерзанной памятью».
Сохранилось лишь единственное стихотворение, написанное поэтом в Томске, привожу отрывок:
Есть две страны; одна - Больница,
Другая - Кладбище, меж них
Печальных сосен вереница,
Угрюмых пихт и верб седых!
Блуждая пасмурной опушкой,
Я обронил свою клюку
И заунывною кукушкой
Стучусь в окно к гробовщику:
Ку-ку! Откройте двери, люди!..
…
___________________________________________________________
1 - бублик - «предмет» из стихотворения Пелевина «Чёрный бублик»:
У княгини Мещерской была одна изысканная вещица -
Платье из бархата, черного, как испанская ночь.
Она вышла в нем к другу дома, вернувшемуся из столицы,
И тот, увидя ее, задрожал и кинулся прочь.
«О, какая боль, - подумала княгиня, - какая истома!
Пойду, сыграю что-нибудь из Брамса - почему бы и нет?»
А за портьерой в это время прятался обнаженный друг дома,
И страстно ласкал бублик, выкрашенный в черный цвет.
Эта история не произведет впечатления были
На маленьких ребят, не знающих, что когда-то у нас,
Кроме крестьян и рабочего класса, жили
Эксплуататоры, сосавшие кровь из народных масс.
Зато теперь любой рабочий имеет право
Надевать на себя бублик, как раньше князья и графы!
Я как-то обмолвилась, что музеем разочарована. Да. Была. Меня изрядно раздражает повальное порицание советского прошлого, представляемого во сне разума с совершенно бытовой стороны.
И я беснуюсь, когда слышу, что репрессии, это ужасно, потамучто ужасно, в новеньком православнутом дурдоме ужасно особенно, потамучто церкви тогда сносили. Я не могу не представлять, какие взгляды закрепляются при беглом рассмотрении чего-либо. Дело в том, что в данном музее больше текстов, чем экспонатов. Следовательно, проще всего выйти из подземелья с наивным и давно сформированным мнением - большевики и, в частности, Сталин, издевались над святыми отцами православной церкви, а всех интеллигентных людей заставляли непонятно зачем и над чем и для кого работать до смерти.
В целом, направление музея-мемориала до скрежета зубов односторонне, да. Но внимательно изучив тексты со стендов, которые я старательно отсняла на камеру, я в очередной раз убедилась, что быт человеческий и то, чем все мы занимаемся профессионально на любом отрезке временных эпох, далеко не так однозначны, как может показаться на первый взгляд.
Глава 1. Войны жрецов
23 февраля 1922 года вышел декрет ВЦИК «О порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих»
В виду неотложной необходимости, мобилизовать все ресурсы страны, могущие послужить средством борьбы с голодом в Поволжье и для обсеменения его полей.
…в дополнение к декрету об изъятии музейного имущества, ВЦИК постановил:
…в месячный срок изъять из церковных имуществ, переданных в пользовании групп верующих всех религий все драгоценные изделия из золота, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа… и передать в фонд помощи голодающим. …изъятие проводить только в присутствии групп верующих, в чьём пользовании находятся названные предметы.
Далее фотографии ящиков с добром и гравёра, который достаёт камни из утвари.
Через несколько дней после декрета об изъятии (28 Февраля 1922 года), с посланием выступает патриарх Московский и всея Руси, Тихон:
«Средь тяжких бедствий за наши беззакония, величайшим является голод, захвативший обширные пространства с многомиллионным населением. Ещё в августе 1921 года мы решили прийти на помощь страждущим нашим… Мы, почитая долгом СВОИМ прийти на помощь духовным чадам НАШИМ, обратились с посланием к православным патриархам, Римскому папе, архиепископу Кентерберийскому и епископу Нью-Йоркскому с призывом осуществить сбор денег и прислать вымирающему населению Поволжья».
Я почему-то абсолютно уверена, что перечисленные в послании святые отцы не прислали ни копейки. И я почему-то уверена, что Тихон не мог не знать этого заранее и наверняка.
Далее, Тихон пишет о том, что им был организован сбор средств среди прихожан. Церковь даже готова поделиться ценностями, не имеющими богослужебного потребления (лом и подвески образов). Но, то ли власть Советов имела на прихожан свои планы, то ли в церкви не так много ценных предметов, не имеющих культового назначения, 23 февраля началось повальное изъятие всего, что блестит.
В отчаянии Тихон пишет очень правильные слова о том, что пожертвования на то и пожертвования, что должны быть откликом любящего сердца и желает лишь одного, лишь бы они оказывали реальную помощь страждущим. И добавляет, что изъятия церковной утвари не приемлет.
