Монархия. Доводы сильные и доводы слабые
Труд Льва Тихомирова, переизданный в эмиграции в 1923 году, совершенно исчез с книжного рынка. Для того чтобы еще раз переиздать этот хотя и устарелый, но очень ценный и пока единственный труд о монархии, у зарубежных монархистов не нашлось ни денег, ни желания. [Следует отметить, что в РФ он был наконец издан.] В предисловии к этому труду Г. Лукьянов писал о дореволюционном времени:
"Тогдашние широкие монархические круги ограничивались молебнами, панихидами и телеграммами, а "Монархическая Государственность" мирно покоилась в библиотеках, где не читалась, - слишком сухо написана"....
Перед предисловием Лукьянова помещено постановление "Совещания представителей зарубежных организаций русской национально мыслящей молодежи", датированное январем 1923 года и подписанное Юрием Ширинским-Шихматовым. Я не знаю, что стало нынче с этой организацией и существовала ли она в реальности. Но если и существовала, то ее судьба могла бы послужить очень грозным предостережением нашему штабс-капитанскому движению: нельзя проходить мимо предостережений даже тогда, когда они очень неприятны. В этом постановлении сказано, что зарубежная молодежь "недостаточно сознает необходимость политического образования, в ней мало склонности к самостоятельной работе, она слишком пассивно исполнительна". Постановление напоминает:
"Хотя в монархически настроенного эмиграции и приходится встречать немало лиц, игравших в свое время в царской России видную роль, но частно это люди политически не подготовленные, даже не могущие доказать, почему они считают себя именно монархистами, а не чем-либо иным. Такие лица могли быть полезны в то время, когда в России государстветгый строй был монархический, когда первою задачею всякого государственного служащего было "охранять существующий строй"; когда трудно было отличить консерватора (не рассуждающего "охранителя") от убежденного монархиста.*) Теперь положение совсем иное: государственный строй рухнул, а для его восстановления нужны не "охранители", а "созидатели". На очереди не государственная служба, а идейная политическая работа. Для нее нужен кадр идейных людей; но одной идейности мало, нужно еще серьезное политическое образование. Нужны люди, могущие во враждебной среде строго научно, обоснованно и последовательно доказать правильность своих убеждений; нужны люди, знающие все слабые стороны аргументации противников...
Таких людей должна выделить из своей среды русская молодежь... Не следует забывать, что глубокий, выстраданный и вымоленный монархизм, спаянный страданием и кровью, выковывается теперь именно и только в России, под большевицким молотом. Правда, это монархизм чувства, монархизм инстинктивного порыва, но его надо будет сразу же дополнить монархизмом холодного разума... Но нам не по пути с теми, кто стремится лишь использовать плоды одержанной чужими руками победы. Мы верим, что Монархизм не есть способ сделать карьеру или вернуть себе утраченное благосостояние. Он - долг перед Родиной, Подвиг и Жертва".
_______________________
*) Некторые заметки об "охранителях" можно найти и здесь.
Как видите, шестнадцать лет тому назад было написано решительно то же самое, что сейчас пишу я. По-видимому, почин "организации русской национально мыслящей молодежи" окончился полным провалом: я не мог разыскать никаких следов дальнейшего существования этого движения, я даже не знаю, существовало ли оно в реальности. Та молодежь, к которой Юрий Ширинский-Шихматов обращался в 1923 году, сейчас стала старше на шестнадцать лет. Стала ли она на эти же шестнадцать лет сознательнее политически? По-видимому, нет. Во всяком случае, в области монархической аргументации за шестнадцать лет не сделано ровно ничего. Все как прежде, как и до войны. И монархические круги, как об этом писал Лукьянов, и нынче ограничиваются молебнами, панихидами и телеграммами.
Лукьянов отмечает, что Тихомиров знал "что и как нам нужно перенимать у врагов, - он сам слишком долго провел в их лагере. И именно он дошел до убеждения, что истинное народничество есть исповедание идеи самодержавия".
Вот тут мы подходим к самой слабой стороне всякого монархического движения, вот к этому вопросу о народничестве.
Не нужно обольщать себя надеждами на стихийность и неизбежность возрождения монархии.
Эта неизбежность может пойти разными путями. Под одним и тем же монархическим флагом будет идти борьба идей, борьба кандидатур и, может быть, борьба династий. Возрождение монархии при помощи иностранной вооруженной силы мы можем считать исключенным начисто. Но даже если бы эта возможность была мало-мальски реальной, то все же каждый мыслящий русский человек, каждый русский человек, мало-мальски знающий историю, должен будет поставить перед собой вопрос: какие именно силы концентрируются под данным монархическим знаменем, что они собираются нести России и каковы их возможные судьбы?..
