по заказам наших слушателей...
Если бы я записывала свои сны за последние несколько лет, то размерами собрания сочинений обогнала бы дедушку Ленина… только у него все об одном и том же, а у меня - и романы, и сериалы, и зарисовки на разные темы. Впрочем, превалировал бы жанр фантастика/триллер/боевик, так что продавались бы мои волшебные сны в дешевых книжках с яркими обложками в качестве бульварного чтива… в лучшем случае.
Это я все к чему? Да так, на днях я забыла поставить будильник и проспала шестнадцать часов подряд - так мне столько фигни пафосной наприснилось...
…С хрустом открывается дверь, и я выхожу из машины на плоскую равнину, превращающуюся в утесы в нескольких метрах от передних колес. За мной выбирается Феггеле, за ней - не верится, но это моя сестра, та самая, из жуткой истории с собакой. Из передних дверей выходят четыре человека, среди них мама. Мы пробираемся между камнями, пока перед нами не открывается вид на долину, утыканную вертикальными… горами? башнями? городами? На каждой гигантской скале - крутые лестницы, на вершинах - дома, деревья, башни и даже, кажется, фонтаны. Несколько скал разрушено, обломки перемешаны с железными прутьями, которыми (я откуда-то знаю) поддерживались эти конструкции.
- Метеора. Я всегда мечтала ее увидеть, - говорит Феггеле.
Метеора. Я думала, что она выглядит не так. Что там монастыри…
Я забираюсь повыше и заглядываю на другую сторону скальной гряды: и точно, там - море шпилей и крестов, скала-костел соседствует со скалой-мечетью, греческие православные купола чуть выше русских… и - люди, множество людей.
- Пойдем туда, туда, там красиво!
- Но очень тесно, - отвечает мама; остальные уже начали спуск к ближайшему скальному городу. - Там, где собрались все верующие мира, атеистам не место.
- Дайте я хотя бы это сфотографирую! - кричу я и понимаю, что фотоаппарат в машине. - Подождите, я сбегаю за фотиком!
Группа, игнорируя мои вопли, бредет вниз по узкой тропинке. Идущая сзади Феггеле оборачивается:
- В своей жизни ты пропустила столько сцен, достойных фотографирования…
- Ну и что?
- Скоро сядет солнце.
- Ну и что?
Феггеле смотрит на меня, как на глупого ребенка, и указывает на небо. Солнце на самом деле низковато, и отсвечивает желтым, но до заката еще несколько часов. Я не понимаю.
Вернуться к машине - неожиданно сложная задача: земля то трясется, как желе, то проваливается, как губка, то с чавканьем засасывает мои ноги; последние несколько метров я ползу на четвереньках по локоть в зеленоватой массе, которая рассыпается от малейшего толчка. У машины земля тверже, но трава, растущая до самого горизонта - сероватого оттенка и ощутимо пахнет плесенью. Кривясь от отвращения, я достаю фотоаппарат с заднего сиденья - не мой, тяжелый и белый, и поспешно соскакиваю с травы; естественно, забываю наступать на губкоземлю как можно осторожнее - и она обрушивается у меня под ногами.
Пролетев метров шесть, я вместе с кусками земли плюхаюсь на скалы; лежу и бессильно ругаюсь. Затем слышу шаги; сестра протягивает мне руку и помогает встать.
- Ты взяла фотоаппарат? Зачем?
Я хочу ответить, но запутываюсь в словах. Мне неудобно: я совсем ее не знаю; я не понимаю, почему она не пошла с остальными, а осталась ждать меня; два года назад она погибла по моей вине; мне ужасно стыдно. Она же, не ожидая ответа и ничем не показывая, что помнит инцидент с собакой, ловко карабкается по камням.
- Смотри!
Через проем в скалах видно залитую желто-оранжевым светом равнину с монастырями, где копошатся тысячи людей. Я поспешно фотографирую. До нас доносится заунывное пение.
- Молятся.
- Как же их много… что, на самом деле все верующие мира?
- Все люди. Все конфессии.
Она немногословна, моя сестра.
