Трансформация или консервация?
21.09.07 Виктор Чернов
В рамках существующего политического порядка фундаментальная рыночная трансформация маловероятна, режимная трансформация - невозможна.
В выступлениях многих участников недавно прошедшей в Киеве Международной конференции «К новому видению Беларуси» лейтмотивом звучал тезис о том, что под воздействием внешних обстоятельств политический режим вступил в полосу экономической и политической трансформации или, во всяком случае, оказался на пороге трансформационных изменений, вектор которых станет понятным в самое ближайшее время. Квинтэссенцией этой точки зрения можно считать заключительное выступление Виталия Силицкого на панели «Политическая ситуация в Беларуси после президентских выборов 2006 года: тенденции и сценарии». Подводя итоги работы секции, он назвал в качестве первых характерных симптомов трансформации «номенклатурную приватизацию», «создание пропрезидентской партии» и то, что якобы «запущен механизм наследования власти».
На фоне подобных экспертных суждений более осторожной выглядит позиция Валерия Карбалевича. Ссылаясь на отдельные изменения во внутренней политике правящей элиты (отмена большинства социальных льгот, попытки привлечь иностранный капитал, обращение к национальной идее) и успешный опыт модернизации Китая и Вьетнама под руководством идеологически «левых» авторитарных режимов, политолог не исключает возможности «рыночной трансформации», но «при сохранении нынешнего политического режима».
На мой взгляд, приверженцы идеи того, что в ближайшей перспективе власть будет вынуждена пойти по пути трансформации экономической и политической систем, выдают желаемые тенденции за действительные. Разумеется, никто не станет отрицать происходящих изменений, в том числе и некоторых изменений внутри политического режима. Однако наиболее разительные перемены охватили, прежде всего, общество, о котором мы до сих пор очень мало знаем. Что же касается экономических и политических основ этого общества, то в рамках существующего политического порядка фундаментальная рыночная трансформация маловероятна, режимная трансформация - невозможна.
Сразу оговорюсь, что в контексте данной статьи под «трансформацией» я понимаю вслед за С. Хантингтоном одну из форм транзита, которая заключается в длительных и постепенных реформах сверху, проводимых авторитарной властью и прямо или косвенно нацеленных на создание экономических и социальных предпосылок демократии и последующее введение демократических политических институтов. Основным условием успешной трансформации является доминирование реформаторов над консерваторами в правительстве, правительства - над оппозицией, умеренных - над радикалами в оппозиции. Власть подключает оппозицию к реформам обычно на последних этапах процесса трансформации.
Логика экспертов, не видящих другого выхода из нарастающего кризиса белорусской социально-экономической модели, как переход к кардинальным рыночным реформам, является по-своему безупречной. У власти тоже есть своя, но совсем другая логика выживания и развития, которая определяется природой действующего политического режима. Сказать, что этот режим является авторитарным, значит, ничего не сказать, поскольку авторитаризм бывает очень разный. В данном случае перед нами персоналистский режим «левой» консервативно-популистской ориентации, а режимы такого рода достаточно ригидны и практически не поддаются глубоким трансформационным изменениям. Так, по данным С. Хантингтона, из 16 стран, осуществивших в ходе «третьей волны» переход к демократии через трансформацию, только 3 были персоналистскими диктатурами, причем радикального типа, нацеленного на модернизацию, остальные же - военными (8) или однопартийными (5) режимами.
В персоналистском режиме политическая система зависит от одного человека, являющегося основным (если не единственным) источником власти, а не от уровня развития политических институтов, которые целиком оказываются в «собственности» правителя. Поэтому длительность существования такого режима определяется длительностью политической, а иногда и физической, жизни его лидера-основателя. И только от воли этой личности зависит, какой будет избран государственный политический курс, и то, как он будет воплощаться в жизнь.
