Вчера в разговоре с
Араиком сформулировал примерно следующее о так называемом постмодернизме в России.
Модернизм, во всех его разных формах, имел содержанием радикальное воссоздание человеческого проекта, переосмысление отношений человека с Богом, выявление возможности чистого пафоса, основанного на личной человеческой свободе, личном достоинстве, не связанном с позитивными социальными конструкциями, вроде государства и религии. По сути, это предельное развитие романтизма.
Постмодернизм, в здоровом его виде, есть движение к большей свободе. Пафос снимается, но не потому, что отрицается его содержательная важность, не потому, что отрицается божественная природа духа и проблема достоинства человека. Причина скорее в том, что в пафосе видится ограничитель свободы; являясь отрицанием позитивных конструкций, он перенимал многие их черты: монотеизм, зацикленность на ограниченном числе форм, параноидальность.
Постмодернист отличается от модерниста не тем, что последний верит в “вершины духа”, а первый нет. Разница в том, что один склонен ломать стулья по этому поводу, а другой более гибок и остроумен в своих проявлениях. При этом практически все формальные достижения модернизма постмодернизмом принимаются.
В России же постмодернизм похож на российский капитализм: тот и другой возникает из карикатуры на себя. Советская пропаганда про “преступный мир алчности и наживы” была образцом для того, чтобы в России начали строить мир социал-дарвинизма. Аналогично, недалекий "модернист" может в релятивизме постмодерна усмотреть не здоровую иронию и плюрализм, а полный нигилизм и “бездуховность”. В свою очередь, воспринявшие такое представление о постмодернизме культурные деятели, занимающиеся своей культурной деятельностью согласно известному принципу “чтобы было”, рождают куриозный тип русских постмодернистов. Могущих на полном серьезе заявить, что, де, Бога нет и что, де, это есть основная установка современной культуры, а тот, кто этого не понимает, безнадежно не в теме.