Я смотрю через объектив на толпу; зум у него не чета моему. «Искажения…» - бормочет одна мыслишка, «какая разница?» - обрывает ее вторая. Нахожу группу патриархов в бородах и с кадилами, затем человека в смешной шапке и белой с золотом робе. Папа. Римский. Я фотографирую папу и опускаю глаза на дисплей, ожидая, что там высветится снимок, но чужая камера устроена по-другому. Понажимав незнакомые кнопки, я вздыхаю и оборачиваюсь:
- Это твой фотоаппарат? - Сестра кивает. - На нем можно просмотреть снимки?
- Можно, - со скучающим видом говорит она. - Но зачем?
Свет становится оранжевым; солнце все ниже. Мы не идем направо, к толпам верующих, мы не идем налево, где исчезли Феггеле и остальные, нам нужно вперед, в скалы… там что-то важное, но что?
Серые камни сменяются бурыми, затем угольно-черными, с влажным блеском. Все чаще попадаются сталактиты; скалы выглядят обмытыми, будто полустекшими. В них промыты арки, проемы, окна. Вершины завалены набок, как у песочных замков, задетых речной волной. Море открывается неожиданно: мерзкое, зеленоватое с маслянистым блеском, под небом цвета охры. По нему во всех направлениях лениво перемещаются гигантские волны; одна разворачивается к выступающему мысу, поднимается над ним и… заглатывает его с грохотом, шипением и, кажется, чавканьем. Откатывается. От берега отгрызен порядочный кусок с черными, оплывшими краями. Я отшатываюсь, сестра держит меня за руку, указывает прямо и вниз. Из скал выступает круглый купол, на нем - черное на черном - едва различимы силуэты четырех каменных пантер. Невдалеке волна с ревом вгрызается в берег; одна пантера бьет хвостом по скале; другая зевает и поворачивается на бок.
- Защищают землю.
- Хреново как-то защищают! - усмехаюсь я, как вдруг над нами и над ними нависает жирно поблескивающая волна, хищно замахивается в нашу сторону - и разбивается о купол, оставив лишь поблескивающие капли на каменных шкурах.
- Защищают как могут. По крайней мере, держались до сегодняшнего дня… ночи.
Мне становится стыдно. Ближайшая пантера оборачивается и смеривает меня взглядом: я прячусь за объективом и фотографирую ее строгую морду. «Зачем?» спрашивает сестра. Я не отвечаю, хватаю ее за руку и тяну в сторону, хотя куда дальше идти - непонятно. Внизу разбивается волна и слышно, как море отгрызает еще кусок земли. Там, где приземляются брызги, скалы едва слышно шипят и стекают вниз черной жижей. Я вспоминаю серую траву; на другом конце бесконечной равнины - это же море, грызет и грызет землю, «до сегодняшнего дня… ночи»… Ночи.
- Мы ждем заката, да?
- Ну… есть еще второе солнце… - она указывает в сторону моря. Там катится желто-синий шарик, но с такой скоростью…
- Обнадежила. Оно сядет еще раньше первого!
Она невозмутимо кивает. Я - в первый и уже в последний раз - внимательно ее рассматриваю. Она почти не изменилась: те же темно-карие глаза (на этот раз подсвеченные красными отсветами заката), мягкие каштановые волосы, четко очерченные губы… Все еще ниже меня ростом, хотя разница в возрасте между нами сократилась. Мы стали чуть более похожи друг на друга, но все равно не слишком. Я хочу спросить, как ее зовут, но знаю - она не скажет. «Потому что это сон», услужливо подсказывает кто-то у задней стенки черепа. Сон, но я не смогу проснуться, пока не дождусь ночи, когда море соберется с силами и одним махом поглотит скалы, и серую траву, и людей, молящихся о своем последнем дне, и меня, и ее.
Я выглядываю в двойное окно, промытое в камне, и делаю последний снимок - багровое солнце, уже зацепившееся краем за верхушку скалы, и отражающееся в маслянистой заводи. Сестра молчит, ее любимый вопрос - во взгляде. Не буду отвечать, не буду…
Низачем! ни для кого! потому что я так хочу!
