Из воспоминании атамана Семенова
Мой двоюродный дед Виктор Иванович Шевцов, в своих воспоминаниях 30-летней давности писал, что с 1918 по 1922 год станицу Вольную и примыкающую к ней станцию Надеждинскую посещали атаманы Калмыков и Семенов.
Фото: Григорий Михайлович Семенов
[Spoiler (click to open)]
Если о Калмыкове до сих пор помнят старожилы Вольно-Надеждинска и о его посещениях станицы можно найти документальное подтверждение, то о Семенове нет информации ни в самом поселке, ни в каких-либо книжных источниках.
Но мне все-таки удалось обнаружить одну запись, подтверждающую, что атаман бывал в станице.
В книге воспоминании "О себе. Воспоминания, мысли, выводы. 1938 год" в переводе Азоровского, этому посвящена целая глава. Отрывок из нее я привожу ниже.
Предупреждаю - даже в отрывке текста много, но повествование ведется интересно, к тому же от лица "главного виновника" событии.....
".......с главного Владивостокского телеграфа мне была доставлена лента разговора по прямому проводу между генералами Вержбицким и Смолиным. Содержание этого разговора мною приводится в приложении к настоящей книге, а также и протокол заседания Президиума чрезвычайной сессии Несоц. Съезда, посвященный этому вопросу.
Из этого разговора по прямому проводу видно, куда могут завести людей зависть, больное честолюбие и интриги.
Должен оговориться, что к этим интригам строевой состав «каппелевской» армии - ни офицеры, ни тем более солдаты, ни какого отношения не имели. Интриговала небольшая численно группа «штабных», которых судьба щедро одарила тщеславием и коварством, в явный ущерб понятию о воинской дисциплине и сознанию своего долга перед Родиной.
Все эти препятствия я решил преодолеть, лично явившись в Гродеково и приняв командование над квартировавшими там частями, тем более ,что мне было известно, по распоряжению правительства, части Маньчжурской дивизии (О.М.О.) и Забайкальской бригады переброшенных во Владивосток для совершения переворота, должны были в скором времени отправиться назад в Гродеково. Если бы мне удалось сломить упорство братьев Меркуловых и получить возможность беспрепятственного движения на Хабаровск, я решил попытаться использовать свои связи в окружении маршала Чжан Цзо-лина и добиться его согласия на пропуск моих частей в Монголию.
Однако, для того, чтобы привести этот план в исполнение, мне нужно было обмануть бдительность агентов правительства Меркулова, денно и нощно наблюдавших за тем, что делается на «Киодо-Мару» и озаботиться тем, чтобы момент моего отъезда с корабля не стал бы им известен. Я был осведомлен о том, что при моей попытке к высадке береговая охрана имела распоряжение стрелять по мне. Но еще мало было незаметно выбраться с парохода: дорога из Владивостока находилась под сильным наблюдением и, таким образом, даже благополучно высадившись на сушу, не представлялось возможности выбраться из города незаметно. Решено было нанять катер и ночью, подведя его к «Киодо-Мару», пересесть на него и двигаться по направлению к железнодорожной станции, Надеждинская, на берегу Амурского залива, верстах в 6О-7О от Владивостока. На берегу залива, около Надеждинской, меня должен был ожидать конный взвод забайкальских казаков с заводными лошадьми для меня. Как я уже упомянул, Гродековские войска получили распоряжение вернуться из Владивостока на отведенные им квартиры и время моего предположенного прибытия на станцию Надеждинская было согласованно как раз с моментом прохождения Забайкальской бригады из Владивостока в Никольск-Уссурийский. Дальше было решено действовать сообразно с обстановкой, ибо трудно было предусмотреть все те препятствия, какие могли встретиться нам на пути.
