Сезон ведьм
Как и ожидалось, Морти устроил настоящее представление. Он рыдал, икал, якобы обессилено валился на пол и цеплялся за материнские ноги с криками: «Мамулечка, я хочу остаться с тобой!». Мама страдальчески морщила лоб и гладила мученика по голове.
Я же никакого сострадания не испытывал. В тот момент меня больше всего волновал буквально накануне сломавшийся голос, мигом превративший меня из пискли в нечто басовито звучавшее. Да что там говорить, я от своего баса был просто в восторге.
- Морти, - снисходительно прогудел я, - прекрати вести себя как младенец и дай маме закончить приготовления. Представь, что мы едем на пикник с ночевкой. Мы разожжем костры, будем жарить маршмеллоу на палочках, споем с десяток скаутских песен. А послезавтра к вечеру вернемся. Делов-то!
Мой младший брат с самого рождения был упрям как буйвол, поэтому даже эти бронебойные аргументы (маршмеллоу!) оставили его равнодушным. Правда, рыдать он перестал, сменив рев на угрюмое сопение.
- Я все равно убегу к маме, - сказал он в нос. - За мной не угонитесь.
- И не страшно тебе, Морти, ночью бежать в город, битком набитый монстрами? Один мистер Джонсон чего стоит! Наверняка он в вурдалака превращается или в зомби какого-нибудь.
Я зловеще заклацал зубами, изображая превратившегося в вурдалака мистера Джонсона.
- Чтобы живой превратился в зомби, ему сначала необходимо сильно помертветь, - укоризненно сказала мама, аккуратно отцепляя от себя младшенького. - Да и не совсем вежливо говорить про монстров, учитывая, что я тоже остаюсь.
И это было правдой. Она действительно оставалась. Прошло столько лет, а у меня до сих пор никак не укладывалось в голове, что моя мама, моя смешливая нежная мама, была одной из тех, кто оставался в городе на полнолунный Самайн.
Их, остающихся, было не так уж и мало. Около четверти всех жителей нашего городка. Некоторые оставались всеми семьями, за исключением совсем уж маленьких, которых от греха подальше забирали добросердечные соседи.
Раз в несколько лет у нас не было Хеллоуина - веселого праздника с тыквами, костюмированными вечеринками и коллекционированием конфет. Случалось так, что тридцать первого октября, а то и тридцатого, приблизительно триста человек покидали свои дома и уезжали на Стоянку - огромное поле в восьми милях отсюда. Там разбивался настоящий палаточный городок, шумный днем и совсем тихий ночью.
Памятуя о том, что оставались не кто-нибудь, а родные люди, совсем уж поганых вещей не рассказывали.
Вообще, эту тему старались не затрагивать. Либо отшучивались, либо сочиняли детские страшилки о том, что в эту ночь по городу стаями бродят призраки, при виде которых только и остается, что поседеть, что темные пятна на асфальте - это вовсе не потекшее масло из мотора, а самая настоящая кровь, что улицы освещаются не фонарями, а исключительно потусторонним сиянием.
Только страх никуда не девался. Страх, настолько глубоко въевшийся и привычный, что иногда он даже и не ощущался. Разве что на ночное небо поглядывали чаще обычного, да закупались лунными календарями.
Мама, успевшая кое-как освободиться от цепких объятий Морти, побежала на кухню, где булькали по крайней мере пять кастрюль.
- Мам, да нам с собой ничего особенного и не надо. Все продукты уже сложены в машину.
Ее улыбка вышла чуть смущенной.
- Это не для вас.
Неловкое молчание было прервано длинным гудком клаксона со стороны улицы.
- Все, это папа. Нам пора.
Я крепко ухватил Морти за руку, быстро поцеловал маму в щеку и шутливо сказал:
- Ну, мам, доброй Охоты!
Отчего-то мама шутку не поддержала. Она внимательно посмотрела на меня и чуть заметно кивнула.
Не могу передать, в какой озноб ударило меня от этого кивка.