Лишь в крайне редких случаях, таких, как Чили при правлении А. Пиночета, персоналистский режим действительно оказывается способным провести рыночные институциональные преобразования, приобретая тем самым ярко выраженную элитистскую и праворадикальную направленность. Как правило, такие режимы выбирают технократически-репрессивный политический курс, ориентированный на отстранение большинства граждан от политического участия, экономический рост и привлечение инвестиций за счет усиления экономического неравенства. Жесткий характер личной власти в сочетании с приверженностью лидера страны к политике модернизации, национального развития и подданнической культурой большинства населения может дать положительный социально-экономический эффект, привести к росту деловой активности граждан и даже, на какое-то время, к легитимации авторитарного режима.
Чаще же всего персоналистские режимы основываются на политической стратегии не элитизма, а популизма, которая предполагает прямую апелляцию к «народу», к чувствам простых людей, непосредственную опору на массовые настроения. Популистские режимы личной власти склонны искать поддержку в низших и, частично, средних слоях, отличающихся сильными эгалитаристскими и патерналистскими ожиданиями и не испытывающих симпатий ни к так называемым «олигархам», ни к либерально-демократическим силам. Такие режимы могут быть радикальными или консервативными, социал- или национал-популистскими, «левыми» или «правыми» (последние, правда, встречаются значительно реже), но всех их объединяют такие общие черты политического курса, как упор на политическую демагогию и введение сильных этатистских начал в экономику в ущерб ее эффективности, что рано или поздно оборачивается глубоким экономическим кризисом.
В зависимости от того, меняется ли отношение диктатора-популиста к вызовам модернизации или нет, персоналистский режим может либо эволюционировать от радикального типа к консервативному (Египет в последние годы жизни А. Насера), либо на протяжении всего своего существования сохранять изначально радикальную (Бразилия при Ж. Варгасе) или консервативную (Словакия при В. Мечьяре) направленность. Однако истории пока не известны случаи переориентации «левых» консервативно-популистских режимов личной власти в сторону радикального авторитаризма, нацеленного на последовательную модернизацию и трансформацию.
Примеры левоавторитарных режимов Китая и Вьетнама не являются корректными, так как в данных случаях мы имеем дело не с персоналистскими, а однопартийными автократиями. Однопартийные режимы отличаются несравнимо более высоким уровнем институционализации, чем режимы личной власти, а потому им было несколько легче открыть свои экономики для рыночных отношений. Вместе с тем даже их опыт показывает, что из эксклюзивной правящей партии крайне сложно сделать субъекта социально-экономической трансформации. Соблазны неподконтрольной власти постоянно ведут к политическим эксцессам, которых не сдерживают ни партийная идеология, ни внутрипартийная конкуренция. Китай и Вьетнам добились значительного экономического подъема, опираясь на авторитарную технократически-мобилизационную стратегию развития, но остается неясным, как долго еще они смогут обходиться без хотя бы ограниченного политического плюрализма.
Все реформы, предпринимаемые правящей элитой в авторитарных государствах, обычно подчинены общей задаче сохранения контроля над властью и собственностью. Трансформация предполагает экономическую и политическую либерализацию, которая, с одной стороны, сопровождается на первых порах ростом нестабильности, резким социальным расслоением, острыми политическими конфликтами, а с другой, требует создания автономных экономических и политических институтов, ведущих, в конечном счете, к деконцентрации собственности и демократизации власти. Поэтому далеко не всем режимам, затеявшим подобные пертурбации, удается пройти этот нелегкий путь до конца. Нередко либерализация даже зрелых авторитарных систем заканчивается не их демократизацией, а победой консервативных сил и наступлением, по выражению А. Пшеворского, «мрачных периодов, которые лицемерно называют нормализацией».
Что же тогда хорошего может ожидать от авторитарной рыночной трансформации консервативная власть, обладающая почти нулевым реформаторским потенциалом и отягощенной традициями и предрассудками советского прошлого? Пойти на столь крутой и крайне опасный для себя поворот, чреватый утратой контроля над привычными ресурсами, значительным сужением социальной базы, политической либерализацией и дестабилизацией, нынешний политический режим не сможет по самой своей природе.
