May 09, 2016 17:06
Я родился под Ленинградом в начале войны, и мать пронесла меня, грудного, на руках в толпе беженцев через триста километров разрушенных деревень, обстреливаемых дорог и полей. Немцы обстреливали и наш поезд, все выбегали на поле спасаться, потом опять на поезд, потом шли, натыкаясь на то на наших, то на немцев. Никто не понимал, как это у моей мамы не пропало молоко в таких условиях.
С грехом пополам доехали до Николо-Пестровки (ныне г.Никольск) Пензенской области, где жили у родственников. Мои родители сами были родом из Никольска.
Потом мы с мамой переехали в Калугу. Родители не хотели переезжать назад в Ленинград по причине климата. Отец руководил лесозаготовками для самолетов и приехал много позже. Разруха, полуголодная жизнь, но радость была уже почти в каждом доме, люди уже ждали конца войны.
Мимо моего окна часто проходили колонны немцев, идущих на работу. Я знал, что немцы это враги, нехорошие люди, и как-то раз пробовал расстрелять колонну пленных, идущих мимо окна, из игрушечного автомата, просил маму скорей дать мне мой игрушечный автомат. Крутил ручку-трещетку автомата, а они шли, показывали на меня пальцами и смеялись.
Иногда они стучались к нам в дверь («матка, млёко, яйки»), и мама, как правило, давала им что-то. Не было поголовной злобы у людей. Правда, однажды один грузовик, почти у меня на глазах врезался в их колонну. Говорили, что у шофера погибла вся его семья, и он не мог себя сдержать, видя их весёлые беззаботные лица.
Потом мы с женой переехали-таки в Ленинград. При приеме на работу в академический институт месяц органы исследовали, не находился ли я на оккупированной территории, т.е. не проходила ли толпа беженцев через Мгу. Это было почему-то для них важно, несмотря на то, что я был в грудном возрасте. Все обошлось.
Такие времена...