В машине вместе с нами ехала миссис Дикси. Она была лихорадочно возбуждена и без перерыва болтала о яблоках и многочисленных способах их использования. Папа тоже не отставал, громогласно похохатывая совсем не в тех местах, где это было бы уместно. Одним словом, компания была та еще.
Из города выбирались минут сорок. Выезд из города оказался забит напрочь, а машины все прибывали. Папа пошутил, что все это смахивает на механизированный Великий Исход. Тот же адский шум и толчея. Миссис Дикси неожиданно мрачно сказала, что так оно и есть. Дальше ехали молча.
И все же это было приключение. Добравшись до Стоянки, мы кое-как припарковались, застолбили место для палатки и принялись бегать туда-сюда, перенося вещи, которых оказалось неожиданно много. Спальники, коврики, угли для костра, посуда, продукты, какие-то веревки, рулон полиэтилена на случай дождя, гитару, игрушки Морти и запасную одежду. Я даже снял с крыши машины и перетащил поближе к палатке свой новехонький велосипед с переключением скоростей, чтобы он все время был под присмотром.
Разумеется, миссис Дикси не замедлила съязвить, что только размер велосипеда не позволяет мне засунуть его вместе с собой в спальник и спать, счастливо с ним обнявшись. Я запросто мог бы срезать ее едким ответом, озвученным таким замечательным голосом, только предпочел не связываться с дряхлой женщиной, начавшей потихоньку выживать из ума.
К вечеру у Морти поднялась высоченная температура. Дряхлая женщина оказалась единственным здравомыслящим человеком в радиусе 100 метров, и не дала нам с папой совершить какую-нибудь глупость вроде приготовления целебного настоя из травы, по словам папы «вроде как похожей на ту, которой его в детстве отпаивала бабушка». Обошлись жаропонижающим, которое, к сожалению, не оказало какого-либо эффекта. Продолжало темнеть, а на Морти было страшно смотреть.
Папа вылез из палатки, чтобы совершить очередной набег на соседей в поисках лекарств, ими захваченных. Доктора Перси искать было бесполезно, потому что он был среди тех, кто никуда из города не поехал.
Мы с миссис Дикси остались вдвоем, если не считать безучастного Морти.
Я вздохнул. Потом вздохнула она.
- Он у нас вообще-то крепкий парень, просто впечатлительный, - сказал я. - Это на него так разлука с мамой подействовала.
И тогда миссис Дикси перепугала меня до чертиков.
- У него плохая температура. Такая не очищает, а сжигает. И обычными лекарствами тут ничего не поделаешь. Я считаю, что тебе важно идти в город к матери. Я слышала, что в эту ночь у них открываются силы, достаточные для излечения чего угодно, не только детского недомогания.
Я потрясенно молчал. Мысль показалась мне абсолютно очевидной и настолько же пугающей.
Когда она абсолютно серьезно пожелала мне доброй Охоты, я пережил самое неприятное в жизни déjà vu.
Путь, проделанный на машине за десять минут (не считая стояния в пробке на выезде), на велосипеде занял часа два. Первую половину пути я проклинал проклятую старуху, отправившую подростка буквально на растерзание (в тот момент я даже пустил слезу), проклинал себя за авантюризм, папу за невнимательность, а маму за то, что она осталась. Досталось даже Морти, который заболел явно назло.
А потом злость ушла. Меня охватило пронзительное чувство собственной неуязвимости, какой-то отчаянной бесшабашности. Сердце билось настолько ровно и мощно, что казалась, ни одна сила в мире не может остановить этот мерный стук. Кто, если не я, думал я. Кто?
От осознания важности спасательной операции во мне поднялась горячая волна. В голове вспыхивали картинки: вот я возвращаюсь к Морти весь в потеках засохшей крови, в разодранной одежде, а в руке у меня пузырек с волшебным снадобьем; задремавший папа вскидывается и широко распахивает глаза, а я устало улыбаюсь и вкладываю пузырек ему в руку со словами: «Вот, мама просила передать». Дальше по замыслу я либо медленно оседал на землю, либо клал свою прохладную ладонь на горячий лоб брата.
