Cвинья, собака и кот.
(по мотивам сна, приснившегося в Международный день сна, 16 марта).
Поздней весной 1877 года я по ранению был послан на лечение в Пятигорск. Служба в Гюмри изрядно меня измотала. Но это начинаешь хоть как-то осознавать только когда оказываешься на отдыхе, чего у меня не было уже года полтора, ни на день, и в общем-то ни на час. О характере своей службы я распостраняться не имею права, но скажу только что на таковой раненых бывает крайне мало, там либо ты жив-здоров, либо тебя уже везут по Военно-Грузинской дороге в последний путь. Но вот у меня получилось так…
Приписан я был к Семёновскому полку за штатом, и потому встреча с каким-нибудь знакомым из этого полка была практически исключена. К тому же это предупреждало всякие разговоры-воспоминания о том, кто с кем и когда под каким городом дрался, и о «помню ли я того-то и того-то». Замечательно так же, что впервые за эти полтора года я мог свободно носить и произносить своё настоящее имя. Оно никому ничего не говорило, кроме меня! Необычное ощущение, нужно сказать.
Итак, я в Пятигорске. За долгое время службы на Кавказе, здесь я, как ни странно, не был. Если выдавался отдых, проводил я его в Тифлисе или в небольшом имении в Черниговской губернии, где дела вела моя мать, вдова офицера Кавказского корпуса.
После женитьбы на Ольге, мы с ней также предпочитали отдых в Грузии. Так что я с Кавказа практически не выезжал. Жена после отдыха уезжала в Петербург к родителям, а я колесил по Закавказью по делам своего Ведомства.
Естественно, радуясь возможности встретиться, я написал Асе, что буду в Пятигорске на водах к средине мая. Как мог смягчил подробности о ранении, которое впрочем и так не вызывало особых опасений. Она приехала через 5 дней после моего прибытия на курорт.
Встреча с Ольгой была очень тёплой, и мы вообще были рады редкой возможности побыть рядом, да и отдохнуть. Особенность моей службы предполагало скорее редкие встречи, чем жизнь в нормальном браке. Детей у нас с Асей не было, что вызывало явное неудовольствие моего далёкого петербургского семейства, которое, впрочем я видел уж совсем отрывочно.
С утра из домика, который я снял - «как можно ближе к горам»! - мне нужно было ехать через весь городок на процедуры. Меня очень радовали эти утренние путешествия, и я просил кучера всякий раз ехать немного другим маршрутом. К сожалению, весенние дожди не очень способствовали особому их разнообразию. В конце концов дорога приводила всё равно на центральную улицу, и мы уже ехали по нормальной брусчатке в волнах утопающего в цветении города. Воздух можно было нарезать тонкими ломтиками, и смаковать как сыр, или пить его пьянящими глотками молодого вина.
День на четвертый, когда глаз, не привыкший к праздному восприятию, немного освоил местные примечательные места, я заметил в конце главной улицы добротный аккуратный дом с открытыми воротами. В воротах лежала свинья, чистая и ухоженная. Лежала она по-кошачьи, на брюхе, поджав передние ноги под себя. Глазки-пятачки внимательно смотрели на проходящую и проезжающую публику. Взгляд серьёзный и оценивающий.
Рядом, саженях в трёх, сидела собака - пёс рыжего окраса с длинными ушами и пушистым хвостом. Взгляд у него был радостным и очень умным. Философским, но без усталости от мира. Он тоже очень внимательно следил за публикой, и кажется, пытался дать себе определение каждому проходящему.
В последующие несколько дней я наблюдал одну и ту же картину. Только пёс иногда сидел, а иногда лежал, но обязательно с высоко поднятой наблюдательно головой и оценивающими глазами. Только потом я заметил ещё одного члена этого замечательного сообщества - кота. Кот тоже лежал, но на боку, и не в воротах, а футах в 20-ти от них, и прямо на тротуаре. В первый раз я увидел его мельком, и подумал только, что у кота необычно рыжая шерсть. Останавливаться я не почёл нужным, ибо я опаздывал на процедуры, и вообще мои мысли были заняты Асей, с которой мы обыкновенно встречались во второй половине дня в определённом кафе. Ввиду моего ранения, я не мог совершенно свободно ходить, так что мы подолгу сидели, мечтая наконец-то съездить в горы. Они манили, но меня пока что не отпускали врачи.
Когда бурности встречи с Ольгой немного притихли, я стал замечать достаточно пристальное внимание к ней со стороны многих молодых офицеров, которые проходили лечение вместе с нами. Как уже говорил, меня здесь никто не знал, и держался я особняком. Внимание такое меня несколько удивляло. В Пятигорске достаточно красивых незамужних женщин, курорт же! Да и петербурженками здесь тоже вряд ли можно было кого-то сильно удивить. Тем не менее моей жене выказывались некие особые знаки внимания, не переходящие, конечно, рамок приличия. К сожалению, если бы такое случилось, я бы не позавидовал ни одному лучшему фехтовальщику или стрелку во всём Пятигорске, не смотря на своё ранение. А «покушались» на внимание Аси исключительно молодые зелёные офицеры. К сожалению, их бравурные храбрости не имели ничего общего с тем холодным умением, которое выработалось во мне для возможного участия в особенных боях, где почти не бывает раненых, и где не берут пленных.
