Наши сестры
Оригинал взят у slavynka88 в Наши сестры. Из газеты "Парижский вестник", 1944 г.
Из газеты "Парижский вестник", 1944.
Среди чувств человеческих вступивших в единоборство с большевизмом и бесчувствием и бездушием, было одно, которое победить и даже поколебать не смогли враги России: любовь. Можно было заставить проклинать с трибуны собраний и митингов ни в чем не повинных людей, можно было системой шпионажа и доносов разрушить дружбу товарищей, как разрушены были храмы и памятники русской славы, но разрушить любовь, особенно любовь русской женщины, оказалось не под силу даже страшной судьбе тридцатых годов, даже тому, кто управляя этой судьбой, вел нас крестным путем страданий - к гибели..
.
Гордостью наполняется сердце Русского, когда он вспоминает о великих подвигах лучших дочерей народа, сохранивших свою любовь нетленной, пронесших ее сквозь голод и нужду, сквозь бесконечные очереди за хлебом, сквозь бессонные ночи у тюремных ворот, сквозь ледяную стужу нетопленных квартир, сквозь все то подобие жизни, которое выдавали нам за самую жизнь. По отношению к женщинам большевизм шел обычным своим путем.
Передо мной лежит пожелтевшая фотография сделанная в Петрограде в 1917 году, должно быть из окна Публичной Библиотеки - виден угол Невского и Садовой. Вся мостовая запружена женской манифестацией. Работницы в платках, курсистки в круглых шапочках, сестры милосердия в серых косынках, несут большие плакаты: «Нет равенства без равенства женщин!»… «Освободите нас от кухонного рабства!». Впереди - нечто вроде хоругви с надписью: «Женская секция Совета Р. И С.Д.». Вот, что обещали русским женщинам большевики, - равенство и раскрепощение. Вспомним теперь о наших матерях, женах и сестрах. Моя мать работала врачом с 8 час. Утра до 6 вечера - не считая всевозможных «общественных нагрузок», и возвращаясь, смертельно усталая, домой, должна была начинать готовить обед на четверых, - больше некому было. Два часа в кухонном чаду, под крик и визг представительниц пяти семейств, населявших квартиру, окончательно ее разбивали.
Вечные ссоры на кухнях советских квартир объясняются вовсе не сварливостью и не плохим характером русских женщин. Наоборот, можно с уверенностью сказать, что никакая европейская женщина не выдержала бы пребывания в такой тесноте и нужде, не выдержала бы ночных очередей до семи утра, а с восьми - изнурительной работы. Удивительно не то, что нервы у наших женщин были истрепаны, что с истрепанными нервами, они все-таки продолжали строить счастье своим мужьям и своим детям, так часто забывая о себе самих. После ужина мать должна была переменить посуду, иногда занималась стиркой и только к полуночи могла посидеть пол часа спокойно со своей любимой книжкой.
Думаю, что этот пример довольно обычный. Женщины-работницы жили куда хуже. Им не полагалось «дополнительной жилплощади», которую получали работники умственного труда. И хотя эта «дополнительная жилплощадь» составляла в лучшем случае (директора школ, врачи, имеющие разрешение на частную практику) 6 кв. метров, при нашей тесноте и эти несколько метров играли большую роль. Рабочая семья, как правило, ютилась в одной комнатушке. Вот в чем оказалось «раскрепощение»: - к духовному рабству прибавилось производственное, ибо, «кто не работает, тот не ест». Просили равенства: - работайте на равнее с мужчинами, а заниматься кухней государство ведь не приказывает!
Так тянулась безрадостная жизнь, ложились в тридцать лет скорбные морщины в углах рта, портился характер; не успеешь оглянуться - прошла молодость, как не было ее - прошла где то между грохотом станков на фабрике и шипением примусов дома. Но иногда приходила судьба, чтобы разрушить и это унылое существование. Близкий человек исчезал за решеткой, жены его жены его начинали сторониться, как прокаженной, ее не узнавали знакомые, ей не смотрели в глаза вчерашние подруги. В конце концов ее тоже высылали куда-нибудь за тридевять земель и радость жизни сводилась к коротеньким открыткам с вычеркнутыми цензурой местами, которыми обменивалась она с любимым, строившим большевикам новый канал на другом краю страны. Почти каждой жене арестованного предлагалось отказаться, или, говоря языком советским «отмежеваться» от мужа, признать его публично врагом народа, вредителем или диверсантам.