Когда до города оставалась миля с небольшим, я снизил скорость, чтобы сберечь силы на последний рывок. Мой план был прост: на полной скорости, не останавливаясь и не смотря по сторонам, я по прямой пролетаю два квартала, потом срезаю путь по тропинке и прямой наводкой упираюсь в наш дом. А там уже как-нибудь разберусь.
Город выглядел практически как обычно. Ни потустороннего сияния, ни летучих мышей, летающих над домами. Может, светилось меньше окон, чем положено в это время, а еще кое-где в темных домах были видны свечи, выставленные на подоконник. По словам мамы светильники и свечки выставлялись на окна для того, чтобы души умерших родственников могли легко найти дорогу домой. В черноте ночи так легко заблудиться.
Я свернул на главную улицу. Пожалуй, это было мое любимое место в городе. Двухсотлетние вязы, растущие по обе стороны, настолько велики, что даже теперь, когда я уже вырос, они казались мне монументальными.
Под горку ехать было легко. Тихо шуршали шины, влажно поблескивал черный асфальт. От листьев, усыпавших всю улицу, исходил особый острый запах. В какой-то момент я забыл, что еду на велосипеде. Мне казалось, что я сам превратился во что-то стремительное и совершенно невесомое. Я рассмеялся при мысли о том, что могу взлететь и повторить знаменитую картинку из «Инопланетянина». Велосипед на фоне луны, пусть даже и без пассажира с другой планеты.
Моя эйфория закончилась, когда за привычным звуком шин появился новый. Этот звук знаком почти каждому велосипедисту - звук стучащих по асфальту собачьих когтей.
Оборачиваться на такой скорости было опасно, поэтому я просто слегка повернул голову в надежде разглядеть что-то боковым зрением.
То, что я уловил краем глаза, подтвердило мои самые худшие предчувствия относительно этой поездки. Молчаливо, не издавая привычного в таких ситуациях лая, за мной бежал огромный черный зверь. Называть его собакой точно не хотелось.
Сейчас он был футах в пятнадцати от меня, и, судя по нарастанию звука, уверенно нагонял меня.
Как ни странно, моя голова не отключилась. Услужливая память выдала воспоминание о том, как я отгонял от упавшего с велосипеда Джеки Салливана собаку Блэков, укушенную бешеной лисой. Мы с Джеки после этого так и не подружились, потому что через пару недель после этого события он утонул в нашей мелкой речке. Та собака, правда, не шла ни в какое сравнение с тем чудовищем, которое сейчас шло по моему следу.
Вот кому следовало бы желать доброй Охоты, а не мне.
Меня гнали к реке, я понял это сразу. Когда я хотел свернуть на улицу, ведущую по направлению к дому, меня аккуратно направили по прежнему маршруту.
Через сотню футов запахло рекой. Возможно, я отвлекся на секунду, выглядывая своего преследователя, потому что когда я посмотрел прямо, на меня бежал человек с факелом в руке. Когда он приблизился настолько, что свет фонарей смог осветить его лицо, я внутренне онемел. Это был он. Джеки Салливан. Во цвете своих вечных тринадцати лет. Пробегая мимо меня, он повернулся ко мне и приветственно кивнул. Я проехал еще немного и остановился. Джеки истошно кричал и размахивал факелом, с гудением резавшим воздух. Зверь скалил зубы и пятился назад, пока, наконец, не развернулся и убежал обратно в темноту.
Я понимал, что мне бы сейчас лучше всего сесть на велосипед и уехать, а призраки пусть разбираются с монстрами. Только ноги у меня дрожали так, что я мог разве что стоять.
Джеки кинул факел в кучу сырых листьев и подошел ко мне. Совершенно обыкновенный мальчишка, на щеке которого были видны подсохшие царапины.
- Привет, - сказал я и дал качественного петуха.
- Привет, - ответил он, улыбаясь. - Говорят, что долг платежом красен. Будь здоров.
Нет, он не растворился в воздухе, не засветился изнутри зеленым. Просто развернулся и ушел вверх по улице.
