(no subject)
И тогда начался ветер. Он поднялся неспешно, почти незаметно. Это были не порывы ветра с горных вершин, не похож он был и на венерианский ветер, способный обогнуть планету за четверо суток. Но он был, даже будучи слабым, настойчивый и уверенный, был, хоть не ощущаемый напрямую, а по ощущался по своему воздействию, своего рода дыханию.
Первым рухнули тонкие, почти фрактальные структуры, покрывающие всю поверхность пирамиды, похожие на причудливые антенки. То были идеи, полузапретные мечты, сомнения, вопросы “а что, если?”; представления об этом лете и о жизни после Openway; все то, что было обращено в будущее. Прошло еще немного времени, и мы из-за его гула почти перестали слышать друг друга с ребятами, с которыми я поехал в Америку. Я ощущал себя неуютно на продуваемом всеми ветрами, расчерченным перпендикулярной сеткой улиц и авеню, Манхеттене, и не знал, куда спрятаться. Может быть, поэтому, я раз за разом оказывался в Центральном Парке?
Никуда не делся он и на ретрите в Карелии, стих он только вечером третьего дня, когда мы сняли повязки и увидели мир в новых красках, а уже следующим, пасмурным днем, когда мы с той девушкой лежали, практически голые, в моей маленькой палатке, обнимались и целовались, ласкали друг друга, ветер все немного, но продувал нас обоих. Почти трое суток проведенных с завязанными глазами, прохладное лето и холод по ночам, и общее неуютное состояние практически вынудили меня сбежать на пару дней на дачу - сбежать из леса, который я так люблю. Тогда я впервые, хоть и на пару секунд, заснул за рулем и очнулся на встречке. Было страшно, было ощущение, что мне просто очень повезло.
Окончательно вернувшись из леса, я поселился на даче. Я хотел устроиться поработать в кафе или бар, но просто зайти и спросить об этом оказалось нисколько не проще, чем когда-то подойти к девушке и познакомиться. И один день - первый день июля - я обнаружил себя идущим в сторону Канонерского острова - самого колоритного и самого удаленного (хоть и не в физическом смысле) района города. Остров в настоящем смысле, соединенный с городом только туннелем, по которому нельзя пройти пешком; место, где машины мчатся по диаметру на высоте несколько десятков метров над землей, не имя возможности спуститься. Зачем я был там?
Тогда я решил поехать на север. Впервые в жизни я уехал на две с лишним недели, из которых я провел две трети времени один; на машине, с палаткой, чтобы пройти с рюкзаком восемьдесят километров по национальному парку, чтобы пересечь (как и четыре года назад) всю Финляндию с юга на север и проехать в сумме три с половиной тысячи километров км. Чтобы ночевать в финских избушках и перекидываться скупыми словами на ломанном английском с финнами у костров на стоянках. Чтобы побывать на горнолыжном курорте, на котором я катался несколько раз, бродить по нему и узнавать и не узнавать его одновременно. Чтобы встать в четыре утра, чтобы пройти пешком последние пятнадцать километров до последней точки маршрута, расположенной точно на Полярном Круге и успеть на автобус, который уходит оттуда утром раз в день. Чтобы потом отправиться дальше на север, переночевать в отеле в самом северном городе (но не поселении) Финляндии и пообщаться с его русским владельцем. Чтобы пересечь границу Финляндии и Норвегии, проехать по извилистым дорогам последней, снова увидеть суровые северные фьорды и оказаться в самом удаленном (если не считать Шпицбергена) кусочке Норвегии, у часовни Оскара II, в месте куда и откуда ведет только одна дорога, в еще одном месте, ощущаемом как конец света. Чтобы постоять по пути обратно на берегу маленькой речушки шириной десять метров, которую можно пересечь вброд и по которой проходит российско-норвежская граница (и самая северная сухопутная российская граница вообще). Чтобы найти снег почти на высоте уровня моря во второй половине июля и слепить из него снежок. И чтобы еще раз оказаться на берегу Северно-Ледовитого океана, третьего океана за лето, вскипятить себе чаю на горелке, устроить небольшой перекус на берегу, сидеть и смотреть вдаль, туда, в сторону бескрайней Арктики.
Дальше дорога на Мурманск, этот суровый город в последний день полярного дня (каламбур, но правда), где +12 и в середине лета ощущение осени. “Кола", обед в Кандалакше, вид на Хибины с трассы, Кемь, ночной плацкарт до Куземы, встреча с группой, шесть дней в походе по Белому морю на каяках, вода вокруг и дым костра, начавшееся северное лето на Кузовах, походная баня и мой единственный рассвет за лето, встреченный на вершине холма, проснувшаяся теплота к людям, которые меня окружают. И завершение большого круга, еще восемьсот пятьдесят километров до Питера, первая темная ночь за две с половиной недели, дача, которая показалась домом. И ощущение случившегося путешествия, настоящего путешествия, которого почему-то не было, когда я вернулся из Америки. В этом путешествии тоже дул ветер, но уже порывами, и он был более свежим, более настоящим. Это был верх моей спонтанности на тот момент, и рад, что я отправился туда и пережил эту поездку, большую ее часть наедине с самим собой, в тишине, даже без включенного радио. По возвращению я был полон надежд, что это путешествие даст мне сил двигаться дальше, к своим мечтам и желаниям, но, к сожалению, через двенадцать часов после возвращения ветер задул снова.
(Продолжение следует)