История большевицкой революции несколько отличается от истории французской: французская выросла только и исключительно из неразрешенных внутренних социальных проблем, русская явилась результатом внешнего разгрома. Правда, этот разгром тоже стал следствием внутренней слабости, с которой монархия справиться не успела. Обстановка гибели Царской Семьи слишком отличается от обстановки казни Людовика XVI. И наши революционеры, которые знали народные настроения безмерно лучше, чем наши эмигрантские "националисты", всячески избегали прямых нападок на монархию. Ленин в своих письмах к Горькому в нескольких местах подчеркивает нежелательность прямой атаки. Довоенные эсеровские инструкции агитаторам предостерегали против прямых нападок на Царя. Убийство Царской Семьи большевики скрывали долгое время, ибо боялись непосредственной реакции масс. Революционные товарищи слишком хорошо знали, что в сознании народных масс монархия была по преимуществу арбитром внутрирусской жизни, и предпочитали наносить удары по наиболее слабым сторонам монархии: по ее близости к крепостничеству. Даже и сейчас большевицкая агитация старается обходить этот неудобный для большевиков пункт: старается не напоминать о Царе.
То постановление "национально мыслящей молодежи", которое я приводил выше, говорит, что нам нужны люди, знающие все слабые стороны аргументации противника. С этим требованием я не согласен. А как же быть с сильными сторонами? Наша аргументация должна быть достаточно убедительной для того, чтобы справляться не только со слабыми, но и с сильными аргументами противников монархии...
Если взять чисто внутрирусские отношения, то народным массам в России нужно доказать, что не монархия вызвала крепостное право, что не она была виновницей превращения в частную собственность русского крестьянства и что именно она боролась за общенародные интересы. Если взять историю наших поражений последнего столетия, то нужно доказать, что не монархия приводила к систематическим разгромам героическую русскую армию. Но вот именно этого всего национальная эмиграция доказать не может, ибо это означало бы самообвинение. И именно поэтому монархическая аргументация зарубежья так безграмотна и так бездарна.
В данных условиях она иной и не может быть. И если отдельные люди правящего слоя - таких людей, впрочем, очень много - могут подняться до сознания своей сословной вины, то весь слой, взятый в целом, на такой подвиг не пойдет никогда. Вот именно поэтому монархическая эмигрантская публицистика подбирает как раз те аргументы, которые могут быть разбиты без всякого труда. Которые может разбить вдребезги любой мало-мальски грамотный коммунистический, социалистический, либеральный или вождистский агитатор. Эмигрантская публицистика обращается к тем эмоциональным факторам, которые народу абсолютно чужды. Иногда смешны и даже враждебны. Иногда в невинности своей эмигрантская публицистика подбирает доводы, которые будут действовать как раз против монархии.
Эмигрантские верхи не смеют вспомнить о многовековой борьбе монархии против их собственных предков. Вот именно отсюда и происходит косноязычие монархической аргументации вообще. Нам могут сказать, и нам скажут обязательно: "Да, все это в теории очень хорошо, но где же, скажите на милость, вы видали такую идею на практике? Выдумать можно все, что угодно. Но в практике истории не было ничего похожего на вашу народно-монархическую утопию".
Если ваш противник окажется достаточно грамотным исторически, то он подыщет сотни примеров того как монархия становилась на защиту привилегированных, правящих, эксплуатирующих, "ликующих, праздноболтающих, умывающих руки в крови". Становилась на сторону людей, "жадною толпой стоявших у трона", "свободы, гения и правды палачей", на сторону "барства дикого без страха и закона"... Вообще мало-мальски толковый противник найдет вполне достаточное количество доводов и из русской истории, и из русской поэзии.
Говоря метафорически, эмигрантский монархизм воспитывается на гвардейских эмоциях. До гвардейских эмоций никому в России никакого дела нет. Или скорее наоборот: при малейшем намеке на возвращение гвардейских эмоций русские мужики возьмутся снова кто за дубину, кто за пулемет. И повторится славная история Ста Дней.
Основная проблема внутрирусских отношений за все века нашего существования - это крестьянско-дворянская проблема, шедшая к окончательной ликвидации до семнадцатого года и окончательно ликвидированная в семнадцатом году... Сейчас в реальности этой проблемы не существует вовсе. Но она существует в опасениях России или в воспоминаниях эмиграции. Эти опасения и эти воспоминания непримиримы ни при каком мыслимом случае. Они друг друга взаимно исключают. Народ мечтает о монархии как о гаранте против произвола правящего слоя, - зарубежье мечтает о монархии как о возврате старых привилегий. Мечта о монархии обрастает в России народным содержанием. Та же мечта обрастает в эмиграции содержанием антинародным. Именно поэтому самый основной пункт нашей аргументации, самая сильная сторона нашей идеи заключается в раскрытии того факта, что монархия, технически используя правящий слой, всегда пыталась держать его в ежовых рукавицах и всегда стремилась стать проводником общенародной правды. Иногда это удавалось, иногда этого не удавалось, но именно эта линия является доминирующей в развитии монархии, и именно русской монархии.
