(no subject)
Вчера оставила сына и зарядку от ноута у знакомых.
Сына добровольно, а вот зарядку по рассеянности. Ожидать гонца-таксиста спустилась вместе с Кисегач.
Она что-то мне там урчала своей урчалкой. Смешно тыкалась мордашкой в мои ладони.
Свитер согревал мое тело. Но даже через такое тепло я понимала, что вечера уже промозглые и в темноте было совсем не уютно, сыро и одиноко.
В этот момент подумалось, что именно в такой темноте, когда шел дождь и дул ветер, сын притащил домой черного дрожащего и жалобномяукающего котенка. Который три дня не подавал голоса, а только что и делак, как ел, спал, урчал и ластился.
Прошла неделя.
Котенок освоился. Смешно охотится на мух, мешает писать рабочие тексты за ноутом, по-кошачьи возмущаясь, почему это пальцы не теребят его за ушком и не гладят его шерстку, а странно так бегают по каким-то квадратикам. Он подлезает под пальцы, сбивая слова в абырвалистые нечитабельные цифробуквознакоряды, он лезет на грудь, на плечи, старательно трется о мою щеку, аккуратно приближает свою мордашку к моему глазу и смешно лижет ресницы, затем тычет своим холодным носом мне в губы медленно заваливается боком на груди и погружает, как в горжетку, мой подбородок, губы и нос. И еще ни капли не не обижается, когда я сталкиваю его с себя и продолжаю работать. Он с кошачьей упёртостью продолжает меня отвлекать.
У сына он ловит пальцы под одеялом, спит на его груди или животе... От того безымянного котика и нашей Кисегач ничего не осталось общего.
Я думала, что она не решится сойти с рук.
Но когда Кисегач встала, прогнула спинку, прошлась по моим рукам, выискивая удобную площадку, чтоб спрыгнуть вниз, то расстроилась.
Обиженно-капризная мысль в голове проскользнула, неприятно так царапнув изнутри: "если она сейчас уйдёт-больше никаких кошек у нас не будет... Не разрешу.... Не позволю.... Не хочу...."
Царапка внутри меня саднила -"ну и не возвращайся. Уходи. Я не люблю тебя больше"
Так обычно маленькие дети обижаются, когда мы уходим по делам и оставляем их с другими, а им кажется, что вокруг их мирка все рушится и нет силы, чтоб остановить нас рядом и слезы, просьбы переходят в упрямое "Ну и уходи!" а затем и в "Я тебя не люблю больше сегодня"
И я превратилась в такого ребенка.
Когда такси ушло, повернулась в сторону входной двери подьезда, чтоб вернуться домой, бросив в темноту: " Кисегач, я ухожу, ты идешь? кис-кис..." В голосе не было ни жалости, ни просьбы, а опустошенное и машинальное. Как будто я уже смирилась с тем, что у меня больше никаких кошек-котов не будет.
Кисегач вынырнула из темноты, потерлась об мою ногу и быстро нырнула в протянутые в ее сторону ладони всем своим тельцем. Перебравшись на плечо она с удвоенным урчанием стала рассказывать о чем-то важном. Своём. Кошачьем.
Во всяком случае, мне легче было в это поверить.
Эгоизм - плохая штука. Пожирающая тебя изнутри. Опустошающая.
Надо что-то в себе менять...
Сына добровольно, а вот зарядку по рассеянности. Ожидать гонца-таксиста спустилась вместе с Кисегач.
Она что-то мне там урчала своей урчалкой. Смешно тыкалась мордашкой в мои ладони.
Свитер согревал мое тело. Но даже через такое тепло я понимала, что вечера уже промозглые и в темноте было совсем не уютно, сыро и одиноко.
В этот момент подумалось, что именно в такой темноте, когда шел дождь и дул ветер, сын притащил домой черного дрожащего и жалобномяукающего котенка. Который три дня не подавал голоса, а только что и делак, как ел, спал, урчал и ластился.
Прошла неделя.
Котенок освоился. Смешно охотится на мух, мешает писать рабочие тексты за ноутом, по-кошачьи возмущаясь, почему это пальцы не теребят его за ушком и не гладят его шерстку, а странно так бегают по каким-то квадратикам. Он подлезает под пальцы, сбивая слова в абырвалистые нечитабельные цифробуквознакоряды, он лезет на грудь, на плечи, старательно трется о мою щеку, аккуратно приближает свою мордашку к моему глазу и смешно лижет ресницы, затем тычет своим холодным носом мне в губы медленно заваливается боком на груди и погружает, как в горжетку, мой подбородок, губы и нос. И еще ни капли не не обижается, когда я сталкиваю его с себя и продолжаю работать. Он с кошачьей упёртостью продолжает меня отвлекать.
У сына он ловит пальцы под одеялом, спит на его груди или животе... От того безымянного котика и нашей Кисегач ничего не осталось общего.
Я думала, что она не решится сойти с рук.
Но когда Кисегач встала, прогнула спинку, прошлась по моим рукам, выискивая удобную площадку, чтоб спрыгнуть вниз, то расстроилась.
Обиженно-капризная мысль в голове проскользнула, неприятно так царапнув изнутри: "если она сейчас уйдёт-больше никаких кошек у нас не будет... Не разрешу.... Не позволю.... Не хочу...."
Царапка внутри меня саднила -"ну и не возвращайся. Уходи. Я не люблю тебя больше"
Так обычно маленькие дети обижаются, когда мы уходим по делам и оставляем их с другими, а им кажется, что вокруг их мирка все рушится и нет силы, чтоб остановить нас рядом и слезы, просьбы переходят в упрямое "Ну и уходи!" а затем и в "Я тебя не люблю больше сегодня"
И я превратилась в такого ребенка.
Когда такси ушло, повернулась в сторону входной двери подьезда, чтоб вернуться домой, бросив в темноту: " Кисегач, я ухожу, ты идешь? кис-кис..." В голосе не было ни жалости, ни просьбы, а опустошенное и машинальное. Как будто я уже смирилась с тем, что у меня больше никаких кошек-котов не будет.
Кисегач вынырнула из темноты, потерлась об мою ногу и быстро нырнула в протянутые в ее сторону ладони всем своим тельцем. Перебравшись на плечо она с удвоенным урчанием стала рассказывать о чем-то важном. Своём. Кошачьем.
Во всяком случае, мне легче было в это поверить.
Эгоизм - плохая штука. Пожирающая тебя изнутри. Опустошающая.
Надо что-то в себе менять...