Аренда подходящего катера и подготовка тайного моего выезда на нем были возложены на и доблестного офицера-серба, капитана М. А. Авдалович. Это поручение было выполнять очень трудно, ибо первые же попытки найти подходящий катер обнаружили, что по распоряжению правительства все катера и моторные лодки были угнаны за станцию Океанская в 17 верстах от Владивостока. К тому же план использования катера пришлось изменить, так как «Киодо-Мару» стоял на рейде и находился под неусыпным наблюдением с берега. Всякая попытка катера подойти к нему обратила бы на себя внимание и, безусловно, возбудила бы подозрение в заинтересованных лицах. Тогда решили зафрахтовать один из катеров на Океанской, якобы для прогулки офицеров в обществе дам, обставив каюту катера подходящим образом, т. е. накрыв стол, поставив цветы и погрузив на катер все нужное для пикника. 8-го июня катер был подготовлен и мы приступили к выполнению своего плана. В этот день я устроил вечерний прием на борту «Киодо-Мару», пригласив на него своих друзей русских и японцев.
С обеда к борту парохода приставали китайские лодки, подвозившие продукты, а к вечеру - лодки, привозившие и отвозившие гостей. Таким образом, наблюдатели были подготовлены к тому, чтобы не обращать исключительного внимания на частый подход лодок к пароходу. Часов около одиннадцати ночи, с одной из таких лодок к берегу направились я, генерал Савельев, два японца и два моих адъютанта. Оставшемуся на борту парохода адмиралу Безуар, я дал инструкцию немедленно поднять трап и больше с парохода до утра никого не отпускать, дабы никто не мог сообщить на берег о моем исчезновении.
Выгрузившись на берег и симулируя пьяную компанию, мы отправились к зданию Морского Штаба, где нас ожидали заранее приготовленные автомобили. В эту ночь, кроме правительственных патрулей, выставленных для наблюдения за «Киодо-Мару», наши мелкие патрули ходили в порту и по всей Светланской улице и должны были вмешаться в случае моего задержания в пределах городах. Однако, мы вполне благополучно добрались до машин, причем на мне поверх формы был одет старый пыльник без погон и соломенная шляпа. Усевшись в автомобиль, мы также беспрепятственно и благополучно доехали до станции Океанская, где пересели в катер, в командование которым вступил капитан 2-го ранга Чухнин. Быстро снявшись с якоря, мы двинулись в путь, в направлении станции Надеждинская.
Погода нам благоприятствовала. Поднялся сильный шторм и хотя в заливе он был не опасен, неприятно было, что мы сильно запаздывали, имея ввиду что казачий разъезд уже дожидался на побережье. В результате опозданий нас настиг отлив в виду берега, что поставило нас в невозможность подойти к нему на близкое расстояние. Пришлось сигнализировать на один из маяков, чтобы нам подали лодку, хотя это грозило известной опасностью, так как за истекшую ночь оповещение о моем исчезновении и аресте могло быть уже разослано повсюду. Тем не менее, другого выхода не оставалось. На наши сигналы с маяка пришла лодка, которую мы забрали, оставив маячных сторожей на катере. На лодке пришлось идти около полутора-двух верст. Вдали на возвышении у берега был виден казачий разъезд в полтора десятка коней.
Выйдя на берег, я надел на себя форменную фуражку вместо шляпы и, сняв пыльник, был снова в форме. Поздоровавшись с казаками, я, не теряя времени, двинулся догонять Забайкальскую казачью бригаду, которая, как было согласовано раньше, как раз в это время проходила района станции Надеждинской по пути из Владивостока в Никольск-Уссурийский. От начальника разъезда я узнал, что о моем исчезновении с «Киодо-Мару» уже стало известно и военные власти, предполагая, что я постараюсь присоединиться к своим забайкальцам, распорядились произвести обыск в бригаде и, если я буду обнаружен в ее рядах, подвергнуть меня аресту, применив силу в случае, если я окажу сопротивление.
Бригада, входившая в состав Гродековской группы войск, была почти не вооружена; даже винтовки имелись далеко не у всех, не говоря уже о пулеметах и артиллерии. Не желая почти невооруженную бригаду подвергать возможности боевого столкновения из-за меня, я решил отделиться от нее и, взяв с собою трех казаков, двинуться в сопровождении своего адъютанта тропой через горы на деревню Алексеевку. Так я и сделал.