Мы разворачиваемся спиной к солнцу и бредем вдоль берега, мимо пантер (одна провожает нас взглядом), мимо оплывших скал.. слева остаются монастыри Метеоры и пение верующих, под ногами похлюпывает тающая на глазах земля, со сталактитов срываются черные капли, в грохоте волн мне слышится злобное рычание и тонкий вой. Солнце за спиной превращается в багровую полоску; затем она исчезает, и наступает тьма.
Это я все к чему? Да так, на днях я забыла поставить будильник и проспала шестнадцать часов подряд - так мне столько фигни пафосной наприснилось...
…С хрустом открывается дверь, и я выхожу из машины на плоскую равнину, превращающуюся в утесы в нескольких метрах от передних колес. За мной выбирается Феггеле, за ней - не верится, но это моя сестра, та самая, из жуткой истории с собакой. Из передних дверей выходят четыре человека, среди них мама. Мы пробираемся между камнями, пока перед нами не открывается вид на долину, утыканную вертикальными… горами? башнями? городами? На каждой гигантской скале - крутые лестницы, на вершинах - дома, деревья, башни и даже, кажется, фонтаны. Несколько скал разрушено, обломки перемешаны с железными прутьями, которыми (я откуда-то знаю) поддерживались эти конструкции.
- Метеора. Я всегда мечтала ее увидеть, - говорит Феггеле.
Метеора. Я думала, что она выглядит не так. Что там монастыри…
Я забираюсь повыше и заглядываю на другую сторону скальной гряды: и точно, там - море шпилей и крестов, скала-костел соседствует со скалой-мечетью, греческие православные купола чуть выше русских… и - люди, множество людей.
- Пойдем туда, туда, там красиво!
- Но очень тесно, - отвечает мама; остальные уже начали спуск к ближайшему скальному городу. - Там, где собрались все верующие мира, атеистам не место.
- Дайте я хотя бы это сфотографирую! - кричу я и понимаю, что фотоаппарат в машине. - Подождите, я сбегаю за фотиком!
Группа, игнорируя мои вопли, бредет вниз по узкой тропинке. Идущая сзади Феггеле оборачивается:
- В своей жизни ты пропустила столько сцен, достойных фотографирования…
- Ну и что?
- Скоро сядет солнце.
- Ну и что?
Феггеле смотрит на меня, как на глупого ребенка, и указывает на небо. Солнце на самом деле низковато, и отсвечивает желтым, но до заката еще несколько часов. Я не понимаю.
Вернуться к машине - неожиданно сложная задача: земля то трясется, как желе, то проваливается, как губка, то с чавканьем засасывает мои ноги; последние несколько метров я ползу на четвереньках по локоть в зеленоватой массе, которая рассыпается от малейшего толчка. У машины земля тверже, но трава, растущая до самого горизонта - сероватого оттенка и ощутимо пахнет плесенью. Кривясь от отвращения, я достаю фотоаппарат с заднего сиденья - не мой, тяжелый и белый, и поспешно соскакиваю с травы; естественно, забываю наступать на губкоземлю как можно осторожнее - и она обрушивается у меня под ногами.
Пролетев метров шесть, я вместе с кусками земли плюхаюсь на скалы; лежу и бессильно ругаюсь. Затем слышу шаги; сестра протягивает мне руку и помогает встать.
- Ты взяла фотоаппарат? Зачем?
Я хочу ответить, но запутываюсь в словах. Мне неудобно: я совсем ее не знаю; я не понимаю, почему она не пошла с остальными, а осталась ждать меня; два года назад она погибла по моей вине; мне ужасно стыдно. Она же, не ожидая ответа и ничем не показывая, что помнит инцидент с собакой, ловко карабкается по камням.
- Смотри!
Через проем в скалах видно залитую желто-оранжевым светом равнину с монастырями, где копошатся тысячи людей. Я поспешно фотографирую. До нас доносится заунывное пение.
- Молятся.
- Как же их много… что, на самом деле все верующие мира?
- Все люди. Все конфессии.
Она немногословна, моя сестра.
Я смотрю через объектив на толпу; зум у него не чета моему. «Искажения…» - бормочет одна мыслишка, «какая разница?» - обрывает ее вторая. Нахожу группу патриархов в бородах и с кадилами, затем человека в смешной шапке и белой с золотом робе. Папа. Римский. Я фотографирую папу и опускаю глаза на дисплей, ожидая, что там высветится снимок, но чужая камера устроена по-другому. Понажимав незнакомые кнопки, я вздыхаю и оборачиваюсь:
- Это твой фотоаппарат? - Сестра кивает. - На нем можно просмотреть снимки?