И далее сотрясает воздух о канонах Вселенской церкви и угрозой отлучения от оной. Но те, кому разрешили ласкать бублик1, не испугались. И не такое видали!
Естественно, власть решала свои проблемы и расплачивалась с Западом за своевременную помощь и спонсорскую поддержку на пути ликвидации надоевшей всем власти предыдущей. К тому же бюджет, высосанный Германией и теми, кто за ней, надо было восполнять незамедлительно. Если в 1917 году реквизированный банковский капитал составлял 1064,3 млн. рублей золотом, то к 1922 году от этих сокровищ не осталось ровным счётом ничего. Принято считать, что 812,2 млн. рублей золотом получила Германия по Брестскому договору, а 235,5 млн. рублей было захвачено и растрачено Колчаком. Захвачено, да, но вот растрачено среди Сибирских медведей, это вряд ли.
Позже, в конце 80-х Горбачёв вывезет из страны последние крошки, вплоть до серебряных ложек, составами, в известном всем направлении и передаст за гроши неизвестным адресатам.
Декретом от 1918 года у церкви отняли большое количество земель, недвижимости и ценностей. Голод стал уважительной причиной для дальнейшего изъятия. После разграбления музеев, которым руководил Троцкий, было уже совершенно неважно отлучение от какого-то там Вселенского собора или чего ещё такого, кому новая власть реально была не должна реальных бабок.
ЦК РКП(б), для полной театрализации, потребовал от руководителей голодающих губерний Поволжья, направить в Москву делегацию крестьян и рабочих, которые могли бы от имени голодающих выдвинуть требования о сдаче излишних ценностей. Тут же началась травля церковников в советских газетах. Патриарх Тихон пригрозил отлучением от церкви всем тем, кто начнёт сдавать церковное добро и уточнил, что важно всё же не что давать, а кому давать.
После революции 1917 года церкви переполняли прихожане. Кто-то молился, чтобы пронесло, кто-то молился не кому-то или за кого-то, а против кого. Причины были разные, но внешние проявления религиозности переживали ренессанс, что не могло не раздражать первых отцов строительства коммунизма. Кооперация по реконструкции церквей, крёстные ходы и пожертвования во славу Господа - ужас любой нормальной светской власти, а для жрецов новой религии, совсем удар под самые фаберже.
Троцкий с ужасом вспоминал, что из его окна было видно, как проходящая молодёжь или красноармейцы, восемь из десяти (он считал), крестятся в сторону церкви. Ни шумная компания в прессе, ни «работа» с отдельными священнослужителями не приносили результатов. Даже привлечение Красной армии не было возможным, армия, сформированная ещё при царе, оставалась верующей. Но вот войска внутренней службы (ЧОН и подразделения ГПУ) формировались из среды сочувствующих новой власти, эта сила уже была инициирована кровью крестьян-повстанцев.
Архиепископ Никандром отправляет во ВЦИК протест, основанный уже не на страхе отлучения, а на юридическом аспекте. Он потребовал отменить постановление об изъятии, которое противоречило новой конституции, в которой закреплялись принципы свободы совести и религиозного культа. Но данный протест был сформулирован явно несвоевременно, так как на свободу религиозного культа никто ещё не посягал. Новую власть интересовали пока лишь вещи, измеряемые в вечно зелёных денежных единицах. Никандром ещё пытался играть по заявленным правилам и настаивал на добровольной помощи под присмотром комитета православных приходов. Он даже предположил возможность открытия при церкви столовых и больниц.
Мне тут вспомнился разговор с одним из батюшек Гурьевского прихода. Я спросила у него однажды, почему церковь клонирует храмы с часовнями, но не делает ничего действительно полезного. Я обвинила его в том, что они не организовывают бесплатных столовых для людей, попавших в трудное жизненное положение, не строят больниц. Он мне ответил, что задача церкви - врачевание души. Довольно таки спорное утверждение. Он добавил, что вот раньше, до революции, при каждой церкви были и бесплатная столовая и больница. Всё ещё будет, поспешил заверить меня батюшка.
Читая послание Никандрома, я вижу, что не было при церквях ни столовых, ни больниц.
Из меморандума Томского губчека, 1921 год: «…В Томской губернии священники после каждой проповеди призывают прихожан не верить коммунистам-безбожникам. Лучшие силы духовенства брошены на агитационную борьбу по вопросам религии, слышатся призывы идти на богословские курсы, проходят уроки закона Божия детям…»
Властью стали проводится агитации, диспуты, митинги, аресты, слежки.