Путь был труден. Но его главная трудность заключалась не столько в неудовлетворительном состоянии дороги, сколько в необходимости перевалить через горный массив, сквозь который вел единственный железнодорожный туннель. Неизбежность прохода этого туннеля была учтена моими противниками и разведка, высланная от бригады, обнаружила, что на вершине перевала хребта находится целый батальон с пулеметами. До перевала оставалось всего одна-две версты. Нужно было немедленно искать какой-то выход; времени выжидать и раздумывать не было.
Присоединившись вновь к бригаде, я пересел на строевую казачью лошадь, одел поверх своей формы грязный пыльник, казачью фуражку и взял через плечо винтовку, как то и полагается рядовому казаку. С моей фуражки была снята офицерская кокарда и фуражка передана одному из казаков. Я встал правофланговым третьего взвода одной из сотен второго полка, и в колонне по три бригада подошла к туннелю. После некоторых переговоров командира батальона с начальником бригады, полковником Сорокиным, который на вопрос - не нахожусь ли я в рядах бригады, ответил решительным отрицанием этого факта, было решено пропустить всю бригаду в колонне по одному, между шеренгами развернутого батальона, для того, чтобы каждый казак мог быть проверен. Пока проходили первые ряды этот своеобразный контроль был очень бдителен, но по мере прохождения головного полка. внимание осматривавших постепенно слабело и у меня явилась уверенность в возможности благополучно пройти через контроль. Не знаю, как вышло, но я, действительно, благополучно прошел в рядах бригады, ничем не обнаружив своего присутствия, пройдя перевал, бригада постепенно перестраивалась в колонну по три и вторичное прохождение по ее фронту офицеров батальона, оказалось не более успешным для них. Отойдя около десяти верст от заставы, я вновь отделился от бригады и, как предполагал, двинулся через горы тропой прямо на деревню Алексеевка.
Со станции Надеждинская до места ночлега, который застал меня в верстах 14 от Никольск-Уссурийского, я сделал в этот день около ста верст. Переход был нелегок, особенно со всеми переживаниями и маскарадами. Ночуя в большом селе на берегу р. Суфуна, в доме для проезжающих, мне пришлось пережить еще нападение на село шайки хунхузов, пришедших за получением выкупа за уведенных в плен сельчан. Мне посчастливилось заманить прибывших в село делегатов хунхузов в дом старосты, после чего я с помощью адъютанта обезоружил и арестовал их. Одного я велел отпустить и, указав ему на лагерь, остановившейся невдалеке от села на ночлег, казачьей бригада передал ему, чтобы уведенные сельчане немедленно были возвращены в село без всякого выкупа. Остальные были задержаны в качестве заложников. К утру пленные вернулись по домам, а хунхузы ушли подальше от села.
Рано утром 9-го июня за мной приехал в автомобиле начальник Гродековской группы войск, генерал Савельев и я, сопровождаемый им и адъютантом, уже открыто въехал в Никольск. Часть гарнизона Никольска-Уссурийского: Забайкальская казачья дивизия, Отдельная Оренбургская казачья бригада, Сибирская казачья бригада и Стрелковая бригада генерала Осипова, остались верными долгу и стремлению к продолжению борьбы с красными. Эти части восторженно встретили мое прибытие и в тот же день представились мне на смотру, в то время как другая часть гарнизона, во главе с генералом Смолиным, заперлась в казармах, ожидая в городе переворота........................"
Вот такая история от Григория Семенова, косвенно связанная с Надеждинском.
В заключении о конце жизни атамана.
Ему, одному из немногих руководителей белого движения, удалось сохранить себе жизнь после гражданской войны. Проживал он долгое время в Китае, писал мемуары и мечтал дожить до преклонного возраста. Но в августе 1945 года, после разгрома советскими войсками Японии, Семёнов был арестован в Маньчжурии. Почти год находился в заключении. Наконец ему было предъявлено обвинение в антисоветской агитации и пропаганде, шпионаже против СССР, диверсиях, терроризме. 30 августа 1946 года Военная коллегия огласила приговор: атаман Г.М.Семёнов был приговорён к смертной казни через повешение с конфискацией имущества. Позже и вся его многочисленная семья была репрессирована (всех детей приговорили к 25 годам заключения), некоторые расстреляны.