То же самое сделал и я. В смысле сел на велосипед и поехал. Больше всего мне хотелось, чтобы мама тоже зажгла свечку и поставила ее на подоконник. Пусть я и не умерший, но тоже хотел найти дорогу домой.
Другой дороги, кроме как мимо дома миссис Белл, не было. И именно в ее палисаднике был разожжен костер, возле которого толпилось множество людей. Стараясь держаться как можно ближе к противоположной стороне дороги, я медленно катил мимо. Кое-кто приветливо окликнул меня, подняв руку. Я ненатурально бодро ответил на приветствие, а сам во все глаза смотрел на сцену, разыгрываемую возле костра. Там без всякой привязи стоял баран, к которому с ножом в руке подходила сама миссис Белл. Она выглядела как обычно - приятная старая леди с безукоризненно уложенной прической. И вместе с этим было в ней что-то, заставившее меня почувствовать тем самым бараном, обреченным на смерть. Что-то безжалостное, пусть и не жестокое.
Неумолимое. Вероятно, баран чувствовал то же самое. Он не сделал попытки убежать, когда миссис Белл положила ему руку на голову и приблизила нож к шее. Она наклонилась к его уху, прошептала что-то и сделала быстрое движение ножом. Животное несколько секунд стояло на месте, а потом упало на землю.
С такого расстояния я не мог ничего разглядеть и все же внутренним взором увидел, как на сырую землю течет поток горячей крови, от которой исходит такой же парок, как и от дыхания.
Отчего-то мне не было грустно или страшно. Эта смерть была важной частью чего-то большего. Внутри меня образовалась тишина, прежние мысли о моем воображаемом геройстве показались мне настолько надуманными, настолько детскими, что на несколько секунд у меня даже защипало глаза от острого чувства стыда.
Я было тронулся дальше, но меня остановил знакомый голос.
Энни, моя одноклассница. Я и забыл, что она тоже осталась. Она вообще не слишком западала в память.
- Ого, кого я вижу, - Энни белозубо рассмеялась.
Я отреагировал достаточно нервно. Зубов - белых и не слишком - на эту ночь было уже достаточно.
Судя по всему, Энни не требовалась моя реакция. Не дожидаясь ответа, она продолжила:
- Наконец-то смогла надеть эту юбку. В школу в такой не пойдешь.
Юбка действительно была выдающейся. Она была тревожно-алого цвета, доходила до щиколоток и, судя по виду, была достаточно широкой.
- Похожа на юбку, в которой танцуют фламенко.
Наконец-то я смог выдавить из себя хоть что-нибудь.
- Похожа, - согласилась Энни.
И двинулась в обход меня. Глухо стучали каблуки, а Энни перестала улыбаться.
Я вертелся вокруг своей оси, стараясь не упускать ее из виду. Энни увеличивала скорость, при этом не переходя на бег. Юбка билась на ветру, неожиданно налетевшем с запада.
В тусклом свете фонарей глаза Энни казались темными и необычно серьезными. Иногда она кружилась, и тогда юбка раскрывалась как колокол. Тяжелая ткань лоснилась словно кожа морского животного. Этот блеск притягивал взгляд, и в конце концов не осталось ничего, кроме ветра, перестукивания каблуков и алого цвета, заполнявшего весь мир.
Не знаю, сколько прошло времени. Я сидел на корточках, наклонив голову к коленям. Подняв взгляд, увидел, как сверху падает лист. Я бездумно наблюдал за его падением, а когда лист невесомо коснулся земли, отчего-то расплакался.
В голову опять лез светильник, стоящий на подоконнике одного из окон нашего дома. Был он там или не был, но его свет дал мне ровно столько тепла, чтобы я смог встать и двинуться дальше.
И он там был.
Я вошел в дом, прошел на кухню. За столом сидела мама, а перед ней стояло множество тарелок с нетронутой едой.
Мама посмотрела на меня совсем так же, как смотрела обычно. С нежностью и спрятанной внутри улыбкой.
Я понял, что проделал весь этот путь вовсе не ради Морти, который, как я чувствовал, спал сейчас безмятежным сном.
- Заходи, милый. Расскажем нашим бабушкам и дедушкам о том, что случилось за этот год.
