Русская армия в завоеванном городе: 1914 год
Свидетельство Валерия Брюсова, военного корреспондента "Русских ведомостей".
Галиция, город Ярослав, середина августа (старого стиля) 1914 года...
.
.
Из Варшавы в Ярослав
4. Ярослав
Непривычное и странное чувство - гулять по улицам только что завоеванного города. К городам полуопустелым я уже привык в Польше, посещая те уезды, где побывали германцы. Закрытые магазины, запертые двери гостиниц и кафе, на улицах - преобладание военных мундиров, в массе которых тонут отдельные фигуры обывателей; почти полное отсутствие женщин, кроме тех, которые слишком нарумяненными щеками явно выдают свою профессию; это все - картины, к которым мои глаза присмотрелись. После переезда чрез Люблинскую губернию не новы стали для меня и картины полного разрушения, выгоревших кварталов, обрушившихся домов, разбитых снарядами стен - городов, превращенных шествием войны в пепелище. Но во внешнем облике Ярослава сразу сказалось нечто совершенно новое, еще нигде и никогда не виданное, нечто характерно-особенное, что только и можно определить словами: «завоеванный город».
После недолгого артиллерийского обстрела фортов самый Ярослав был сдан без боя. Поэтому город не пострадал вовсе. Мы не мстили на нем австрийцам за разрушение Красностава, Замостья, Томашова - не мстили, может быть, и потому, что уже считали Ярослав своим. В городе нет не только сожженных кварталов, но даже просто поврежденных зданий: все нетронуто и цело, и, кажется, нет ни одного разбитого стекла в окнах. Наши войска вступили в Ярослав так же мирно, как они входят в Москву, в Смоленск, в Варшаву - в любой русский город. Ярослав, т.е. его строения, его улицы - все в нем осталось таким же, каким было при владычестве австрийцев. Гуляя по Ярославу, невольно любуешься этим одним из красивейших городов Галиции. В нем - несколько широких, прекрасно мощеных улиц, обставленных многоэтажными домами, с большими зеркальными стеклами магазинов; лучшая улица, Краковская (она же Грюнвальдовская), очень напоминает Георгиевский проспект в Вильне. Великолепное здание ратуши сделало бы честь любому городу Австрии или Германии. Горный характер города придает особую красоту некоторым его перспективам: так, незабываем вид на своеобразный, красочный собор, расположенный на склоне к реке Сан, - что-то напоминающее собор св. Марка в Венеции.
Когда я бродил по улицам Ярослава - через несколько часов после его занятия нашей армией - город еще не вполне вернулся к обычной жизни. Еще много магазинов на главных улицах было закрыто - закрыто основательно, прочными железными жалюзи. Вывески «Restauratia» манили напрасно, так как двери оказывались прочно запертыми. Шли по улицам почти исключительно наши офицеры и солдаты. Лица интеллигентного круга, в «штатском», встречались крайне редко; совсем не было среди них женщин. Обывателей из «простых» встречалось несравненно больше; судя по внешнему виду - рабочие, ремесленники, мелкие купцы, торговки, приказчики, кассирши. Порядок поддерживался на улицах австрийскими полицейскими. В своей обычной форме они стояли на своих обычных местах, зорко озирали прохожих, постепенно старались уладить всякое уличное недоразумение, охотно и любезно отвечали на вопросы, например, указывая дорогу, и отдавали честь проходящим мимо русским офицерам. Сменилось начальство, но служба осталась та же.
Однако в то же время жизнь явно уже начала вливаться в этот завоеванный город. Его можно было сравнить с больным, очнувшимся от внезапного обморока и медленно обретающим вновь способность управлять своими членами. В разных местах кафе были открыты; в них - девушки-служанки, державшие себя очень скромно, разносили по требованию тарелки с супом, шницель и бифштекс, кофе, лимонад. Торговали отдельные магазины: книжные и письменных принадлежностей, скобяные и белья, готового платья, мелочные лавочки, даже ювелиры и часовщики. Торговля везде шла бойко. Офицеры запасались бельем, покупая разные поизносившиеся у них части туалета, бумагу, чернила, одеколон; брали вещи «на память» о Ярославе или в подарок близким. Огромный спрос был на «открытки» с видами Ярослава, но они в первый же день были здесь распроданы: при нас оставалась лишь одна серия с видом на собор, которую тоже брали нарасхват. Лично я в одной книжной лавке купил «на память» подержанный экземпляр третьей части «Дзядов» Мицкевича и несколько местных изданий.