К великой чести русских женщин нужно сказать, что немногие шли на это, а если и шли, то только для того, чтобы спасти детей от беспризорничества, или детдома. Вспоминается известная переводчица Н., чей муж был арестован и пропал без вести. Семилетний сын ее спросил меня как то в отсутствии матери, за что арестован отец. Не зная, как говорит ему об этом мать я начал туманно и путано (по всегдашней нашей привычке не открывать детям правды) говорить о том, что «советский суд разберется» и «если папа не виноват, его выпустят».
- Все равно не виноват, - твердо и по-взрослому ответил мальчик, - даже если вовсе не выпустят, - все равно не виноват! Я знаю, мне мама говорила…Кто поверит здесь, за границей, что воспитать так ребенка - было героизмом? Невозможно объяснить иностранцам, чем рисковала мать, объясняющая сыну, что отец, которого увели ночью чекисты - не виноват ни в чем.
Иностранец воспринимает все с какой то особой, непоколебимой точки зрения. Он говорит: «русские женщины скоро старятся» вместо того чтобы сказать, что страшная жизнь скоро старит русских женщин. Под героическим сопротивлением народа советской власти он понимает вооруженные восстания, восторг партизанских боев, выпуск подпольной газеты… Между тем, именно этого, не могло быть в СССР ни под каким видом. Была возможность только пассивного сопротивления, и нужно сказать, что наши женщины полностью эту возможность использовали. Героизм. Основанный на любви и не поколебленном большевиками чувстве общественной справедливости, столь характерный для русского народа, проявляли простые колхозницы, тащившиеся за сотни верст, в далекий город, где у кирпичных тюремных стен протягивались очереди женщин, ненавидевших большевизм и не желавших бросить любимых своих и родных, хотя не было никакой надежды на их освобождение.
Но все же - и это опять-таки не понять иностранцам - даже в этих очередях они должны были сдерживать свою ненависть держать в тайне свои мысли друг перед другом, ибо именно в этих очередях днем и ночью работали агенты, вылавливавшие «агитаторов». Этот же героизм привел к тому поразительному факту, что все чекистские пытки, начиная от «стоянки» и кончая простым избиением, женщины переносили гораздо лучше мужчин и держались гораздо дольше и упорнее. Я не встретил еще никого, побывавшего в советских застенках, кто придерживался бы другого мнения.
Понятно, что беспросветная жизнь привела к возникновению у многих женщин противоестественного страха перед деторождением. Когда то стать матерью было для русской женщины высшим и ответственейшим делом в жизни, воспитать человека - означало - дать Родине самое большее, на что способна женщина. В наше время рождение ребенка, особенно в интеллигентных семьях, расценивалось сплошь и рядом, как тяжелый удар судьбы. К чему нужно было давать дыхание жизни еще одному несчастному существу? Ведь каждый знал чего стоят сентиментальные статьи о «счастливом детстве» в советских газетах.
Правительство получило тревожные сигналы о катастрофическом падении рождаемости в стране. Это било большевиков сразу по нескольким пунктам - с одной стороны падение рождаемости означало острый нехваток рабах и солдатах (главное солдатах) двадцать лет спустя, с другой стороны это в корне подрывало престиж советской власти, провозглашавшей от имени «счастливых детей» здравницы «вождю народов». Как по команде (если не ошибаюсь, 16 мая 1936 года) газеты запестрили десятками писем от женщин, требующей строжайшей кары за аборты. «Идя навстречу требованиям масс» правительство издало соответствующий декрет. Итак, раскрепощение женщины было завершено: кухонный ад, детские пеленки и в добавок ко всему - мужская работа - и все это принудительно. Нужно было кроме того все время делать «веселое лицо», посещать (опять таки принудительно) митинги по поводу международного женского дня 8-го марта, и даже выступать на митингах, называя свою жизнь «счастливой и зажиточной»…
Ни одно правительство в мире не додумывалось до сих пор до того, чтобы посылать женщин под пули в первую линию боя. Большевики пошли и на это, хотя всякому ясно, как это противоестественно, но ведь противоестественен в своей основе и сам большевизм. В маленьком городке западной Украины, только что занятом германскими войсками, в самом начале войны, на главной площади стояла молчаливая группа солдат, с недоумением и состраданием наблюдавшая за тем, как санитары перевязывают израненных девушек в красноармейской форме. Мне стоило огромного руда убедить германских товарищей, что все эти девушки не являются солдатами красной армии, добровольно взявшими винтовки, но сестрами милосердия, честно исполнявшими свой долг, великий и благородный подвиг заботы о раненых.