Логика развития консервативно-популистского режима «левой» ориентации требует отнюдь не либерализации экономики, а дальнейшей мобилизации и концентрации материальных ресурсов, что позволит правящей элите по-прежнему поддерживать не только некоторый экономический рост, но и определенное перераспределение доходов. Такая стратегия политического развития, которую я бы назвал мобилизационно-дистрибутивной, приведет к усилению политического и экономического контроля «сверху» и, в первую очередь, контроля над бюрократией, поскольку она является в рамках белорусской экономической модели главным агентом производства и распределения. Чем серьезнее будут нефтегазовые проблемы и провалы в экономике, тем вероятнее, что будет использоваться именно эта модель развития.
Вместе с тем мобилизационно-дистрибутивная стратегия не исключает возможности использования время от времени модели частичной экономической либерализации, например, так называемой точечной приватизации, но частный сектор будет по-прежнему встроен в государственно-капиталистическую систему и занимать в ней зависимое положение. Номенклатурная приватизация, о наступлении которой сейчас много говорят, - не новость для Беларуси. Будучи, по большей части, скрытой (теневой) приватизацией финансовых активов, она нам знакома со времен перестройки. Однако в обозримой перспективе ни о какой массовой легальной приватизации, будь-то номенклатурной или конкурентной, в Беларуси не может быть и речи. Наблюдается лишь (1) передача некоторых убыточных активов бизнес-структурам, патронируемых властью, (2) попытки частичной или полной продажи отдельных прибыльных предприятий с целью получения дополнительных бюджетных или внебюджетных ресурсов. На официальном языке это и называется «точечной приватизацией».
Подобно тому, как частичная экономическая либерализация явно недостаточна для того, чтобы изменился характер существующей экономической системы, точно также и некоторые вероятные изменения в структуре политической системы не дадут оснований для вывода о начале процесса политической трансформации. Например, пропрезидентская партия наверняка будет создана, но это не приведет к появлению партийной системы представительства интересов. Нынешняя политической система обходится без политических партий, которые рассматриваются лишь как помеха в ее функционировании. Функция агрегации интересов выполняется не партиями (хотя они для этого специально предназначены), а бюрократией и правительством. Президент самостоятельно формирует государственный курс и возвышается над всеми квазипартиями и группами интересов, предпочитая общаться с электоратом напрямую без каких-либо институциональных посредников (это, правда, создает проблему обратной связи). Поэтому пропрезидентская партия станет не «партией власти», а «партией за спиной власти». Она, подобно «Единой России», не будет нести ответственность за формирование и осуществление политического курса, но зато станет основной «группой поддержки» президентских решений и вспомогательным инструментом политической мобилизации. Однако, в отличие от более продвинутой России, здесь вряд ли пройдет идея искусственного создания однопартийного большинства в парламенте, ибо тогда пришлось бы допустить формирование других партийных фракций и, следовательно, ненужную политизацию Палаты представителей.
В принципе, вполне возможно появление некоторых синдромов частичной политической либерализации, создание, например, более благоприятных условий для деятельности независимых СМИ, политической оппозиции, структур гражданского общества. Поскольку власть может пойти на такие шаги, исходя только из соображений политической целесообразности и, прежде всего, под влиянием внешнеполитических факторов, то, как только политическая конъюнктура изменится, она вновь вернется к ужесточению своей политики в информационной сфере, по отношению к оппозиции и гражданскому обществу. Подобный сценарий политической модернизации, названный Х. Линцем «тупиковой либерализацией», уже однажды запускался в Беларуси.
Сегодня политический режим действительно претерпевает существенные изменения, но они связаны, прежде всего, с характером и силой политической поддержки. Первые пять-шесть лет своего существования режим опирался в основном на безусловную, эмоциональную поддержку при почти полном отсутствии поддержки инструментальной, которая основывается на рациональном расчете издержек и выгод. Однако затем это соотношение стало меняться в прямо противоположную сторону. Сегодня власть все больше опирается не на эмоциональную, а на инструментальную поддержку рационально мыслящих обывателей, представляющих собой в основном средние слои общества (их не следует отождествлять со средним классом, которого в Беларуси менее 10%) и ориентированных на потребление, материальный достаток, благополучие и стабильность.