Много покупали и наши солдаты - в лавочках, на рынке и у торговок вразнос. Большой успех имели у солдат местные вязаные изделия, с которыми приставали к прохожим на углах бабы. Какой-то изворотливый мужичок, поместившись в темной аркаде на рынке, бойко распродавал солдатам вещи, резаные из дерева, точь в точь наши «сергиевские» изделия. Всего больше соблазняли солджат деревянные ложки. «Четыре копейки штука!» - громко выкрикивал по-русски торговец, и солдаты теснились вокруг него, сыпали ему русские копейки, забирая австрийские ложки. При этом нигде - ни на рынке, ни в маленьких лавчонках - никому не приходило в голову, что можно взять что-нибудь без денег. Мы много слышали о том, как обирали австрийцы купцов и жителей в занятых городах. Русская армия в австрийском Ярославе расплачивалась за все. Солдаты жаловались на «дороговь» (т.е. на дороговизну, что было несправедливо, так как цены везде были дешевые), усердно торговались, порой отказывались из-за цены от понравившейся вещи, но, взяв что-нибудь, всегда платили. Я по крайней мере иных примеров в Ярославе не видел, даже не слышал о них.
Платили русскими деньгами. В магазинах, в гостиницах, в кафе охотно брали и русское серебро, и русские бумажки. По привычке счет вели на кроны, но тотчас переводили цену на рубли и копейки. Крону при этом ценили в 30 коп. «Стоит 3 ½ кроны», - обьявил мне приказчик, предлагая вязаный шарф, и, подсчитав на бумажке, добавил: «Один рубль пять копеек». При таком добросовестном подсчете цены получались иногда странные. Так, например, за три чашки кофе с нас взяли 27 коп. (по 30-ти геллеров за чашку). У некоторых офицеров были австрийские деньги, но мне показалось, что их принимали с меньшим удовольствием, чем русское серебро. Разменной мелкой монеты не хватало, но это служило только поводом навязать покупателю несколько лишних вещей. Местные торговцы делали это с большим искусством и с пониманием психологии русского покупателя, так что большинство магазинов должно было сделать хорошие дела.
- Ого! Да вы поторговали как следует! - сказал я хозяину бельевого магазина, выбиравшему при мне из кассы дневную выручку.
- Вот господа офицеры немного помогли, а то совсем были плохие дела, - ответил мне торговец с обычной купеческой скромностью.
При этом он укладывал в карман толстые пачки десятирублевок и трехрублевок. Повидимому, для многих в Ярославе вступление в него русской армии было «поправкой плохих дел». В то время как немцы грабят взятые ими города и разоряют их контрибуциями, мы обогащаем занятую нами Галицию.
Объясняться в Ярославе можно было большею частью прямо по-русски. В больших магазинах приказчики прекрасно понимали русскую речь; говорили по-русски они хуже, примешивая польские слова и немецкие выражения, но в общем понять их было можно. Женщины, т.е. приказчицы и девушки, служащие в кафе, русского языка не знали. С ними русские посетители объяснялись на особом волапюке, составленном из простейших слов трех языков:
- Прошу, пани, ein Halstuch.
- Четыредесять копеек.
- Еще носки.
- Зараз?
- Да, вместе. Заверните, пожалуйста.
- Дзенкуем. Danke schon.
Простой народ говорил на своем языке, т.е. по-украински. Но, как я уже указывал, благодаря, должно быть, выговору, этот язык был достаточно понятен даже для наших солдат из внутренних губерний. Во всяком случае солдаты превосходно договаривались с местными жителями.
Гуляя по городу, интересно было наблюдать отдельные сцены, свидетельствовавшие, что город после краткого оцепенения воскресает для новой жизни.
Вот около одного из закрытых кинематографов хлопочут двое рабочих: что-то пилят, приспосабливают какие-то доски. Вступаю в разговор, и оказывается, что хозяин собирается открыть свой электро-театр; кажется, уже получил разрешение военного начальства. Но ведь, чтобы пустить в ход кинематограф, нужна электрическая энергия, нужна типография, которая отпечатала бы афиши, нужно многое, что возможно только в городе, живущем полной жизнью.
Вот по большой дороге в город въезжает крестьянская телега. В телеге - парень с простоватым лицом, свирепая старуха в национальном галицийском балахоне и корова. В первый раз вижу, что корову везут в телеге вместо того, чтобы вести ее сзади, привязав за рога. Пытаюсь побеседовать с парнем, но он не понимает ни по-русски, ни по-польски, ни по-немецки.
- Не, не разумем.
Все-таки понимаю из его объяснений, что он с матерью «утекал» от битвы. Теперь, узнав, что «российские» никому не делают вреда, они возвращаются к себе. У них на окраине города - торговля портновским прикладом, бумагой, нитками, иголками. Город, видимо, заселяется вновь.
Варшава, 22 сентября
(Русские ведомости. 28.09.1914. № 223. С. 3)
.
.