- Не может быть, - говорили немцы, - чтобы сестры оказались на передовой, да еще в таком количестве. Прошел год и германские солдаты перестали удивляться примерам сталинской бездушной политики, перестали удивляться одежде и образу жизни наших женщин, их выдержке, их умению выносить все трудности жизни. Удивление уступило место искреннему восхищению. Когда по кубанским дорогам потянулись бесконечные обозы с бежавшими от большевизма женщинами, стариками и детьми, германские солдаты глубоко научились понимать душу русской женщины, нигде не покидающей своего любимого, жертвующей для него и для детей всем. Особенно поражало мужество женщин во время налетов советской авиации, безжалостно обстреливавшей колонны беженцев (большевики отлично знали, что беженцы эвакуируются добровольно и, что это в большинстве - семьи добровольцев Освободительной Армии).
* * *
Мы с чувством глубочайшей благодарности и уважения вспоминаем наших сестер - русских женщин. В самые черные дни, когда в борьбе с жизнью у многих из нас опускались руки, когда приходило страшное чувство полной беспомощности и одиночества, это они - русские женщины - давали нам новые силы, давали надежду на то, что счастье придет и уверенность в том, что одиночества нет.
Николай Давиденков
Газета «Парижский вестник», № 89 от 4 марта 1944 года, с. 6-7.
Источник
Из газеты "Парижский вестник", 1944.
Среди чувств человеческих вступивших в единоборство с большевизмом и бесчувствием и бездушием, было одно, которое победить и даже поколебать не смогли враги России: любовь. Можно было заставить проклинать с трибуны собраний и митингов ни в чем не повинных людей, можно было системой шпионажа и доносов разрушить дружбу товарищей, как разрушены были храмы и памятники русской славы, но разрушить любовь, особенно любовь русской женщины, оказалось не под силу даже страшной судьбе тридцатых годов, даже тому, кто управляя этой судьбой, вел нас крестным путем страданий - к гибели..
.
Гордостью наполняется сердце Русского, когда он вспоминает о великих подвигах лучших дочерей народа, сохранивших свою любовь нетленной, пронесших ее сквозь голод и нужду, сквозь бесконечные очереди за хлебом, сквозь бессонные ночи у тюремных ворот, сквозь ледяную стужу нетопленных квартир, сквозь все то подобие жизни, которое выдавали нам за самую жизнь. По отношению к женщинам большевизм шел обычным своим путем.
Передо мной лежит пожелтевшая фотография сделанная в Петрограде в 1917 году, должно быть из окна Публичной Библиотеки - виден угол Невского и Садовой. Вся мостовая запружена женской манифестацией. Работницы в платках, курсистки в круглых шапочках, сестры милосердия в серых косынках, несут большие плакаты: «Нет равенства без равенства женщин!»… «Освободите нас от кухонного рабства!». Впереди - нечто вроде хоругви с надписью: «Женская секция Совета Р. И С.Д.». Вот, что обещали русским женщинам большевики, - равенство и раскрепощение. Вспомним теперь о наших матерях, женах и сестрах. Моя мать работала врачом с 8 час. Утра до 6 вечера - не считая всевозможных «общественных нагрузок», и возвращаясь, смертельно усталая, домой, должна была начинать готовить обед на четверых, - больше некому было. Два часа в кухонном чаду, под крик и визг представительниц пяти семейств, населявших квартиру, окончательно ее разбивали.