Мысль о том, что умершим бабушкам-дедушкам могут быть интересным наши новости, показалась мне совершенно разумной.
Я же никакого сострадания не испытывал. В тот момент меня больше всего волновал буквально накануне сломавшийся голос, мигом превративший меня из пискли в нечто басовито звучавшее. Да что там говорить, я от своего баса был просто в восторге.
- Морти, - снисходительно прогудел я, - прекрати вести себя как младенец и дай маме закончить приготовления. Представь, что мы едем на пикник с ночевкой. Мы разожжем костры, будем жарить маршмеллоу на палочках, споем с десяток скаутских песен. А послезавтра к вечеру вернемся. Делов-то!
Мой младший брат с самого рождения был упрям как буйвол, поэтому даже эти бронебойные аргументы (маршмеллоу!) оставили его равнодушным. Правда, рыдать он перестал, сменив рев на угрюмое сопение.
- Я все равно убегу к маме, - сказал он в нос. - За мной не угонитесь.
- И не страшно тебе, Морти, ночью бежать в город, битком набитый монстрами? Один мистер Джонсон чего стоит! Наверняка он в вурдалака превращается или в зомби какого-нибудь.
Я зловеще заклацал зубами, изображая превратившегося в вурдалака мистера Джонсона.
- Чтобы живой превратился в зомби, ему сначала необходимо сильно помертветь, - укоризненно сказала мама, аккуратно отцепляя от себя младшенького. - Да и не совсем вежливо говорить про монстров, учитывая, что я тоже остаюсь.
И это было правдой. Она действительно оставалась. Прошло столько лет, а у меня до сих пор никак не укладывалось в голове, что моя мама, моя смешливая нежная мама, была одной из тех, кто оставался в городе на полнолунный Самайн.
Их, остающихся, было не так уж и мало. Около четверти всех жителей нашего городка. Некоторые оставались всеми семьями, за исключением совсем уж маленьких, которых от греха подальше забирали добросердечные соседи.
Раз в несколько лет у нас не было Хеллоуина - веселого праздника с тыквами, костюмированными вечеринками и коллекционированием конфет. Случалось так, что тридцать первого октября, а то и тридцатого, приблизительно триста человек покидали свои дома и уезжали на Стоянку - огромное поле в восьми милях отсюда. Там разбивался настоящий палаточный городок, шумный днем и совсем тихий ночью.
Памятуя о том, что оставались не кто-нибудь, а родные люди, совсем уж поганых вещей не рассказывали.
Вообще, эту тему старались не затрагивать. Либо отшучивались, либо сочиняли детские страшилки о том, что в эту ночь по городу стаями бродят призраки, при виде которых только и остается, что поседеть, что темные пятна на асфальте - это вовсе не потекшее масло из мотора, а самая настоящая кровь, что улицы освещаются не фонарями, а исключительно потусторонним сиянием.
Только страх никуда не девался. Страх, настолько глубоко въевшийся и привычный, что иногда он даже и не ощущался. Разве что на ночное небо поглядывали чаще обычного, да закупались лунными календарями.
Мама, успевшая кое-как освободиться от цепких объятий Морти, побежала на кухню, где булькали по крайней мере пять кастрюль.
- Мам, да нам с собой ничего особенного и не надо. Все продукты уже сложены в машину.
Ее улыбка вышла чуть смущенной.
- Это не для вас.
Неловкое молчание было прервано длинным гудком клаксона со стороны улицы.
- Все, это папа. Нам пора.
Я крепко ухватил Морти за руку, быстро поцеловал маму в щеку и шутливо сказал:
- Ну, мам, доброй Охоты!
Отчего-то мама шутку не поддержала. Она внимательно посмотрела на меня и чуть заметно кивнула.
Не могу передать, в какой озноб ударило меня от этого кивка.
В машине вместе с нами ехала миссис Дикси. Она была лихорадочно возбуждена и без перерыва болтала о яблоках и многочисленных способах их использования. Папа тоже не отставал, громогласно похохатывая совсем не в тех местах, где это было бы уместно. Одним словом, компания была та еще.