Основным источником эмоциональной поддержки выступала персональная харизма президента. Но по мере социально-экономической стабилизации произошел процесс рутинизации харизмы, от чего харизматическая легитимность лидера снизилась, и общество стало постепенно склоняться к рациональным оценкам проводимой политики. Именно эрозия эмоциональной поддержки вынудила власть, с одной стороны, ввести государственную идеологию, недавно обновленную идеей независимой Беларуси и призванную подкрепить пошатнувшуюся харизматическую легитимность режима его идеологической легитимацией, а с другой, направить основные усилия на увеличение инструментальной поддержки посредством масштабной социальной политики, что во многом стало возможным благодаря нефтяной ренте. Начиная с 2004 г. электоральный рейтинг главы государства вновь начал стремительно расти, и это стало, прежде всего, следствием столь же стремительного роста доходов населения, зарплат и пенсий, в результате которого в стране начался настоящий потребительский бум.
Смена доминирующего типа поддержки является, пожалуй, наиболее фундаментальным за последние годы изменением в режиме, которое создает для него принципиально новые угрозы и риски. Дело в том, что у инструментальной поддержки есть одна неприятная особенность: она условна и потому менее прочна и более подвержена эрозии, чем эмоциональная (безусловная) поддержка. Когда оба вида поддержки гармонично дополняют друг друга, мы имеем дело со стабильной и процветающей политической системой. В современных демократиях эмоциональная поддержка адресована в первую очередь национальному сообществу (государству) и политическому режиму, его нормам и ценностям, а инструментальная - конкретному правительству. Если правительство осуществляет неэффективную политику, то оно теряет инструментальную поддержку, тогда как оппозиция, наоборот, усиливает свое влияние в обществе и происходит очередная смена власти. Однако с политическим режимом ничего дурного при этом не происходит, поскольку он опирается на веру граждан в то, что его политические институты в наибольшей степени отвечают интересам общества. Но если политическая система не может обеспечить себя эмоциональной поддержкой или растратила ее и одновременно выясняется, что правительство проводит неэффективную политику, то граждане обычно отвергают не только правительство, но и всю политическую систему.
Таким образом, перспективы белорусской социально-экономической и политической модели определяются, прежде всего, возможностями консервативного режима концентрировать материальные ресурсы, чтобы сохранять дистрибутивное равенство и тем самым воспроизводить массовую инструментальную поддержку. Судя по всему, эти возможности пока не исчерпаны, хотя получать ресурсы в новых внешнеэкономических условиях становится все труднее, как и добиваться равновесия между ростом производства и дистрибутивным равенством. Поскольку по мере нарастания экономических трудностей будут только усиливаться, с одной стороны, давление на бюрократию «сверху», а с другой, чувства фрустрации и недовольства в средних слоях общества, уже привыкшего к постоянному росту доходов, опережающему экономический рост, то следует ожидать возникновения в бюрократических структурах конфликтного перенапряжения, последствия которого пока трудно прогнозировать.
В рамках существующего политического порядка фундаментальная рыночная трансформация маловероятна, режимная трансформация - невозможна.
В выступлениях многих участников недавно прошедшей в Киеве Международной конференции «К новому видению Беларуси» лейтмотивом звучал тезис о том, что под воздействием внешних обстоятельств политический режим вступил в полосу экономической и политической трансформации или, во всяком случае, оказался на пороге трансформационных изменений, вектор которых станет понятным в самое ближайшее время. Квинтэссенцией этой точки зрения можно считать заключительное выступление Виталия Силицкого на панели «Политическая ситуация в Беларуси после президентских выборов 2006 года: тенденции и сценарии». Подводя итоги работы секции, он назвал в качестве первых характерных симптомов трансформации «номенклатурную приватизацию», «создание пропрезидентской партии» и то, что якобы «запущен механизм наследования власти».
На фоне подобных экспертных суждений более осторожной выглядит позиция Валерия Карбалевича. Ссылаясь на отдельные изменения во внутренней политике правящей элиты (отмена большинства социальных льгот, попытки привлечь иностранный капитал, обращение к национальной идее) и успешный опыт модернизации Китая и Вьетнама под руководством идеологически «левых» авторитарных режимов, политолог не исключает возможности «рыночной трансформации», но «при сохранении нынешнего политического режима».