Взято у slovo13 в Русская армия в завоеванном городе: 1914 год и у molodiakov в Русская армия в завоеванном городе: 1914 год
Галиция, город Ярослав, середина августа (старого стиля) 1914 года...
.
.
Из Варшавы в Ярослав
4. Ярослав
Непривычное и странное чувство - гулять по улицам только что завоеванного города. К городам полуопустелым я уже привык в Польше, посещая те уезды, где побывали германцы. Закрытые магазины, запертые двери гостиниц и кафе, на улицах - преобладание военных мундиров, в массе которых тонут отдельные фигуры обывателей; почти полное отсутствие женщин, кроме тех, которые слишком нарумяненными щеками явно выдают свою профессию; это все - картины, к которым мои глаза присмотрелись. После переезда чрез Люблинскую губернию не новы стали для меня и картины полного разрушения, выгоревших кварталов, обрушившихся домов, разбитых снарядами стен - городов, превращенных шествием войны в пепелище. Но во внешнем облике Ярослава сразу сказалось нечто совершенно новое, еще нигде и никогда не виданное, нечто характерно-особенное, что только и можно определить словами: «завоеванный город».
После недолгого артиллерийского обстрела фортов самый Ярослав был сдан без боя. Поэтому город не пострадал вовсе. Мы не мстили на нем австрийцам за разрушение Красностава, Замостья, Томашова - не мстили, может быть, и потому, что уже считали Ярослав своим. В городе нет не только сожженных кварталов, но даже просто поврежденных зданий: все нетронуто и цело, и, кажется, нет ни одного разбитого стекла в окнах. Наши войска вступили в Ярослав так же мирно, как они входят в Москву, в Смоленск, в Варшаву - в любой русский город. Ярослав, т.е. его строения, его улицы - все в нем осталось таким же, каким было при владычестве австрийцев. Гуляя по Ярославу, невольно любуешься этим одним из красивейших городов Галиции. В нем - несколько широких, прекрасно мощеных улиц, обставленных многоэтажными домами, с большими зеркальными стеклами магазинов; лучшая улица, Краковская (она же Грюнвальдовская), очень напоминает Георгиевский проспект в Вильне. Великолепное здание ратуши сделало бы честь любому городу Австрии или Германии. Горный характер города придает особую красоту некоторым его перспективам: так, незабываем вид на своеобразный, красочный собор, расположенный на склоне к реке Сан, - что-то напоминающее собор св. Марка в Венеции.
Когда я бродил по улицам Ярослава - через несколько часов после его занятия нашей армией - город еще не вполне вернулся к обычной жизни. Еще много магазинов на главных улицах было закрыто - закрыто основательно, прочными железными жалюзи. Вывески «Restauratia» манили напрасно, так как двери оказывались прочно запертыми. Шли по улицам почти исключительно наши офицеры и солдаты. Лица интеллигентного круга, в «штатском», встречались крайне редко; совсем не было среди них женщин. Обывателей из «простых» встречалось несравненно больше; судя по внешнему виду - рабочие, ремесленники, мелкие купцы, торговки, приказчики, кассирши. Порядок поддерживался на улицах австрийскими полицейскими. В своей обычной форме они стояли на своих обычных местах, зорко озирали прохожих, постепенно старались уладить всякое уличное недоразумение, охотно и любезно отвечали на вопросы, например, указывая дорогу, и отдавали честь проходящим мимо русским офицерам. Сменилось начальство, но служба осталась та же.
Однако в то же время жизнь явно уже начала вливаться в этот завоеванный город. Его можно было сравнить с больным, очнувшимся от внезапного обморока и медленно обретающим вновь способность управлять своими членами. В разных местах кафе были открыты; в них - девушки-служанки, державшие себя очень скромно, разносили по требованию тарелки с супом, шницель и бифштекс, кофе, лимонад. Торговали отдельные магазины: книжные и письменных принадлежностей, скобяные и белья, готового платья, мелочные лавочки, даже ювелиры и часовщики. Торговля везде шла бойко. Офицеры запасались бельем, покупая разные поизносившиеся у них части туалета, бумагу, чернила, одеколон; брали вещи «на память» о Ярославе или в подарок близким. Огромный спрос был на «открытки» с видами Ярослава, но они в первый же день были здесь распроданы: при нас оставалась лишь одна серия с видом на собор, которую тоже брали нарасхват. Лично я в одной книжной лавке купил «на память» подержанный экземпляр третьей части «Дзядов» Мицкевича и несколько местных изданий.