С 28 марта все произведения искусства было предложено измерять в пудах и фунтах. Акцентируется внимание на бессмысленных богатствах церкви. На площадном базаре был организован митинг, где мальчик 11-ти лет (дитя Поволжья) просил Советскую власть поскорее отобрать у церкви ценности. В газетах церковь обвиняли в том, что она не следует заветам Христа.
За время компании 1922 года в Томске было собрано 1 кг 300 грамм золота и почти 247 кг серебра. Население в целом было признанно не слишком религиозным.
Мне запало в душу письмо епископа Иннокентия (Тихонова) к братчикам, с которыми он организовал православно-философские кружки, богословские школы и паломничества:
«Други мои, нужно хранить в идеи и в жизни нашей принцип церкви, как общества, как святого общения избранных Божиих, нужно украшаться верою в Бога и Творца и Искупителя, верою, которой мы научены в церкви же, нужно богатеть добрыми делами и собирать сокровище некрадомое и неистощимое на Небе… Доселе вы очень дорожили зданием, иконами, украшениями и принадлежностями богослужения, колоколами. Кажется, всё возьмёт Господь на время или совсем от нас для того, чтобы мы восчувствовали не убор, не блеск… но самое братское общение наше в благодати. А погибнуть церковное общение может лишь тогда, когда мы сами это сделаем…»
С 1 июня 1922 года был несколько раз арестован, осуждён, выслан и освобождён. С января 1937 года - архиепископ Харьковский, чуть позже - архиепископ Винницкий. 29 ноября 1937 года - расстрелян на территории Украины. Место погребения неизвестно.
Глава 2. Народный поэт, Николай Алексеевич Клюев
Я благодарна музею города за особый подарок, за имя поэта, который с первых строк своей опальной поэмы поверг меня в лингвистический экстаз. Во-истину - народный. Не кабацкий, свой, земной и небесный одновременно.
Мать была плачеёй... От неё он впитал красоту плакательной песни, коей пропитан его талант насквозь, словно бинты сладкой кровью. Выходец из среды старообрядцев. Клюеву готовили судьбу новоявленного Христа. Он бежал от оскопления, дружил с Распутиным, видел небесные знаки и нечеловеческих существ, жил без паспорта, бывал в Ясной поляне и запомнил лишь огромные штаны Толстого, которые тот сушил во дворе на верёвке.
«…Иона Брихничев - пламенный священник, народный проповедник, редактор издававшегося в Царицыне на Волге журнала - Слушай, земля!- принял меня как брата, записал мои песни. Так явилась первая моя книга Сосен перезвон. Брихничев же издал и Братские песни.
Появились статьи в газетах и журналах, на все лады расхваливавшие мои стихи. Литературные собрания, вечера, художественные пирушки, палаты московской знати две зимы подряд мололи меня пестрыми жерновами моды, любопытства и сытой скуки. Брюсов, Бунин, Вересаев, Телешов, Дрожжин, марксисты и христиане, - Золотое руно - и Суриковский кружок - мои знакомцы того нехорошего, бестолкового времени.
Писатели мне казались суетными маленькими людьми, облепленными, как старая лодка, моллюсками тщеславия, нетерпимости и порока. Артисты казались обжорами, пустыми щеголями с хорошо подвешенным языком и с воловьим несуразным лбом. Но больше всего я ужасался женщин; они мне всегда напоминали кондоров на пустынной падали, с тошным запахом духов, с голыми шеями и руками, с бездушным, лживым голосом. Они пугали меня, как бесы солончаковских аральских балок.
Театры, музыка, картинные выставки и музеи не дали мне ничего, окромя полынной тоски и душевного холода. Это было в 1911-12 г. Грузинская Божия Матерь спасла меня от растления. Ее миндальные очи поют и доселе в моем сердце. Пречудная икона! Глядя на нее, мне стало стыдно и смертельно обидно за себя, за Россию, за песню - панельный товар.