Из города выбирались минут сорок. Выезд из города оказался забит напрочь, а машины все прибывали. Папа пошутил, что все это смахивает на механизированный Великий Исход. Тот же адский шум и толчея. Миссис Дикси неожиданно мрачно сказала, что так оно и есть. Дальше ехали молча.
И все же это было приключение. Добравшись до Стоянки, мы кое-как припарковались, застолбили место для палатки и принялись бегать туда-сюда, перенося вещи, которых оказалось неожиданно много. Спальники, коврики, угли для костра, посуда, продукты, какие-то веревки, рулон полиэтилена на случай дождя, гитару, игрушки Морти и запасную одежду. Я даже снял с крыши машины и перетащил поближе к палатке свой новехонький велосипед с переключением скоростей, чтобы он все время был под присмотром.
Разумеется, миссис Дикси не замедлила съязвить, что только размер велосипеда не позволяет мне засунуть его вместе с собой в спальник и спать, счастливо с ним обнявшись. Я запросто мог бы срезать ее едким ответом, озвученным таким замечательным голосом, только предпочел не связываться с дряхлой женщиной, начавшей потихоньку выживать из ума.
К вечеру у Морти поднялась высоченная температура. Дряхлая женщина оказалась единственным здравомыслящим человеком в радиусе 100 метров, и не дала нам с папой совершить какую-нибудь глупость вроде приготовления целебного настоя из травы, по словам папы «вроде как похожей на ту, которой его в детстве отпаивала бабушка». Обошлись жаропонижающим, которое, к сожалению, не оказало какого-либо эффекта. Продолжало темнеть, а на Морти было страшно смотреть.
Папа вылез из палатки, чтобы совершить очередной набег на соседей в поисках лекарств, ими захваченных. Доктора Перси искать было бесполезно, потому что он был среди тех, кто никуда из города не поехал.
Мы с миссис Дикси остались вдвоем, если не считать безучастного Морти.
Я вздохнул. Потом вздохнула она.
- Он у нас вообще-то крепкий парень, просто впечатлительный, - сказал я. - Это на него так разлука с мамой подействовала.
И тогда миссис Дикси перепугала меня до чертиков.
- У него плохая температура. Такая не очищает, а сжигает. И обычными лекарствами тут ничего не поделаешь. Я считаю, что тебе важно идти в город к матери. Я слышала, что в эту ночь у них открываются силы, достаточные для излечения чего угодно, не только детского недомогания.
Я потрясенно молчал. Мысль показалась мне абсолютно очевидной и настолько же пугающей.
Когда она абсолютно серьезно пожелала мне доброй Охоты, я пережил самое неприятное в жизни déjà vu.
Путь, проделанный на машине за десять минут (не считая стояния в пробке на выезде), на велосипеде занял часа два. Первую половину пути я проклинал проклятую старуху, отправившую подростка буквально на растерзание (в тот момент я даже пустил слезу), проклинал себя за авантюризм, папу за невнимательность, а маму за то, что она осталась. Досталось даже Морти, который заболел явно назло.
А потом злость ушла. Меня охватило пронзительное чувство собственной неуязвимости, какой-то отчаянной бесшабашности. Сердце билось настолько ровно и мощно, что казалась, ни одна сила в мире не может остановить этот мерный стук. Кто, если не я, думал я. Кто?
От осознания важности спасательной операции во мне поднялась горячая волна. В голове вспыхивали картинки: вот я возвращаюсь к Морти весь в потеках засохшей крови, в разодранной одежде, а в руке у меня пузырек с волшебным снадобьем; задремавший папа вскидывается и широко распахивает глаза, а я устало улыбаюсь и вкладываю пузырек ему в руку со словами: «Вот, мама просила передать». Дальше по замыслу я либо медленно оседал на землю, либо клал свою прохладную ладонь на горячий лоб брата.
Когда до города оставалась миля с небольшим, я снизил скорость, чтобы сберечь силы на последний рывок. Мой план был прост: на полной скорости, не останавливаясь и не смотря по сторонам, я по прямой пролетаю два квартала, потом срезаю путь по тропинке и прямой наводкой упираюсь в наш дом. А там уже как-нибудь разберусь.