Много покупали и наши солдаты - в лавочках, на рынке и у торговок вразнос. Большой успех имели у солдат местные вязаные изделия, с которыми приставали к прохожим на углах бабы. Какой-то изворотливый мужичок, поместившись в темной аркаде на рынке, бойко распродавал солдатам вещи, резаные из дерева, точь в точь наши «сергиевские» изделия. Всего больше соблазняли солджат деревянные ложки. «Четыре копейки штука!» - громко выкрикивал по-русски торговец, и солдаты теснились вокруг него, сыпали ему русские копейки, забирая австрийские ложки. При этом нигде - ни на рынке, ни в маленьких лавчонках - никому не приходило в голову, что можно взять что-нибудь без денег. Мы много слышали о том, как обирали австрийцы купцов и жителей в занятых городах. Русская армия в австрийском Ярославе расплачивалась за все. Солдаты жаловались на «дороговь» (т.е. на дороговизну, что было несправедливо, так как цены везде были дешевые), усердно торговались, порой отказывались из-за цены от понравившейся вещи, но, взяв что-нибудь, всегда платили. Я по крайней мере иных примеров в Ярославе не видел, даже не слышал о них.
Платили русскими деньгами. В магазинах, в гостиницах, в кафе охотно брали и русское серебро, и русские бумажки. По привычке счет вели на кроны, но тотчас переводили цену на рубли и копейки. Крону при этом ценили в 30 коп. «Стоит 3 ½ кроны», - обьявил мне приказчик, предлагая вязаный шарф, и, подсчитав на бумажке, добавил: «Один рубль пять копеек». При таком добросовестном подсчете цены получались иногда странные. Так, например, за три чашки кофе с нас взяли 27 коп. (по 30-ти геллеров за чашку). У некоторых офицеров были австрийские деньги, но мне показалось, что их принимали с меньшим удовольствием, чем русское серебро. Разменной мелкой монеты не хватало, но это служило только поводом навязать покупателю несколько лишних вещей. Местные торговцы делали это с большим искусством и с пониманием психологии русского покупателя, так что большинство магазинов должно было сделать хорошие дела.
- Ого! Да вы поторговали как следует! - сказал я хозяину бельевого магазина, выбиравшему при мне из кассы дневную выручку.
- Вот господа офицеры немного помогли, а то совсем были плохие дела, - ответил мне торговец с обычной купеческой скромностью.
При этом он укладывал в карман толстые пачки десятирублевок и трехрублевок. Повидимому, для многих в Ярославе вступление в него русской армии было «поправкой плохих дел». В то время как немцы грабят взятые ими города и разоряют их контрибуциями, мы обогащаем занятую нами Галицию.
Объясняться в Ярославе можно было большею частью прямо по-русски. В больших магазинах приказчики прекрасно понимали русскую речь; говорили по-русски они хуже, примешивая польские слова и немецкие выражения, но в общем понять их было можно. Женщины, т.е. приказчицы и девушки, служащие в кафе, русского языка не знали. С ними русские посетители объяснялись на особом волапюке, составленном из простейших слов трех языков:
- Прошу, пани, ein Halstuch.
- Четыредесять копеек.
- Еще носки.
- Зараз?
- Да, вместе. Заверните, пожалуйста.
- Дзенкуем. Danke schon.
Простой народ говорил на своем языке, т.е. по-украински. Но, как я уже указывал, благодаря, должно быть, выговору, этот язык был достаточно понятен даже для наших солдат из внутренних губерний. Во всяком случае солдаты превосходно договаривались с местными жителями.
Гуляя по городу, интересно было наблюдать отдельные сцены, свидетельствовавшие, что город после краткого оцепенения воскресает для новой жизни.
Вот около одного из закрытых кинематографов хлопочут двое рабочих: что-то пилят, приспосабливают какие-то доски. Вступаю в разговор, и оказывается, что хозяин собирается открыть свой электро-театр; кажется, уже получил разрешение военного начальства. Но ведь, чтобы пустить в ход кинематограф, нужна электрическая энергия, нужна типография, которая отпечатала бы афиши, нужно многое, что возможно только в городе, живущем полной жизнью.
Вот по большой дороге в город въезжает крестьянская телега. В телеге - парень с простоватым лицом, свирепая старуха в национальном галицийском балахоне и корова. В первый раз вижу, что корову везут в телеге вместо того, чтобы вести ее сзади, привязав за рога. Пытаюсь побеседовать с парнем, но он не понимает ни по-русски, ни по-польски, ни по-немецки.
- Не, не разумем.
Все-таки понимаю из его объяснений, что он с матерью «утекал» от битвы. Теперь, узнав, что «российские» никому не делают вреда, они возвращаются к себе. У них на окраине города - торговля портновским прикладом, бумагой, нитками, иголками. Город, видимо, заселяется вновь.
Варшава, 22 сентября
(Русские ведомости. 28.09.1914. № 223. С. 3)
.
.
Взято у slovo13 в Русская армия в завоеванном городе: 1914 год и у molodiakov в Русская армия в завоеванном городе: 1914 год