Конец!
Фото: Григорий Михайлович Семенов
[Spoiler (click to open)]
Если о Калмыкове до сих пор помнят старожилы Вольно-Надеждинска и о его посещениях станицы можно найти документальное подтверждение, то о Семенове нет информации ни в самом поселке, ни в каких-либо книжных источниках.
Но мне все-таки удалось обнаружить одну запись, подтверждающую, что атаман бывал в станице.
В книге воспоминании "О себе. Воспоминания, мысли, выводы. 1938 год" в переводе Азоровского, этому посвящена целая глава. Отрывок из нее я привожу ниже.
Предупреждаю - даже в отрывке текста много, но повествование ведется интересно, к тому же от лица "главного виновника" событии.....
".......с главного Владивостокского телеграфа мне была доставлена лента разговора по прямому проводу между генералами Вержбицким и Смолиным. Содержание этого разговора мною приводится в приложении к настоящей книге, а также и протокол заседания Президиума чрезвычайной сессии Несоц. Съезда, посвященный этому вопросу.
Из этого разговора по прямому проводу видно, куда могут завести людей зависть, больное честолюбие и интриги.
Должен оговориться, что к этим интригам строевой состав «каппелевской» армии - ни офицеры, ни тем более солдаты, ни какого отношения не имели. Интриговала небольшая численно группа «штабных», которых судьба щедро одарила тщеславием и коварством, в явный ущерб понятию о воинской дисциплине и сознанию своего долга перед Родиной.
Все эти препятствия я решил преодолеть, лично явившись в Гродеково и приняв командование над квартировавшими там частями, тем более ,что мне было известно, по распоряжению правительства, части Маньчжурской дивизии (О.М.О.) и Забайкальской бригады переброшенных во Владивосток для совершения переворота, должны были в скором времени отправиться назад в Гродеково. Если бы мне удалось сломить упорство братьев Меркуловых и получить возможность беспрепятственного движения на Хабаровск, я решил попытаться использовать свои связи в окружении маршала Чжан Цзо-лина и добиться его согласия на пропуск моих частей в Монголию.
Однако, для того, чтобы привести этот план в исполнение, мне нужно было обмануть бдительность агентов правительства Меркулова, денно и нощно наблюдавших за тем, что делается на «Киодо-Мару» и озаботиться тем, чтобы момент моего отъезда с корабля не стал бы им известен. Я был осведомлен о том, что при моей попытке к высадке береговая охрана имела распоряжение стрелять по мне. Но еще мало было незаметно выбраться с парохода: дорога из Владивостока находилась под сильным наблюдением и, таким образом, даже благополучно высадившись на сушу, не представлялось возможности выбраться из города незаметно. Решено было нанять катер и ночью, подведя его к «Киодо-Мару», пересесть на него и двигаться по направлению к железнодорожной станции, Надеждинская, на берегу Амурского залива, верстах в 6О-7О от Владивостока. На берегу залива, около Надеждинской, меня должен был ожидать конный взвод забайкальских казаков с заводными лошадьми для меня. Как я уже упомянул, Гродековские войска получили распоряжение вернуться из Владивостока на отведенные им квартиры и время моего предположенного прибытия на станцию Надеждинская было согласованно как раз с моментом прохождения Забайкальской бригады из Владивостока в Никольск-Уссурийский. Дальше было решено действовать сообразно с обстановкой, ибо трудно было предусмотреть все те препятствия, какие могли встретиться нам на пути.