В общем, как достаточно тихого ревнивца, я успокаивал себя как мог. Да и Ольга не давала никаких поводов, кроме своей природной красоты и светской - тоже природной, - учтивости. Тем не менее, моё благодушие отдыхающего было несколько нарушено. «Скорее в горы! Надоели уже эти процедуры!» - засело в голове. Конечно, в свете событий с Асей, надоели не столько процедуры…
Кота я поначалу никак ассоциировал с домом, где несли свою караульную службу на воротах свинья и собака. Но это пока я всё-таки не рассмотрел его по-настоящему. Кот был не рыжим, не огненно-рыжим, или как-нибудь ещё, что полагается котам природой даже в самых странных случаях. Он был тёмно-красным! Длинная красная шерсть. Он всегда лежал на одном боку, и прохожие старались его не задеть. Иногда это им не удавалось, но кот не проявлял никакого неудовольствия. Оглядывал наглеца, и снова заваливался набок. На улице было пыльно, но кот выглядел абсолютно чистым. Чистым котом, покрашенным толстым слоем кадмия! Замечательно, что по виду прохожих было понятно, что они видят необычность кота, но вовсе не удивлены таковой. Я понимаю, что местные могли знать его историю, и перестали удивляться. Но Пятигорск полон приезжими! Они, однако, тоже не бывали особенно удивлены ни цветом его шерсти, ни расположением этого животного прямо посреди мостовой. Как и сидящими в воротах, впрочем.
Почему-то тогда я и понял, что их трое - кот, свинья и собака. Т.е. они заодно. За что за одно, меня интересовало всё больше! Дом, как я уже писал, был основательный, аккуратный и ухоженный. Но я ни разу не видел, чтобы возле него хотя бы кто-то стоял и тем более входил, въезжал или выезжал. Ухоженный нежилой дом…
Конечно, когда я уже был вполне уверен в своей походке, лишь слегка напоминавшей о ранении, я пошёл к дому без кучера, пешком. Фланирующая публика, уже наступившее лето, мысли об Ольге, о скорой поездке в горы, а потом о возвращении в Эрзурум, всё это практически пронесло меня мимо интересовавшего меня объекта. Я даже чуть задел лежавшего на брусчатке кота. Он оглядел меня, и снов улёгся. А я пошёл дальше, в недоумении, почему собственно, не вернуться, и не посмотреть внимательно на замечательную троицу! Но не вернулся.
Вечером мы с Асей пили кофе на террасе одного из кафе. Взгляды трёх-четырёх офицеров, почти юнкеров, меня стали раздражать. Жена чувствовала себя непринуждённо, но была несколько отвлечена. Впрочем, я всегда знал, что она не будет ловить каждое моё слово, и тем более притворно интересоваться моими делами и мыслями. Дела - это вообще для возможных мемуаров, когда, даст Бог, выйду в отставку. А мыслями мы привыкли делиться по желанию, а не требовать отчётов. В данном случае мы были очень даже два сапога пара. Однако, это не решало проблем, возможно несколько надуманных, с молодой порослью в эполетах.
Однажды я принял приглашение одного из этих офицеров принять участие в карточной игре. Время было раннее, Ольге немного нездоровилось. Я отвёз её домой, а сам решил съездить уж в офицерский клуб, который почти игнорировал всё это время. Ещё подумают, что я сноб или ….
В принципе, решение сыграть в карты было изначально неверным. В ранней молодости я прошёл очень серьёзную школу, и не всегда это были чопорные светские посиделки. Точнее, практически никогда. Как и со шпагой в руке, карточный стол был полем боя, где всё нередко кончалось довольно банально, но отнюдь не поклонами и обещаниями взять у милостивого государя реванш назавтра. Естественно, в данном обществе и в современном своём положении я не мог себе этого позволить никак. Оказался бы не в Гюмри, а в ближайшей тюрьме, со всеми проистекающими последствиями. Впрочем, те давние истории я давно похоронил в себе, и был уверен, что держу над собой контроль. Да и вообще, я не играл 10 лет. Но, воздух, расслабляющий отдых, и некоторая жажда реванша у «посягателей» взяли верх. Дилемма была непростой. Просто так играть, лучше не играть. Играть в свою силу же означало практически наверняка полное поражение противника. Я решил сыграть по-настоящему, но недолго. Компромисс, что является наиболее трудным, но по моей службе наиболее привычным делом.
За столом было два юнца из Ахалцихинского отряда, один Эриванского, и капитан из Первой гренадёрской дивизии, только что из-под Ардагана, который наши войска как раз взяли в начале мая. Двое ахалцикинцев меня интересовали меньше, а вот «эриванец» был одним из тех, кто уже раз мысленно падал под ударом моей шпаги, прости Господи. Да, вчера он читал Ольге стихи, когда она ожидала меня с процедур (пропади они пропадом уже!). Дело осложнялось тем, что накануне была очередная выплата жалования. Горячность моих соперников при тугом кошельке могла сыграть с нами со всеми дурную шутку.