Вечные ссоры на кухнях советских квартир объясняются вовсе не сварливостью и не плохим характером русских женщин. Наоборот, можно с уверенностью сказать, что никакая европейская женщина не выдержала бы пребывания в такой тесноте и нужде, не выдержала бы ночных очередей до семи утра, а с восьми - изнурительной работы. Удивительно не то, что нервы у наших женщин были истрепаны, что с истрепанными нервами, они все-таки продолжали строить счастье своим мужьям и своим детям, так часто забывая о себе самих. После ужина мать должна была переменить посуду, иногда занималась стиркой и только к полуночи могла посидеть пол часа спокойно со своей любимой книжкой.
Думаю, что этот пример довольно обычный. Женщины-работницы жили куда хуже. Им не полагалось «дополнительной жилплощади», которую получали работники умственного труда. И хотя эта «дополнительная жилплощадь» составляла в лучшем случае (директора школ, врачи, имеющие разрешение на частную практику) 6 кв. метров, при нашей тесноте и эти несколько метров играли большую роль. Рабочая семья, как правило, ютилась в одной комнатушке. Вот в чем оказалось «раскрепощение»: - к духовному рабству прибавилось производственное, ибо, «кто не работает, тот не ест». Просили равенства: - работайте на равнее с мужчинами, а заниматься кухней государство ведь не приказывает!
Так тянулась безрадостная жизнь, ложились в тридцать лет скорбные морщины в углах рта, портился характер; не успеешь оглянуться - прошла молодость, как не было ее - прошла где то между грохотом станков на фабрике и шипением примусов дома. Но иногда приходила судьба, чтобы разрушить и это унылое существование. Близкий человек исчезал за решеткой, жены его жены его начинали сторониться, как прокаженной, ее не узнавали знакомые, ей не смотрели в глаза вчерашние подруги. В конце концов ее тоже высылали куда-нибудь за тридевять земель и радость жизни сводилась к коротеньким открыткам с вычеркнутыми цензурой местами, которыми обменивалась она с любимым, строившим большевикам новый канал на другом краю страны. Почти каждой жене арестованного предлагалось отказаться, или, говоря языком советским «отмежеваться» от мужа, признать его публично врагом народа, вредителем или диверсантам.
К великой чести русских женщин нужно сказать, что немногие шли на это, а если и шли, то только для того, чтобы спасти детей от беспризорничества, или детдома. Вспоминается известная переводчица Н., чей муж был арестован и пропал без вести. Семилетний сын ее спросил меня как то в отсутствии матери, за что арестован отец. Не зная, как говорит ему об этом мать я начал туманно и путано (по всегдашней нашей привычке не открывать детям правды) говорить о том, что «советский суд разберется» и «если папа не виноват, его выпустят».
- Все равно не виноват, - твердо и по-взрослому ответил мальчик, - даже если вовсе не выпустят, - все равно не виноват! Я знаю, мне мама говорила…Кто поверит здесь, за границей, что воспитать так ребенка - было героизмом? Невозможно объяснить иностранцам, чем рисковала мать, объясняющая сыну, что отец, которого увели ночью чекисты - не виноват ни в чем.
Иностранец воспринимает все с какой то особой, непоколебимой точки зрения. Он говорит: «русские женщины скоро старятся» вместо того чтобы сказать, что страшная жизнь скоро старит русских женщин. Под героическим сопротивлением народа советской власти он понимает вооруженные восстания, восторг партизанских боев, выпуск подпольной газеты… Между тем, именно этого, не могло быть в СССР ни под каким видом. Была возможность только пассивного сопротивления, и нужно сказать, что наши женщины полностью эту возможность использовали. Героизм. Основанный на любви и не поколебленном большевиками чувстве общественной справедливости, столь характерный для русского народа, проявляли простые колхозницы, тащившиеся за сотни верст, в далекий город, где у кирпичных тюремных стен протягивались очереди женщин, ненавидевших большевизм и не желавших бросить любимых своих и родных, хотя не было никакой надежды на их освобождение.