Западноевропейский монарх был только наиболее удачным феодалом - со всеми психологическими и политическими последствиями феодального наследия. Русская монархия с первых дней своего рождения на свет сразу же вступила в ожесточенную борьбу с зародышами русского феодализма. Уже Владимир Святой был вынужден подавить бунт в своей дружине, пытавшейся утвердить свои особые дружинные права. Один из первых наших политических публицистов Даниил Заточник (XII век) противопоставляет в выражениях своей эпохи идею монархии и идею феодализма.
"Лучше пусть нога моя войдет в лыке в твой двор, - обращается он к князю, - нежели в червленом сапоге во двор боярский. Лучше мне тебе в дерюге служить, нежели в багрянице в боярском дворе. Лучше мне воду пить в твоем дому, нежели вино в боярском"...
* * *
Чем моложе человеческая культура, тем большее место в ней занимают всякие мифы. Московские государи для утверждения своих прав на самодержавие ссылались на мифический "корень Августа"... Именно таким образом первобытное сознание старается втиснуть чисто политический факт в рамки какой-то религиозной, то есть абсолютной, идеи. Для этой идеи всякое сознание, не только первобытное, ищет каких-то абсолютных, бесспорных опорных точек, находящихся вне всякой зависимости от "многомятежного человеческого хотения". Человеческое сознание стремится пройти мимо очень прозаического факта, лежащего в основе всякой легитимной монархии. Этот факт сводится к тому, что в качестве незыблемого и бесспорного обоснования легитимной монархической власти принимается случайность рождения, то есть нечто совершенно бесспорное, ни от кого не зависящее и не подверженное никаким изменениям. Вы можете отрицать и монархию вообще, и династический принцип в частности. Но случайность рождения, обусловливающая право на престол, остается вне всякого сомнения. Это право может быть нарушено. Но тогда мы будем иметь дело не с фактом права, а с фактом правонарушения.
Эта исходная точка - случайность рождения - в дальнейшем обрастает целым рядом социальных и религиозных фактов, которые должны придать соответствующий ореол факту биологической случайности.
Правда, такие социальные и религиозные акты практикуются не только для укрепления права рождения, но и для укрепления права захвата. Византийский патриарх Полиевкт, короновавший Цареубийцу Цимисхия, провозгласил принцип, что помазание омывает все грехи. Это один из вариантов екатерининского афоризма: "Победителей не судят". Не судили и Екатерину. Очень недалеко ушли от Полиевкта петербургские митрополиты, служившие молебны по поводу избрания новых любовников царицы. Ватикан санкционировал наполеоновский захват власти возложением короны на нового императора и освящением новой династии. Там, где нет права, санкционируется успех: победителей не судят.
Но чем дальше мы уходим от наивной первобытности социального и религиозного мифотворчества, тем менее убедительными становятся какие бы то ни было мифы. Монархическая идея уже не может оперировать происхождением монарха от богов, от солнца и даже от луны. Цезарское происхождение потеряло свою убедительность, вероятно, лет триста тому назад. Церковное освящение монархического права сейчас ничего или почти ничего не может прибавить к факту власти. Во-первых, потому, что ряд коронованных и некоронованных монархов совершенно свободно обходились без этого освящения, и, во-вторых, потому, что это освящение очень мало прибавляло к устоям монархического режима. Таким образом, принцип, провозглашенный патриархом Полиевктом, имеет свою оборотную сторону: будущим цареубийцам, в случае их успеха, гарантируется помазание, прощение всех их грехов, в том числе и в первую голову и цареубийства.
Трудно сказать, насколько именно этот патриарший принцип содействовал тому обстоятельству, что из ста девяти византийских императоров естественной смертью умерли только тридцать пять: семьдесят четыре были убиты. Коронация Екатерины, по-видимому, была основана на том же принципе: победителей не судят.
Обо всем этом я пишу потому, что в наш век все эти мифологические и церковные аргументы потеряли всякую убедительность, а потому и всякую ценность. Не следует оперировать неубедительными аргументами.