Всегда нужно оценивать действия противника, и не дать ему зарваться - это тоже необходимое знание. Так что садился я за стол в обычном холодном возбуждении.
Если кому-то захотелось крови и бурных продолжений, пожалуйте читать французский романы. У нас же всё прошло мирно. Однако, мне пришлось несколько раз сдержаться, чтобы ахалцихинцы и эриванец особенно, не остались без средств до следующего получения жалования. Я угостил всех присутствовавших вином, поговорил с капитаном об обстановке на фронтах, перекинулся несколькими словами с уже знакомыми офицерами, и вышел из собрания. Давно я не хмелел, надо сказать. Нет, карты не для меня, потому что они очень для меня. А вино здесь хорошее, да…
Я направился к тому самому дому, с вечно открытыми воротами и странной тройкой у них. Вечерело, собиралась гроза. Улицы заметно и стремительно пустели. Мне это было очень по душе. Я не курортник вообще, и тем более, когда чувствовал, что моя рана - это уже вполне часть прошлого. К тому же, мне нужно было воспользоваться нечастым случаем, чтобы побыть одному.
В вечернем свете предо мною предстала та же самая картина - раскрытые настежь ворота, за которыми почему-то ничего не было, чему я и сам уже перестал удивляться. В воротах - свинья с умными глазами, лежащая по-кошачьи, и собака с поднятой головой и дружелюбно-внимательным, философским взглядом. Как они видят меня? Я бы очень это хотел узнать! Ну не просто так же они здесь находятся, не бывает же так, чтобы что-то было просто так, не из чего происходило и в никуда кануло! Кот тоже был на месте, но на сей раз он спал, скрутившись калачиком. Шерсть была такой же тёмно-красной, свежее-окрашенной.
Людей на улицах не стало совсем, но двое в воротах не переставали смотреть, но теперь это были отвлечённые взгляды, куда-то вдаль. У свиньи - строгий и острый, у собаки - какой-то всепроникающий и ничего не касающийся одновременно. Да, а кот спал.
Мне только показалось, что я остановился у этого дома. На самом деле, как и всегда, я прошёл мимо него, не в силах остановиться. Точнее, если и была у меня эта мысль до того, она улетучилась, и, хоть и медленно, но я прошёл мимо, едва не свернув шею, оборачиваясь на эту странную тройку. Он не смотрели на меня в тот раз. Потому что вечер, почему-то подумалось мне. Что это объясняло, я не знаю, но это было так же естественно, как и вся эта история.
Минут через 5, когда я повернул к дому, меня догнал старик в форме майора, и сказал, что в этом доме до войны жил лейтенант Гричевский. Он ушёл и ещё не вернулся. Здесь умерла его мать в ожидании сына, а отец давно умер тоже. Больше он ничего не сказал, но явно дал понять, чтобы я даже и не думал спрашивать про дом и троих его стражей. Я принял это как данность, как тайну, в которую не стоит проникать во что бы то ни стало. Кому дано - знает больше. Гричевский, значит Гричевский, и всё. Его я навряд ли встречу, мне не на фронт. Не совсем на тот фронт…
По возвращении домой я застал спящую Асю и посыльного из Гюмри, мило болтавшего вполголоса с нашей хозяйкой. При нём был пакет, в котором сообщалось, что через 3 недели я должен прибыть на службу. Эх, я бы взял Ольгу с собой - подумалось дураку! Мне ж не фронт. Что за мысли! Там, где каждую секунду я сам не знаю, где окажусь назавтра, и не повезут ли меня однажды по Военно-Грузинской дороге в последний раз… К чёрту эти мысли! Ольга, милая Ольга, нас завтра ждут горы! У нас ещё 2 недели. Только ты, я и горы! И вокруг нет юнцов с эполетами, которые ещё не умеют владеть шпагой и даже играть в карты. Да, это я тоже подумал, что скрывать, раз писать взялся. Умеют, не умеют, но им нужно будет брать Карс…
Ночью я развернул активную деятельность по подготовке нашего отъезда. Впрочем, я заранее всех предупредил, и хозяйку, и кузнеца, и нашего провожатого из местных, и лавочника напротив, так что они не слишком удивлялись странному капитану Брановскому. Сюрприз жене - что непонятного? Наутро нас ждала настоящая арба и петляющая вверх и вверх дорога - в горы!..
А кот, свинья и собака остались, ждать ли капитана Гричевского, или просто смотреть на прохожих и проезжающих, и думать о них - кто знает…
г. Пятигорск.
В лето 1877 г. от Р.Х. , май - июнь.
«После того мы в Пятигорске не были. Гричевских нашёл несколько, а ни одного из Пятигорска.А в горах было чудо как хорошо!» - поздняя приписка*.
Прим. *(надворный советник, подполковник в отставке Максим Брановский)
г.С.-Петербург, в лето 1904г.от Р.Х.