На мой взгляд, приверженцы идеи того, что в ближайшей перспективе власть будет вынуждена пойти по пути трансформации экономической и политической систем, выдают желаемые тенденции за действительные. Разумеется, никто не станет отрицать происходящих изменений, в том числе и некоторых изменений внутри политического режима. Однако наиболее разительные перемены охватили, прежде всего, общество, о котором мы до сих пор очень мало знаем. Что же касается экономических и политических основ этого общества, то в рамках существующего политического порядка фундаментальная рыночная трансформация маловероятна, режимная трансформация - невозможна.
Сразу оговорюсь, что в контексте данной статьи под «трансформацией» я понимаю вслед за С. Хантингтоном одну из форм транзита, которая заключается в длительных и постепенных реформах сверху, проводимых авторитарной властью и прямо или косвенно нацеленных на создание экономических и социальных предпосылок демократии и последующее введение демократических политических институтов. Основным условием успешной трансформации является доминирование реформаторов над консерваторами в правительстве, правительства - над оппозицией, умеренных - над радикалами в оппозиции. Власть подключает оппозицию к реформам обычно на последних этапах процесса трансформации.
Логика экспертов, не видящих другого выхода из нарастающего кризиса белорусской социально-экономической модели, как переход к кардинальным рыночным реформам, является по-своему безупречной. У власти тоже есть своя, но совсем другая логика выживания и развития, которая определяется природой действующего политического режима. Сказать, что этот режим является авторитарным, значит, ничего не сказать, поскольку авторитаризм бывает очень разный. В данном случае перед нами персоналистский режим «левой» консервативно-популистской ориентации, а режимы такого рода достаточно ригидны и практически не поддаются глубоким трансформационным изменениям. Так, по данным С. Хантингтона, из 16 стран, осуществивших в ходе «третьей волны» переход к демократии через трансформацию, только 3 были персоналистскими диктатурами, причем радикального типа, нацеленного на модернизацию, остальные же - военными (8) или однопартийными (5) режимами.
В персоналистском режиме политическая система зависит от одного человека, являющегося основным (если не единственным) источником власти, а не от уровня развития политических институтов, которые целиком оказываются в «собственности» правителя. Поэтому длительность существования такого режима определяется длительностью политической, а иногда и физической, жизни его лидера-основателя. И только от воли этой личности зависит, какой будет избран государственный политический курс, и то, как он будет воплощаться в жизнь.
Лишь в крайне редких случаях, таких, как Чили при правлении А. Пиночета, персоналистский режим действительно оказывается способным провести рыночные институциональные преобразования, приобретая тем самым ярко выраженную элитистскую и праворадикальную направленность. Как правило, такие режимы выбирают технократически-репрессивный политический курс, ориентированный на отстранение большинства граждан от политического участия, экономический рост и привлечение инвестиций за счет усиления экономического неравенства. Жесткий характер личной власти в сочетании с приверженностью лидера страны к политике модернизации, национального развития и подданнической культурой большинства населения может дать положительный социально-экономический эффект, привести к росту деловой активности граждан и даже, на какое-то время, к легитимации авторитарного режима.
Чаще же всего персоналистские режимы основываются на политической стратегии не элитизма, а популизма, которая предполагает прямую апелляцию к «народу», к чувствам простых людей, непосредственную опору на массовые настроения. Популистские режимы личной власти склонны искать поддержку в низших и, частично, средних слоях, отличающихся сильными эгалитаристскими и патерналистскими ожиданиями и не испытывающих симпатий ни к так называемым «олигархам», ни к либерально-демократическим силам. Такие режимы могут быть радикальными или консервативными, социал- или национал-популистскими, «левыми» или «правыми» (последние, правда, встречаются значительно реже), но всех их объединяют такие общие черты политического курса, как упор на политическую демагогию и введение сильных этатистских начал в экономику в ущерб ее эффективности, что рано или поздно оборачивается глубоким экономическим кризисом.