Единственный аргумент, который остается в распоряжении всякой монархической идеи, сводится к случайности рождения, ставящей монарха вне всякой конкуренции и тем самым ставящей его надо всякой конкуренцией в стране.
Это единственный принципиальный довод. Других нет. И задача дальнейшей монархической аргументации заключается вовсе не в изобретении очередных мифов, а в ответе на следующий вопрос:
В какой именно степени случайность рождения ставит человека над всякой конкуренцией в стране, то есть обеспечивает ему роль надклассового арбитра внутринациональной жизни?
Это есть основной путь монархической аргументации. Остальные пути или спорны, или апокрифичны.
Наша монархическая теория обычно оперирует собиранием земли русской: "Русские цари собрали землю русскую". Это не совсем верно или, точнее, верно только наполовину. Была бы правильнее следующая формулировка: не цари собирали русскую землю, а русская земля собиралась к царям.
Если мы внимательно проследим историю роста Великого Княжества Московского, то мы с очень большой степенью отчетливости увидим, как самые крупные общественные силы Московской Руси тянули к одному центру. Самыми крупными силами Московской Руси были церковь и купечество. Решающим фактором московской истории была торговля. При царском дворе шли разговоры о мехах и о пеньке, церкви являлись банками и торговыми складами, монастыри вели торговлю в очень больших размерах - и все эти интересы настоятельно требовали создания единого центра, пусть даже и воображаемого. Тринадцатилетний Михаил Романов был, конечно, только воображаемым центром: геометрическим местом приложения национальных сил Московской Руси. Силы собирания земли русской действовали вне зависимости от его желания или нежелания.
Русская земля тянулась к центру - к царю... Ермак и Кольцо били челом Сибирью - присоединение этой огромной территории совершилось помимо воли московских царей. Москва долгое время колебалась перед присоединением Малороссии, пока не была поставлена перед угрозой окончательного захвата Украины Польшей. Дон попал под московскую руку, так сказать, сам по себе. Даже завоевание днепровского правобережья совершалось не столько по воле петербургского центра, сколько под влиянием непрерывных народных восстаний, к которым Петербург далеко не всегда благоволил.
Разумеется, на фоне этой общей центростремительной тяги были и активные действия царей и императоров. Это захват Новгорода, подготовленный изнутри новгородскими мизинными людьми - новгородской демократией, завоевание Казани, борьба за Прибалтику и отчасти завоевание Кавказа и Крыма. Однако антимонархическая аргументация с достаточным основанием может утверждать, что эти исторически неизбежные завоевания были бы сделаны при всяком строе. И при этом может сослаться на республиканский Рим, который "собрал" средиземноморские земли и без всякой монархии. Эта аргументация может сослаться и на республиканскую Францию - Францию времен французской революции, которая без всякой монархии распространила свою власть почти на всю Европу; наполеоновская империя только закончила и зафиксировала процесс внешнего завоевания, с одной стороны, и с другой стороны - процесс внутренней консолидации бретонцев, бургундцев, гасконцев и прочих в одну общую массу.
Доводы, идущие от внешнего могущества России, для монархической аргументации непригодны. В особенности в нашем Русском случае. Именно у нас, в России, период окончательной стабилизации монархии совпал с периодом крушения внешнего могущества страны. Максимум нашей внешней мощи приходится на Екатерину Вторую и Александра Первого, то есть на двух монархов, восшедших на престол явно незакономерным путем: Екатерина - путем прямого цареубийства, Александр Первый - путем косвенного участия в цареубийстве. Со времен Николая Первого внешнее могущество России начинает катастрофически падать. В начале нынешнего века, в первой мировой войне республиканская Франция оказалась гораздо устойчивее императорской России. И французская армия оказалась гораздо выше русской армии.
В этой области никаких доводов в пользу монархической идеи найти нельзя. Или, во всяком случае, доводы этого рода будут очень неубедительными. В наш век, когда политическая аргументация обострена до крайности и когда она доступна самым широким массам, нельзя опираться на доводы, которые будут вдребезги разбиты любой мало-мальски толковой антимонархической партией. Русское зарубежье уже по одному своему социальному складу привыкло оперировать двумя чрезвычайно опасными доводами: доводами военного могущества и доводами религиозной санкции. Оба эти довода не выдерживают никакой исторической критики. А всякая политическая аргументация подчиняется одному неприятному закону: разбитый довод в своем падении увлекает и все остальные. Фронт прорывается на самом слабом участке. Цепь рвется на самом слабом звене.
Основной довод, которым мы можем пользоваться, - это довод надпартийного, надклассового и надсословного характера монархической власти, и в особенности русской монархической власти.
Ив. Солоневич. "Белая Империя", Наша газета, 1939, 1940