Город выглядел практически как обычно. Ни потустороннего сияния, ни летучих мышей, летающих над домами. Может, светилось меньше окон, чем положено в это время, а еще кое-где в темных домах были видны свечи, выставленные на подоконник. По словам мамы светильники и свечки выставлялись на окна для того, чтобы души умерших родственников могли легко найти дорогу домой. В черноте ночи так легко заблудиться.
Я свернул на главную улицу. Пожалуй, это было мое любимое место в городе. Двухсотлетние вязы, растущие по обе стороны, настолько велики, что даже теперь, когда я уже вырос, они казались мне монументальными.
Под горку ехать было легко. Тихо шуршали шины, влажно поблескивал черный асфальт. От листьев, усыпавших всю улицу, исходил особый острый запах. В какой-то момент я забыл, что еду на велосипеде. Мне казалось, что я сам превратился во что-то стремительное и совершенно невесомое. Я рассмеялся при мысли о том, что могу взлететь и повторить знаменитую картинку из «Инопланетянина». Велосипед на фоне луны, пусть даже и без пассажира с другой планеты.
Моя эйфория закончилась, когда за привычным звуком шин появился новый. Этот звук знаком почти каждому велосипедисту - звук стучащих по асфальту собачьих когтей.
Оборачиваться на такой скорости было опасно, поэтому я просто слегка повернул голову в надежде разглядеть что-то боковым зрением.
То, что я уловил краем глаза, подтвердило мои самые худшие предчувствия относительно этой поездки. Молчаливо, не издавая привычного в таких ситуациях лая, за мной бежал огромный черный зверь. Называть его собакой точно не хотелось.
Сейчас он был футах в пятнадцати от меня, и, судя по нарастанию звука, уверенно нагонял меня.
Как ни странно, моя голова не отключилась. Услужливая память выдала воспоминание о том, как я отгонял от упавшего с велосипеда Джеки Салливана собаку Блэков, укушенную бешеной лисой. Мы с Джеки после этого так и не подружились, потому что через пару недель после этого события он утонул в нашей мелкой речке. Та собака, правда, не шла ни в какое сравнение с тем чудовищем, которое сейчас шло по моему следу.
Вот кому следовало бы желать доброй Охоты, а не мне.
Меня гнали к реке, я понял это сразу. Когда я хотел свернуть на улицу, ведущую по направлению к дому, меня аккуратно направили по прежнему маршруту.
Через сотню футов запахло рекой. Возможно, я отвлекся на секунду, выглядывая своего преследователя, потому что когда я посмотрел прямо, на меня бежал человек с факелом в руке. Когда он приблизился настолько, что свет фонарей смог осветить его лицо, я внутренне онемел. Это был он. Джеки Салливан. Во цвете своих вечных тринадцати лет. Пробегая мимо меня, он повернулся ко мне и приветственно кивнул. Я проехал еще немного и остановился. Джеки истошно кричал и размахивал факелом, с гудением резавшим воздух. Зверь скалил зубы и пятился назад, пока, наконец, не развернулся и убежал обратно в темноту.
Я понимал, что мне бы сейчас лучше всего сесть на велосипед и уехать, а призраки пусть разбираются с монстрами. Только ноги у меня дрожали так, что я мог разве что стоять.
Джеки кинул факел в кучу сырых листьев и подошел ко мне. Совершенно обыкновенный мальчишка, на щеке которого были видны подсохшие царапины.
- Привет, - сказал я и дал качественного петуха.
- Привет, - ответил он, улыбаясь. - Говорят, что долг платежом красен. Будь здоров.
Нет, он не растворился в воздухе, не засветился изнутри зеленым. Просто развернулся и ушел вверх по улице.
То же самое сделал и я. В смысле сел на велосипед и поехал. Больше всего мне хотелось, чтобы мама тоже зажгла свечку и поставила ее на подоконник. Пусть я и не умерший, но тоже хотел найти дорогу домой.
