Непостижимое
Есть один отрывок в романе Френсиса Скотта Фицджеральда "Ночь нежна", который я не могу понять. Я давно прочла эту книгу, года два назад, а понять до сих пор не могу. Потому что ответить на вопросы, которые у меня возникли при чтении, "да, да, да" - просто немыслимо. Проще решить - может, это я что-то не понимаю? А может, и правда не понимаю...
Вот этот отрывок. Я убрала один абзац, о чувствах Розмэри, не относящийся к сути вопроса. Место действия - французский театр Первой мировой войны, герой вспоминает битву на Сомме, в ходе которой потери убитыми и ранеными составили свыше 1 000 000 человек.
"Дик обогнул траверс и продолжал идти по дощатому настилу на дне траншеи. Посмотрел в попавшийся на пути перископ, потом стал на стрелковую ступень и выглянул из-за бруствера. Впереди, под мутным сереньким небом, был виден Бомон-Гамель, слева памятником трагедии высилась гора Типваль.
Дик поднес к глазам полевой бинокль, тягостное чувство сдавило ему горло.
Он пошел по траншее дальше и у следующего траверса нагнал своих спутников. Ему не терпелось передать другим переполнявшее его волнение, заставить их все почувствовать и все понять; а между тем ему ведь ни разу не пришлось побывать в бою - в отличие от Эйба Норта, например.
- Каждый фут этой земли обошелся тем летом в двадцать тысяч человеческих жизней, - сказал он Розмэри. < >
- С тех пор немало еще поумирало народу, и все мы тоже скоро умрем, - утешил Эйб.
Розмэри неотрывно смотрела на Дика, ожидая продолжения его речи.
- Вот видите речушку - не больше двух минут ходу отсюда? Так вот, англичанам понадобился тогда месяц, чтобы до нее добраться. Целая империя шла вперед, за день продвигаясь на несколько дюймов: падали те, кто был в первых рядах, их место занимали шедшие сзади. А другая империя так же медленно отходила назад, и только убитые оставались лежать бессчетными грудами окровавленного тряпья. Такого больше не случится в жизни нашего поколения, ни один европейский народ не отважится на это.
- В Турции только-только перестали воевать, - сказал Эйб. - И в Марокко…
- То другое дело. А Западный фронт в Европе повторить нельзя и не скоро можно будет. И напрасно молодежь думает, что ей это по силам. Еще первое Марнское сражение можно было б повторить, но то, что произошло здесь, - нет, никак. Для того, что произошло здесь, потребовалось многое - вера в бога, и годы изобилия, и твердые устои, и отношения между классами, как они сложились именно к тому времени. Итальянцы и русские для этого фронта не годились. Тут нужен был фундамент цельных чувств, которые старше тебя самого. Нужно было, чтобы в памяти жили рождественские праздники, и открытки с портретами кронпринца и его невесты, и маленькие кафе Баланса, и бракосочетания в мэрии, и поездки на дерби, и дедушкины бакенбарды.
- Такую тактику битвы придумал еще генерал Грант - в тысяча восемьсот шестьдесят пятом - при Питерсберге.
- Не правда, то, что придумал генерал Грант, было обыкновенной массовой бойней. А то, о чем говорю я, идет от Льюиса Кэрролла, и Жюля Верна, и того немца, который написал «Ундину», и деревенских попиков, любителей поиграть в кегли, и марсельских marraines (кумушки - пер.), и обольщенных девушек из захолустий Вестфалии и Вюртемберга. В сущности, здесь ведь разыгралась любовная битва - целый век любви буржуа пошел на то, чтоб удобрить это поле. Это была последняя любовная битва в истории."
Что хочет он сказать, этот Дик Дайвер (умный, образованный, глубокий человек, по сюжету романа)? Что Первая мировая война была за эту перечисленную выше ерунду - открытки, кафе, поездки на дерби, дедушкины бакенбарды? Что вот это всё и есть любовь буржуа? Что за это можно и нужно убивать, а потом восхищаться - нет, не победой! - количеством погибших?
