(no subject)
первая часть разговора с небожителем у меня теперь вызывает прежде всего одно воспоминание: как я его хотел прочесть а мне сказали что не стоит. и все было именно настолько по-настоящему что я запомнил. и запомнил даже не ситуацию, слова или эмоции а скорее символ, знамя той силы которая ордой своей наполняла мою жизнь тогда. какие ножи и стрелы были у той небритой массы я мог только гадать.
я помню разговор с небожителем с первых же строк звучал в унисон с моим мироощущением. это важно. потому что как я помню тогда я еще только знакомился с бродским и не мог что-либо объяснять толком, осознанно. и еще потому что как я узнал потом на тот момент «знакомства» и много времени спустя я почти ничего не понимал в этих строках. то есть может логически я и мог многое объяснить и наслаждаться ими, но это как если учить иностранный язык не выезжая в эту страну, разбираться в грамматике и заучивать фразеологизмы.
позже мир стал переворачиваться. стал переворачиваться не столько из-за одного лишь человека сколько.. я толком не могу подобрать предлог в этой фразе кстати. человека столь же удаленного в привычном ритме жизни как небожитель. и вот в детском каком-то своем отчаянии по поводу происходящего вокруг я увидел что строки вторят, подсказывают и предвещают. я помню смотрел на следующие восемь строк и думал «ну вот это вот не сходится, нет» а уже через пару дней получал очередную дозу отчаяния с которым конечно справляться можно было разными способами. я вот твердил теперь «открывшуюся» часть и смотрел на следующую с опаской. чтобы твердить уже ее через несколько дней.
все эти «уже ни в ком не видя места» понимая что у «уже» есть вполне называемая дата; «слюной кропя уста взамен кастальской влаги» просто слово в слово о разнице в быте; «что вместе с ним к тебе обращена» сидя полдня на скамейке без воли отвести появившийся только теперь взгляд от дарителя; «не стану жечь тебя глаголом, исповедью, просьбой» которое ломало мне хребет о колено с привычными до того взглядами о том сколько внимания уделяют друг другу люди; «заражена - кто знает? - не тобой ли» долго не дававшее мне покоя изощренностью взгляда; «надежным, то есть, образом от боли ты удален» просто как непереносимый но готовый рецепт; «не стану ждать твоих ответов, ангел, поелику» ждать его в моем случае было также наивно, поскольку что бы я ни делал в моем ангеле так же «не сподобятся ни всплески смеха, ни вопль: "услышь!"»; «в ковчег птенец, не возвратившись, доказует то, что» настолько буквально что не было сил смотреть на следующие две строки; «смотри ж, как, наг и сир, жлоблюсь о Господе!» - уже конечно в отчаянии; поскольку боль - не нарушенье правил: страданье есть способность тел, и человек есть испытатель боли. но то ли свой ему неведом, то ли ее предел.
однажды все стало на свои места. где было непонятно было очевидно что следует просто слушать и соглашаться. и терпение, терпение, терпение. рисунок бликов от строк безупречной огранки полностью сошелся с текстурой моей жизни. светлые и темные пятна придавали эффект вневременного объема моей в целом плоской жизни.
и потому что каждое слово уже давно говорило обо мне а не на общие темы; потому что они стали для меня естественными как воздух во всем кроме одного: сами эти слова не стали еще обращением, разговором пусть безответным; и потому что они перестали взывать к буре а стали той норой в которой я спокойно подлатал свои раны - из-за всего этого несколько волнуясь от искренности я однажды попробовал их произнести.
мой небожитель не был глух ко мне - он оборвал меня на первых же словах. и справедливо. и дальновидно. да.
ну а так в целом, сегодня дочь у друга родилась, да.