Другой дороги, кроме как мимо дома миссис Белл, не было. И именно в ее палисаднике был разожжен костер, возле которого толпилось множество людей. Стараясь держаться как можно ближе к противоположной стороне дороги, я медленно катил мимо. Кое-кто приветливо окликнул меня, подняв руку. Я ненатурально бодро ответил на приветствие, а сам во все глаза смотрел на сцену, разыгрываемую возле костра. Там без всякой привязи стоял баран, к которому с ножом в руке подходила сама миссис Белл. Она выглядела как обычно - приятная старая леди с безукоризненно уложенной прической. И вместе с этим было в ней что-то, заставившее меня почувствовать тем самым бараном, обреченным на смерть. Что-то безжалостное, пусть и не жестокое.
Неумолимое. Вероятно, баран чувствовал то же самое. Он не сделал попытки убежать, когда миссис Белл положила ему руку на голову и приблизила нож к шее. Она наклонилась к его уху, прошептала что-то и сделала быстрое движение ножом. Животное несколько секунд стояло на месте, а потом упало на землю.
С такого расстояния я не мог ничего разглядеть и все же внутренним взором увидел, как на сырую землю течет поток горячей крови, от которой исходит такой же парок, как и от дыхания.
Отчего-то мне не было грустно или страшно. Эта смерть была важной частью чего-то большего. Внутри меня образовалась тишина, прежние мысли о моем воображаемом геройстве показались мне настолько надуманными, настолько детскими, что на несколько секунд у меня даже защипало глаза от острого чувства стыда.
Я было тронулся дальше, но меня остановил знакомый голос.
Энни, моя одноклассница. Я и забыл, что она тоже осталась. Она вообще не слишком западала в память.
- Ого, кого я вижу, - Энни белозубо рассмеялась.
Я отреагировал достаточно нервно. Зубов - белых и не слишком - на эту ночь было уже достаточно.
Судя по всему, Энни не требовалась моя реакция. Не дожидаясь ответа, она продолжила:
- Наконец-то смогла надеть эту юбку. В школу в такой не пойдешь.
Юбка действительно была выдающейся. Она была тревожно-алого цвета, доходила до щиколоток и, судя по виду, была достаточно широкой.
- Похожа на юбку, в которой танцуют фламенко.
Наконец-то я смог выдавить из себя хоть что-нибудь.
- Похожа, - согласилась Энни.
И двинулась в обход меня. Глухо стучали каблуки, а Энни перестала улыбаться.
Я вертелся вокруг своей оси, стараясь не упускать ее из виду. Энни увеличивала скорость, при этом не переходя на бег. Юбка билась на ветру, неожиданно налетевшем с запада.
В тусклом свете фонарей глаза Энни казались темными и необычно серьезными. Иногда она кружилась, и тогда юбка раскрывалась как колокол. Тяжелая ткань лоснилась словно кожа морского животного. Этот блеск притягивал взгляд, и в конце концов не осталось ничего, кроме ветра, перестукивания каблуков и алого цвета, заполнявшего весь мир.
Не знаю, сколько прошло времени. Я сидел на корточках, наклонив голову к коленям. Подняв взгляд, увидел, как сверху падает лист. Я бездумно наблюдал за его падением, а когда лист невесомо коснулся земли, отчего-то расплакался.
В голову опять лез светильник, стоящий на подоконнике одного из окон нашего дома. Был он там или не был, но его свет дал мне ровно столько тепла, чтобы я смог встать и двинуться дальше.
И он там был.
Я вошел в дом, прошел на кухню. За столом сидела мама, а перед ней стояло множество тарелок с нетронутой едой.
Мама посмотрела на меня совсем так же, как смотрела обычно. С нежностью и спрятанной внутри улыбкой.
Я понял, что проделал весь этот путь вовсе не ради Морти, который, как я чувствовал, спал сейчас безмятежным сном.
- Заходи, милый. Расскажем нашим бабушкам и дедушкам о том, что случилось за этот год.
Мысль о том, что умершим бабушкам-дедушкам могут быть интересным наши новости, показалась мне совершенно разумной.