Неужели на эти вопросы ответ - "да"?
Вот этот отрывок. Я убрала один абзац, о чувствах Розмэри, не относящийся к сути вопроса. Место действия - французский театр Первой мировой войны, герой вспоминает битву на Сомме, в ходе которой потери убитыми и ранеными составили свыше 1 000 000 человек.
"Дик обогнул траверс и продолжал идти по дощатому настилу на дне траншеи. Посмотрел в попавшийся на пути перископ, потом стал на стрелковую ступень и выглянул из-за бруствера. Впереди, под мутным сереньким небом, был виден Бомон-Гамель, слева памятником трагедии высилась гора Типваль.
Дик поднес к глазам полевой бинокль, тягостное чувство сдавило ему горло.
Он пошел по траншее дальше и у следующего траверса нагнал своих спутников. Ему не терпелось передать другим переполнявшее его волнение, заставить их все почувствовать и все понять; а между тем ему ведь ни разу не пришлось побывать в бою - в отличие от Эйба Норта, например.
- Каждый фут этой земли обошелся тем летом в двадцать тысяч человеческих жизней, - сказал он Розмэри. < >
- С тех пор немало еще поумирало народу, и все мы тоже скоро умрем, - утешил Эйб.
Розмэри неотрывно смотрела на Дика, ожидая продолжения его речи.
- Вот видите речушку - не больше двух минут ходу отсюда? Так вот, англичанам понадобился тогда месяц, чтобы до нее добраться. Целая империя шла вперед, за день продвигаясь на несколько дюймов: падали те, кто был в первых рядах, их место занимали шедшие сзади. А другая империя так же медленно отходила назад, и только убитые оставались лежать бессчетными грудами окровавленного тряпья. Такого больше не случится в жизни нашего поколения, ни один европейский народ не отважится на это.
- В Турции только-только перестали воевать, - сказал Эйб. - И в Марокко…
- То другое дело. А Западный фронт в Европе повторить нельзя и не скоро можно будет. И напрасно молодежь думает, что ей это по силам. Еще первое Марнское сражение можно было б повторить, но то, что произошло здесь, - нет, никак. Для того, что произошло здесь, потребовалось многое - вера в бога, и годы изобилия, и твердые устои, и отношения между классами, как они сложились именно к тому времени. Итальянцы и русские для этого фронта не годились. Тут нужен был фундамент цельных чувств, которые старше тебя самого. Нужно было, чтобы в памяти жили рождественские праздники, и открытки с портретами кронпринца и его невесты, и маленькие кафе Баланса, и бракосочетания в мэрии, и поездки на дерби, и дедушкины бакенбарды.
- Такую тактику битвы придумал еще генерал Грант - в тысяча восемьсот шестьдесят пятом - при Питерсберге.
- Не правда, то, что придумал генерал Грант, было обыкновенной массовой бойней. А то, о чем говорю я, идет от Льюиса Кэрролла, и Жюля Верна, и того немца, который написал «Ундину», и деревенских попиков, любителей поиграть в кегли, и марсельских marraines (кумушки - пер.), и обольщенных девушек из захолустий Вестфалии и Вюртемберга. В сущности, здесь ведь разыгралась любовная битва - целый век любви буржуа пошел на то, чтоб удобрить это поле. Это была последняя любовная битва в истории."
Что хочет он сказать, этот Дик Дайвер (умный, образованный, глубокий человек, по сюжету романа)? Что Первая мировая война была за эту перечисленную выше ерунду - открытки, кафе, поездки на дерби, дедушкины бакенбарды? Что вот это всё и есть любовь буржуа? Что за это можно и нужно убивать, а потом восхищаться - нет, не победой! - количеством погибших?
Неужели на эти вопросы ответ - "да"?