субботнее
Встает вопрос: способен ли человек быть счастливым, и
был ли он когда-либо способен на это? Человек - несомненно,
как каждое живое существо; но человечество - никогда. Все
несчастье человека в том, что ему предопределено было стать
человечеством; или в том, что он стал человечеством слишком
поздно, когда он уже непоправимо дифференцировался на нации,
расы, веры, сословия и классы, на богатых и бедных, на
культурных и некультурных, на поработителей и порабощенных.
Сгоните в одно стадо лошадей, волков, овец и кошек, лисиц,
медведей и коз; заприте их в одном загоне, заставьте их жить
в этом неестественном соединении, которое вы назовете
Обществом, и исполнять общие для всех правила жизни; это
будет несчастное, недовольное, разобщенное, стадо, в котором
ни одна божья тварь не будет себя чувствовать на месте. Вот
вам вполне точный образ огромного и безнадежно разнородного
стада, называемого человечеством.
Нации, сословия, классы не могут долго сосуществовать,
не задевая друг друга и не тяготясь друг другом до полного отвращения; они могут жить
или в вечной изоляции друг от друга, - что было возможно
лишь до тех пор, пока мир был для них достаточно велик, -
или в борьбе друг с другом, в борьбе не на жизнь, а на
смерть. Для биологических человеческих групп, таких, как
раса, нация или класс, существует единственный естественный
путь к блаженному состоянию ничем не нарушаемой
однородности: надо расчистить место для себя, истребив всех
других. А это и есть то, чего не успел сделать вовремя
людской род.
Теперь уже поздно браться за это. Мы обзавелись слишком многими доктринами и обязательствами,
которыми оберегаем "других", вместо того чтобы от них
избавиться; мы выдумали кодекс нравственности, права
человека, договоры. законы, равенство, гуманность и прочее;
мы создали некую фикцию человечества, понятие, объединяющее
я нас и "других" в воображаемом "высшем единстве". Какая
роковая ошибка! Нравственный закон мы поставили выше
биологического. Мы нарушили величайшую естественную
предпосылку всякой общности: только однородное общество
может быть счастливым. И это вполне достижимое благо мы
принесли в жертву великой, но неосуществимой мечте: создать
единое человечество и установить единый строй для людей всех
наций, классов и уровней жизни. То была великодушная
глупость. То была единственная в своем роде достойная
уважения попытка человека подняться над самим собой. И за
этот свой предельный идеализм род людской расплачивается
ныне неизбежным распадом.
Процесс, в ходе которого человек пытается как-то
организовать себя в человечество, столь же древен, как сама
цивилизация, как первые, законы и первые общины; и если
человечество в итоге, после долгих тысячелетий, добилось
лишь того, что пропасти между расами, нациями, классами и
мировоззрениями стали такими глубокими, бездонными, как
сейчас, то уже не стоит закрывать глаза на тот факт, что
злополучная историческая попытка сплотить всех людей в некое
человечество потерпела окончательное и трагическое крушение.
В конце донцов мы уже начинаем осознавать что отсюда эти
попытки и замыслы организовать человеческое общество иначе,
с помощью радикального освобождения места для одной нации,
одного класса или одной религии. Но кто может сказать,
насколько глубоко проникли в нас микробы неизлечимой болезни
дифференцирования? Рано или поздно любое мнимо-однородное
целое неизбежно расколется вновь, превратившись в скопление
разноречивых интересов, партий, сословий и так далее,
которые или снова начнут подавлять друг друга, или будут
страдать от своего сосуществования. Нет никакого выхода.
Карел Чапек, "Война с саламандрами", 1936
был ли он когда-либо способен на это? Человек - несомненно,
как каждое живое существо; но человечество - никогда. Все
несчастье человека в том, что ему предопределено было стать
человечеством; или в том, что он стал человечеством слишком
поздно, когда он уже непоправимо дифференцировался на нации,
расы, веры, сословия и классы, на богатых и бедных, на
культурных и некультурных, на поработителей и порабощенных.
Сгоните в одно стадо лошадей, волков, овец и кошек, лисиц,
медведей и коз; заприте их в одном загоне, заставьте их жить
в этом неестественном соединении, которое вы назовете
Обществом, и исполнять общие для всех правила жизни; это
будет несчастное, недовольное, разобщенное, стадо, в котором
ни одна божья тварь не будет себя чувствовать на месте. Вот
вам вполне точный образ огромного и безнадежно разнородного
стада, называемого человечеством.
Нации, сословия, классы не могут долго сосуществовать,
не задевая друг друга и не тяготясь друг другом до полного отвращения; они могут жить
или в вечной изоляции друг от друга, - что было возможно
лишь до тех пор, пока мир был для них достаточно велик, -
или в борьбе друг с другом, в борьбе не на жизнь, а на
смерть. Для биологических человеческих групп, таких, как
раса, нация или класс, существует единственный естественный
путь к блаженному состоянию ничем не нарушаемой
однородности: надо расчистить место для себя, истребив всех
других. А это и есть то, чего не успел сделать вовремя
людской род.
Теперь уже поздно браться за это. Мы обзавелись слишком многими доктринами и обязательствами,
которыми оберегаем "других", вместо того чтобы от них
избавиться; мы выдумали кодекс нравственности, права
человека, договоры. законы, равенство, гуманность и прочее;
мы создали некую фикцию человечества, понятие, объединяющее
я нас и "других" в воображаемом "высшем единстве". Какая
роковая ошибка! Нравственный закон мы поставили выше
биологического. Мы нарушили величайшую естественную
предпосылку всякой общности: только однородное общество
может быть счастливым. И это вполне достижимое благо мы
принесли в жертву великой, но неосуществимой мечте: создать
единое человечество и установить единый строй для людей всех
наций, классов и уровней жизни. То была великодушная
глупость. То была единственная в своем роде достойная
уважения попытка человека подняться над самим собой. И за
этот свой предельный идеализм род людской расплачивается
ныне неизбежным распадом.
Процесс, в ходе которого человек пытается как-то
организовать себя в человечество, столь же древен, как сама
цивилизация, как первые, законы и первые общины; и если
человечество в итоге, после долгих тысячелетий, добилось
лишь того, что пропасти между расами, нациями, классами и
мировоззрениями стали такими глубокими, бездонными, как
сейчас, то уже не стоит закрывать глаза на тот факт, что
злополучная историческая попытка сплотить всех людей в некое
человечество потерпела окончательное и трагическое крушение.
В конце донцов мы уже начинаем осознавать что отсюда эти
попытки и замыслы организовать человеческое общество иначе,
с помощью радикального освобождения места для одной нации,
одного класса или одной религии. Но кто может сказать,
насколько глубоко проникли в нас микробы неизлечимой болезни
дифференцирования? Рано или поздно любое мнимо-однородное
целое неизбежно расколется вновь, превратившись в скопление
разноречивых интересов, партий, сословий и так далее,
которые или снова начнут подавлять друг друга, или будут
страдать от своего сосуществования. Нет никакого выхода.
Карел Чапек, "Война с саламандрами", 1936