Аренда подходящего катера и подготовка тайного моего выезда на нем были возложены на и доблестного офицера-серба, капитана М. А. Авдалович. Это поручение было выполнять очень трудно, ибо первые же попытки найти подходящий катер обнаружили, что по распоряжению правительства все катера и моторные лодки были угнаны за станцию Океанская в 17 верстах от Владивостока. К тому же план использования катера пришлось изменить, так как «Киодо-Мару» стоял на рейде и находился под неусыпным наблюдением с берега. Всякая попытка катера подойти к нему обратила бы на себя внимание и, безусловно, возбудила бы подозрение в заинтересованных лицах. Тогда решили зафрахтовать один из катеров на Океанской, якобы для прогулки офицеров в обществе дам, обставив каюту катера подходящим образом, т. е. накрыв стол, поставив цветы и погрузив на катер все нужное для пикника. 8-го июня катер был подготовлен и мы приступили к выполнению своего плана. В этот день я устроил вечерний прием на борту «Киодо-Мару», пригласив на него своих друзей русских и японцев.
С обеда к борту парохода приставали китайские лодки, подвозившие продукты, а к вечеру - лодки, привозившие и отвозившие гостей. Таким образом, наблюдатели были подготовлены к тому, чтобы не обращать исключительного внимания на частый подход лодок к пароходу. Часов около одиннадцати ночи, с одной из таких лодок к берегу направились я, генерал Савельев, два японца и два моих адъютанта. Оставшемуся на борту парохода адмиралу Безуар, я дал инструкцию немедленно поднять трап и больше с парохода до утра никого не отпускать, дабы никто не мог сообщить на берег о моем исчезновении.
Выгрузившись на берег и симулируя пьяную компанию, мы отправились к зданию Морского Штаба, где нас ожидали заранее приготовленные автомобили. В эту ночь, кроме правительственных патрулей, выставленных для наблюдения за «Киодо-Мару», наши мелкие патрули ходили в порту и по всей Светланской улице и должны были вмешаться в случае моего задержания в пределах городах. Однако, мы вполне благополучно добрались до машин, причем на мне поверх формы был одет старый пыльник без погон и соломенная шляпа. Усевшись в автомобиль, мы также беспрепятственно и благополучно доехали до станции Океанская, где пересели в катер, в командование которым вступил капитан 2-го ранга Чухнин. Быстро снявшись с якоря, мы двинулись в путь, в направлении станции Надеждинская.
Погода нам благоприятствовала. Поднялся сильный шторм и хотя в заливе он был не опасен, неприятно было, что мы сильно запаздывали, имея ввиду что казачий разъезд уже дожидался на побережье. В результате опозданий нас настиг отлив в виду берега, что поставило нас в невозможность подойти к нему на близкое расстояние. Пришлось сигнализировать на один из маяков, чтобы нам подали лодку, хотя это грозило известной опасностью, так как за истекшую ночь оповещение о моем исчезновении и аресте могло быть уже разослано повсюду. Тем не менее, другого выхода не оставалось. На наши сигналы с маяка пришла лодка, которую мы забрали, оставив маячных сторожей на катере. На лодке пришлось идти около полутора-двух верст. Вдали на возвышении у берега был виден казачий разъезд в полтора десятка коней.
Выйдя на берег, я надел на себя форменную фуражку вместо шляпы и, сняв пыльник, был снова в форме. Поздоровавшись с казаками, я, не теряя времени, двинулся догонять Забайкальскую казачью бригаду, которая, как было согласовано раньше, как раз в это время проходила района станции Надеждинской по пути из Владивостока в Никольск-Уссурийский. От начальника разъезда я узнал, что о моем исчезновении с «Киодо-Мару» уже стало известно и военные власти, предполагая, что я постараюсь присоединиться к своим забайкальцам, распорядились произвести обыск в бригаде и, если я буду обнаружен в ее рядах, подвергнуть меня аресту, применив силу в случае, если я окажу сопротивление.
Бригада, входившая в состав Гродековской группы войск, была почти не вооружена; даже винтовки имелись далеко не у всех, не говоря уже о пулеметах и артиллерии. Не желая почти невооруженную бригаду подвергать возможности боевого столкновения из-за меня, я решил отделиться от нее и, взяв с собою трех казаков, двинуться в сопровождении своего адъютанта тропой через горы на деревню Алексеевку. Так я и сделал.