Но все же - и это опять-таки не понять иностранцам - даже в этих очередях они должны были сдерживать свою ненависть держать в тайне свои мысли друг перед другом, ибо именно в этих очередях днем и ночью работали агенты, вылавливавшие «агитаторов». Этот же героизм привел к тому поразительному факту, что все чекистские пытки, начиная от «стоянки» и кончая простым избиением, женщины переносили гораздо лучше мужчин и держались гораздо дольше и упорнее. Я не встретил еще никого, побывавшего в советских застенках, кто придерживался бы другого мнения.
Понятно, что беспросветная жизнь привела к возникновению у многих женщин противоестественного страха перед деторождением. Когда то стать матерью было для русской женщины высшим и ответственейшим делом в жизни, воспитать человека - означало - дать Родине самое большее, на что способна женщина. В наше время рождение ребенка, особенно в интеллигентных семьях, расценивалось сплошь и рядом, как тяжелый удар судьбы. К чему нужно было давать дыхание жизни еще одному несчастному существу? Ведь каждый знал чего стоят сентиментальные статьи о «счастливом детстве» в советских газетах.
Правительство получило тревожные сигналы о катастрофическом падении рождаемости в стране. Это било большевиков сразу по нескольким пунктам - с одной стороны падение рождаемости означало острый нехваток рабах и солдатах (главное солдатах) двадцать лет спустя, с другой стороны это в корне подрывало престиж советской власти, провозглашавшей от имени «счастливых детей» здравницы «вождю народов». Как по команде (если не ошибаюсь, 16 мая 1936 года) газеты запестрили десятками писем от женщин, требующей строжайшей кары за аборты. «Идя навстречу требованиям масс» правительство издало соответствующий декрет. Итак, раскрепощение женщины было завершено: кухонный ад, детские пеленки и в добавок ко всему - мужская работа - и все это принудительно. Нужно было кроме того все время делать «веселое лицо», посещать (опять таки принудительно) митинги по поводу международного женского дня 8-го марта, и даже выступать на митингах, называя свою жизнь «счастливой и зажиточной»…
Ни одно правительство в мире не додумывалось до сих пор до того, чтобы посылать женщин под пули в первую линию боя. Большевики пошли и на это, хотя всякому ясно, как это противоестественно, но ведь противоестественен в своей основе и сам большевизм. В маленьком городке западной Украины, только что занятом германскими войсками, в самом начале войны, на главной площади стояла молчаливая группа солдат, с недоумением и состраданием наблюдавшая за тем, как санитары перевязывают израненных девушек в красноармейской форме. Мне стоило огромного руда убедить германских товарищей, что все эти девушки не являются солдатами красной армии, добровольно взявшими винтовки, но сестрами милосердия, честно исполнявшими свой долг, великий и благородный подвиг заботы о раненых.
- Не может быть, - говорили немцы, - чтобы сестры оказались на передовой, да еще в таком количестве. Прошел год и германские солдаты перестали удивляться примерам сталинской бездушной политики, перестали удивляться одежде и образу жизни наших женщин, их выдержке, их умению выносить все трудности жизни. Удивление уступило место искреннему восхищению. Когда по кубанским дорогам потянулись бесконечные обозы с бежавшими от большевизма женщинами, стариками и детьми, германские солдаты глубоко научились понимать душу русской женщины, нигде не покидающей своего любимого, жертвующей для него и для детей всем. Особенно поражало мужество женщин во время налетов советской авиации, безжалостно обстреливавшей колонны беженцев (большевики отлично знали, что беженцы эвакуируются добровольно и, что это в большинстве - семьи добровольцев Освободительной Армии).
* * *
Мы с чувством глубочайшей благодарности и уважения вспоминаем наших сестер - русских женщин. В самые черные дни, когда в борьбе с жизнью у многих из нас опускались руки, когда приходило страшное чувство полной беспомощности и одиночества, это они - русские женщины - давали нам новые силы, давали надежду на то, что счастье придет и уверенность в том, что одиночества нет.
Николай Давиденков
Газета «Парижский вестник», № 89 от 4 марта 1944 года, с. 6-7.
Источник