В зависимости от того, меняется ли отношение диктатора-популиста к вызовам модернизации или нет, персоналистский режим может либо эволюционировать от радикального типа к консервативному (Египет в последние годы жизни А. Насера), либо на протяжении всего своего существования сохранять изначально радикальную (Бразилия при Ж. Варгасе) или консервативную (Словакия при В. Мечьяре) направленность. Однако истории пока не известны случаи переориентации «левых» консервативно-популистских режимов личной власти в сторону радикального авторитаризма, нацеленного на последовательную модернизацию и трансформацию.
Примеры левоавторитарных режимов Китая и Вьетнама не являются корректными, так как в данных случаях мы имеем дело не с персоналистскими, а однопартийными автократиями. Однопартийные режимы отличаются несравнимо более высоким уровнем институционализации, чем режимы личной власти, а потому им было несколько легче открыть свои экономики для рыночных отношений. Вместе с тем даже их опыт показывает, что из эксклюзивной правящей партии крайне сложно сделать субъекта социально-экономической трансформации. Соблазны неподконтрольной власти постоянно ведут к политическим эксцессам, которых не сдерживают ни партийная идеология, ни внутрипартийная конкуренция. Китай и Вьетнам добились значительного экономического подъема, опираясь на авторитарную технократически-мобилизационную стратегию развития, но остается неясным, как долго еще они смогут обходиться без хотя бы ограниченного политического плюрализма.
Все реформы, предпринимаемые правящей элитой в авторитарных государствах, обычно подчинены общей задаче сохранения контроля над властью и собственностью. Трансформация предполагает экономическую и политическую либерализацию, которая, с одной стороны, сопровождается на первых порах ростом нестабильности, резким социальным расслоением, острыми политическими конфликтами, а с другой, требует создания автономных экономических и политических институтов, ведущих, в конечном счете, к деконцентрации собственности и демократизации власти. Поэтому далеко не всем режимам, затеявшим подобные пертурбации, удается пройти этот нелегкий путь до конца. Нередко либерализация даже зрелых авторитарных систем заканчивается не их демократизацией, а победой консервативных сил и наступлением, по выражению А. Пшеворского, «мрачных периодов, которые лицемерно называют нормализацией».
Что же тогда хорошего может ожидать от авторитарной рыночной трансформации консервативная власть, обладающая почти нулевым реформаторским потенциалом и отягощенной традициями и предрассудками советского прошлого? Пойти на столь крутой и крайне опасный для себя поворот, чреватый утратой контроля над привычными ресурсами, значительным сужением социальной базы, политической либерализацией и дестабилизацией, нынешний политический режим не сможет по самой своей природе.
Логика развития консервативно-популистского режима «левой» ориентации требует отнюдь не либерализации экономики, а дальнейшей мобилизации и концентрации материальных ресурсов, что позволит правящей элите по-прежнему поддерживать не только некоторый экономический рост, но и определенное перераспределение доходов. Такая стратегия политического развития, которую я бы назвал мобилизационно-дистрибутивной, приведет к усилению политического и экономического контроля «сверху» и, в первую очередь, контроля над бюрократией, поскольку она является в рамках белорусской экономической модели главным агентом производства и распределения. Чем серьезнее будут нефтегазовые проблемы и провалы в экономике, тем вероятнее, что будет использоваться именно эта модель развития.
Вместе с тем мобилизационно-дистрибутивная стратегия не исключает возможности использования время от времени модели частичной экономической либерализации, например, так называемой точечной приватизации, но частный сектор будет по-прежнему встроен в государственно-капиталистическую систему и занимать в ней зависимое положение. Номенклатурная приватизация, о наступлении которой сейчас много говорят, - не новость для Беларуси. Будучи, по большей части, скрытой (теневой) приватизацией финансовых активов, она нам знакома со времен перестройки. Однако в обозримой перспективе ни о какой массовой легальной приватизации, будь-то номенклатурной или конкурентной, в Беларуси не может быть и речи. Наблюдается лишь (1) передача некоторых убыточных активов бизнес-структурам, патронируемых властью, (2) попытки частичной или полной продажи отдельных прибыльных предприятий с целью получения дополнительных бюджетных или внебюджетных ресурсов. На официальном языке это и называется «точечной приватизацией».