Путь был труден. Но его главная трудность заключалась не столько в неудовлетворительном состоянии дороги, сколько в необходимости перевалить через горный массив, сквозь который вел единственный железнодорожный туннель. Неизбежность прохода этого туннеля была учтена моими противниками и разведка, высланная от бригады, обнаружила, что на вершине перевала хребта находится целый батальон с пулеметами. До перевала оставалось всего одна-две версты. Нужно было немедленно искать какой-то выход; времени выжидать и раздумывать не было.
Присоединившись вновь к бригаде, я пересел на строевую казачью лошадь, одел поверх своей формы грязный пыльник, казачью фуражку и взял через плечо винтовку, как то и полагается рядовому казаку. С моей фуражки была снята офицерская кокарда и фуражка передана одному из казаков. Я встал правофланговым третьего взвода одной из сотен второго полка, и в колонне по три бригада подошла к туннелю. После некоторых переговоров командира батальона с начальником бригады, полковником Сорокиным, который на вопрос - не нахожусь ли я в рядах бригады, ответил решительным отрицанием этого факта, было решено пропустить всю бригаду в колонне по одному, между шеренгами развернутого батальона, для того, чтобы каждый казак мог быть проверен. Пока проходили первые ряды этот своеобразный контроль был очень бдителен, но по мере прохождения головного полка. внимание осматривавших постепенно слабело и у меня явилась уверенность в возможности благополучно пройти через контроль. Не знаю, как вышло, но я, действительно, благополучно прошел в рядах бригады, ничем не обнаружив своего присутствия, пройдя перевал, бригада постепенно перестраивалась в колонну по три и вторичное прохождение по ее фронту офицеров батальона, оказалось не более успешным для них. Отойдя около десяти верст от заставы, я вновь отделился от бригады и, как предполагал, двинулся через горы тропой прямо на деревню Алексеевка.
Со станции Надеждинская до места ночлега, который застал меня в верстах 14 от Никольск-Уссурийского, я сделал в этот день около ста верст. Переход был нелегок, особенно со всеми переживаниями и маскарадами. Ночуя в большом селе на берегу р. Суфуна, в доме для проезжающих, мне пришлось пережить еще нападение на село шайки хунхузов, пришедших за получением выкупа за уведенных в плен сельчан. Мне посчастливилось заманить прибывших в село делегатов хунхузов в дом старосты, после чего я с помощью адъютанта обезоружил и арестовал их. Одного я велел отпустить и, указав ему на лагерь, остановившейся невдалеке от села на ночлег, казачьей бригада передал ему, чтобы уведенные сельчане немедленно были возвращены в село без всякого выкупа. Остальные были задержаны в качестве заложников. К утру пленные вернулись по домам, а хунхузы ушли подальше от села.
Рано утром 9-го июня за мной приехал в автомобиле начальник Гродековской группы войск, генерал Савельев и я, сопровождаемый им и адъютантом, уже открыто въехал в Никольск. Часть гарнизона Никольска-Уссурийского: Забайкальская казачья дивизия, Отдельная Оренбургская казачья бригада, Сибирская казачья бригада и Стрелковая бригада генерала Осипова, остались верными долгу и стремлению к продолжению борьбы с красными. Эти части восторженно встретили мое прибытие и в тот же день представились мне на смотру, в то время как другая часть гарнизона, во главе с генералом Смолиным, заперлась в казармах, ожидая в городе переворота........................"
Вот такая история от Григория Семенова, косвенно связанная с Надеждинском.
В заключении о конце жизни атамана.
Ему, одному из немногих руководителей белого движения, удалось сохранить себе жизнь после гражданской войны. Проживал он долгое время в Китае, писал мемуары и мечтал дожить до преклонного возраста. Но в августе 1945 года, после разгрома советскими войсками Японии, Семёнов был арестован в Маньчжурии. Почти год находился в заключении. Наконец ему было предъявлено обвинение в антисоветской агитации и пропаганде, шпионаже против СССР, диверсиях, терроризме. 30 августа 1946 года Военная коллегия огласила приговор: атаман Г.М.Семёнов был приговорён к смертной казни через повешение с конфискацией имущества. Позже и вся его многочисленная семья была репрессирована (всех детей приговорили к 25 годам заключения), некоторые расстреляны.
Конец!