Мое бегство из Москвы через Питер было озарено знакомством с Нечаянной Радостью - покойным Александром Блоком. Простотой и глубокой грустью повеяло на меня от этого человека с теплой редкословесной речью о народе, о его святынях и священных потерях. До гроба не забыть его прощального поцелуя, его маслянистой маленькой слезинки, когда он провожал меня в путь-дорогу, назад в деревню, к сосцам избы и ковриги-матери…
…Три раза я сидел в тюрьме. Не жалко острожных лет: пострадать человеку всегда хорошо… Только любить некого в кирпичном кошеле. Убийца и долголетний каторжник Дубов сверкал на меня ореховыми глазами на получасных прогулках по казенному булыжному двору, присылал мне в камеру гостинцы: ситный с поджаристой постной корочкой и чаю в бумажке… Упокой его, Господи, в любви своей! А в поминанье у меня с красной буквы записано: убиенный раб Божий Арсений.
Били меня в тюрьме люто: за смирение, за молчание мое. У старшего надзирателя повадка была: соль в кармане носить. Схватит тебя за шиворот да и ну солью голову намыливать; потом сиди и чисти всю ночь по солинке на ноготь…Оттого и плешивый я и на лбу болезные трещины; а допреж того волос у меня был маслянистый, плечи без сутулья и лицом я был ясен…»
Несколько лет голодных странствий, а в 1922 году его книги были изъяты из обращения. Приняли Клюева, как он считал, за «Погорельщину», произведение эпическое, с переливами диалектов, подтекстов и, безусловно, с плачем по грянувшему дню.
…Порато баско зимой в Сиговце,
По белым избам, на рыбьем солнце!
А рыбье солнце - налимья майка,
Его заманит в чулан хозяйка,
Лишь дверью стукнет, - оно на прялке
И с веретенцем играет в салки…
…Увы, увы, раю прекрасный!..
Февраль рассыпал бисер рясный,
Когда в Сиговец, златно-бел,
Двуликий Сирин прилетел.
Он сел на кедровой вершине,
Она заплакана доныне,
И долго, долго озирал
Лесов дремучих перевал.
Но был ещё цикл «Разруха», на него тоже ссылались при формировании уголовного дела.
То Беломорский смерть-канал,
Его Акимушка копал,
С Ветлуги Пров да тётка Фёкла.
Великороссия промокла
Под красным ливнем до костей
И слёзы скрыла от людей,
От глаз чужих в глухие топи…
Автор «Прозы» Вадим Калуцкий http://www.proza.ru/2012/10/12/755, раздобыл где-то очень интересную и ценную информацию:
«Его арестовали в 1933 году. Гоняли по северным лагерям ГУЛАГа. Уже немолодой человек, он не ныл и работал наравне со всеми. И каждую свободную минуту читал друзьям по несчастью свои стихи и древние сказы. Он помогал людям выжить.
Слух о необычном зеке дошел о Максима Горького. А когда он понял, что речь идет о давнишнем знакомом по общине «христов», то принялся хлопотать за поэта. И в городе Надыме Николая Алексеевича неожиданно освободили, ещё не успевшего отмыть руки, пригласив на вечер поэзии в местный клуб НКВД. Он и прочёл:
Есть в Ленине керженский дух,
Игуменский окрик в декретах,
Как будто истоки разрух
Он ищет в "Поморских ответах
Прямо с вечера Клюева перевезли в Томск, но уже в тюрьму. А потом однажды ночью вывели ко рву за оградой - и расстреляли. Одного, ночью, без свидетелей…
… На погорелище России снимаю шапку перед его растерзанной памятью».
Сохранилось лишь единственное стихотворение, написанное поэтом в Томске, привожу отрывок:
Есть две страны; одна - Больница,
Другая - Кладбище, меж них
Печальных сосен вереница,
Угрюмых пихт и верб седых!
Блуждая пасмурной опушкой,
Я обронил свою клюку
И заунывною кукушкой
Стучусь в окно к гробовщику:
Ку-ку! Откройте двери, люди!..
…
___________________________________________________________
1 - бублик - «предмет» из стихотворения Пелевина «Чёрный бублик»:
У княгини Мещерской была одна изысканная вещица -
Платье из бархата, черного, как испанская ночь.
Она вышла в нем к другу дома, вернувшемуся из столицы,
И тот, увидя ее, задрожал и кинулся прочь.
«О, какая боль, - подумала княгиня, - какая истома!
Пойду, сыграю что-нибудь из Брамса - почему бы и нет?»
А за портьерой в это время прятался обнаженный друг дома,
И страстно ласкал бублик, выкрашенный в черный цвет.
Эта история не произведет впечатления были
На маленьких ребят, не знающих, что когда-то у нас,
Кроме крестьян и рабочего класса, жили
Эксплуататоры, сосавшие кровь из народных масс.
Зато теперь любой рабочий имеет право
Надевать на себя бублик, как раньше князья и графы!