- Можно, - со скучающим видом говорит она. - Но зачем?
Свет становится оранжевым; солнце все ниже. Мы не идем направо, к толпам верующих, мы не идем налево, где исчезли Феггеле и остальные, нам нужно вперед, в скалы… там что-то важное, но что?
Серые камни сменяются бурыми, затем угольно-черными, с влажным блеском. Все чаще попадаются сталактиты; скалы выглядят обмытыми, будто полустекшими. В них промыты арки, проемы, окна. Вершины завалены набок, как у песочных замков, задетых речной волной. Море открывается неожиданно: мерзкое, зеленоватое с маслянистым блеском, под небом цвета охры. По нему во всех направлениях лениво перемещаются гигантские волны; одна разворачивается к выступающему мысу, поднимается над ним и… заглатывает его с грохотом, шипением и, кажется, чавканьем. Откатывается. От берега отгрызен порядочный кусок с черными, оплывшими краями. Я отшатываюсь, сестра держит меня за руку, указывает прямо и вниз. Из скал выступает круглый купол, на нем - черное на черном - едва различимы силуэты четырех каменных пантер. Невдалеке волна с ревом вгрызается в берег; одна пантера бьет хвостом по скале; другая зевает и поворачивается на бок.
- Защищают землю.
- Хреново как-то защищают! - усмехаюсь я, как вдруг над нами и над ними нависает жирно поблескивающая волна, хищно замахивается в нашу сторону - и разбивается о купол, оставив лишь поблескивающие капли на каменных шкурах.
- Защищают как могут. По крайней мере, держались до сегодняшнего дня… ночи.
Мне становится стыдно. Ближайшая пантера оборачивается и смеривает меня взглядом: я прячусь за объективом и фотографирую ее строгую морду. «Зачем?» спрашивает сестра. Я не отвечаю, хватаю ее за руку и тяну в сторону, хотя куда дальше идти - непонятно. Внизу разбивается волна и слышно, как море отгрызает еще кусок земли. Там, где приземляются брызги, скалы едва слышно шипят и стекают вниз черной жижей. Я вспоминаю серую траву; на другом конце бесконечной равнины - это же море, грызет и грызет землю, «до сегодняшнего дня… ночи»… Ночи.
- Мы ждем заката, да?
- Ну… есть еще второе солнце… - она указывает в сторону моря. Там катится желто-синий шарик, но с такой скоростью…
- Обнадежила. Оно сядет еще раньше первого!
Она невозмутимо кивает. Я - в первый и уже в последний раз - внимательно ее рассматриваю. Она почти не изменилась: те же темно-карие глаза (на этот раз подсвеченные красными отсветами заката), мягкие каштановые волосы, четко очерченные губы… Все еще ниже меня ростом, хотя разница в возрасте между нами сократилась. Мы стали чуть более похожи друг на друга, но все равно не слишком. Я хочу спросить, как ее зовут, но знаю - она не скажет. «Потому что это сон», услужливо подсказывает кто-то у задней стенки черепа. Сон, но я не смогу проснуться, пока не дождусь ночи, когда море соберется с силами и одним махом поглотит скалы, и серую траву, и людей, молящихся о своем последнем дне, и меня, и ее.
Я выглядываю в двойное окно, промытое в камне, и делаю последний снимок - багровое солнце, уже зацепившееся краем за верхушку скалы, и отражающееся в маслянистой заводи. Сестра молчит, ее любимый вопрос - во взгляде. Не буду отвечать, не буду…
Низачем! ни для кого! потому что я так хочу!
Мы разворачиваемся спиной к солнцу и бредем вдоль берега, мимо пантер (одна провожает нас взглядом), мимо оплывших скал.. слева остаются монастыри Метеоры и пение верующих, под ногами похлюпывает тающая на глазах земля, со сталактитов срываются черные капли, в грохоте волн мне слышится злобное рычание и тонкий вой. Солнце за спиной превращается в багровую полоску; затем она исчезает, и наступает тьма.