Подобно тому, как частичная экономическая либерализация явно недостаточна для того, чтобы изменился характер существующей экономической системы, точно также и некоторые вероятные изменения в структуре политической системы не дадут оснований для вывода о начале процесса политической трансформации. Например, пропрезидентская партия наверняка будет создана, но это не приведет к появлению партийной системы представительства интересов. Нынешняя политической система обходится без политических партий, которые рассматриваются лишь как помеха в ее функционировании. Функция агрегации интересов выполняется не партиями (хотя они для этого специально предназначены), а бюрократией и правительством. Президент самостоятельно формирует государственный курс и возвышается над всеми квазипартиями и группами интересов, предпочитая общаться с электоратом напрямую без каких-либо институциональных посредников (это, правда, создает проблему обратной связи). Поэтому пропрезидентская партия станет не «партией власти», а «партией за спиной власти». Она, подобно «Единой России», не будет нести ответственность за формирование и осуществление политического курса, но зато станет основной «группой поддержки» президентских решений и вспомогательным инструментом политической мобилизации. Однако, в отличие от более продвинутой России, здесь вряд ли пройдет идея искусственного создания однопартийного большинства в парламенте, ибо тогда пришлось бы допустить формирование других партийных фракций и, следовательно, ненужную политизацию Палаты представителей.
В принципе, вполне возможно появление некоторых синдромов частичной политической либерализации, создание, например, более благоприятных условий для деятельности независимых СМИ, политической оппозиции, структур гражданского общества. Поскольку власть может пойти на такие шаги, исходя только из соображений политической целесообразности и, прежде всего, под влиянием внешнеполитических факторов, то, как только политическая конъюнктура изменится, она вновь вернется к ужесточению своей политики в информационной сфере, по отношению к оппозиции и гражданскому обществу. Подобный сценарий политической модернизации, названный Х. Линцем «тупиковой либерализацией», уже однажды запускался в Беларуси.
Сегодня политический режим действительно претерпевает существенные изменения, но они связаны, прежде всего, с характером и силой политической поддержки. Первые пять-шесть лет своего существования режим опирался в основном на безусловную, эмоциональную поддержку при почти полном отсутствии поддержки инструментальной, которая основывается на рациональном расчете издержек и выгод. Однако затем это соотношение стало меняться в прямо противоположную сторону. Сегодня власть все больше опирается не на эмоциональную, а на инструментальную поддержку рационально мыслящих обывателей, представляющих собой в основном средние слои общества (их не следует отождествлять со средним классом, которого в Беларуси менее 10%) и ориентированных на потребление, материальный достаток, благополучие и стабильность.
Основным источником эмоциональной поддержки выступала персональная харизма президента. Но по мере социально-экономической стабилизации произошел процесс рутинизации харизмы, от чего харизматическая легитимность лидера снизилась, и общество стало постепенно склоняться к рациональным оценкам проводимой политики. Именно эрозия эмоциональной поддержки вынудила власть, с одной стороны, ввести государственную идеологию, недавно обновленную идеей независимой Беларуси и призванную подкрепить пошатнувшуюся харизматическую легитимность режима его идеологической легитимацией, а с другой, направить основные усилия на увеличение инструментальной поддержки посредством масштабной социальной политики, что во многом стало возможным благодаря нефтяной ренте. Начиная с 2004 г. электоральный рейтинг главы государства вновь начал стремительно расти, и это стало, прежде всего, следствием столь же стремительного роста доходов населения, зарплат и пенсий, в результате которого в стране начался настоящий потребительский бум.
Смена доминирующего типа поддержки является, пожалуй, наиболее фундаментальным за последние годы изменением в режиме, которое создает для него принципиально новые угрозы и риски. Дело в том, что у инструментальной поддержки есть одна неприятная особенность: она условна и потому менее прочна и более подвержена эрозии, чем эмоциональная (безусловная) поддержка. Когда оба вида поддержки гармонично дополняют друг друга, мы имеем дело со стабильной и процветающей политической системой. В современных демократиях эмоциональная поддержка адресована в первую очередь национальному сообществу (государству) и политическому режиму, его нормам и ценностям, а инструментальная - конкретному правительству. Если правительство осуществляет неэффективную политику, то оно теряет инструментальную поддержку, тогда как оппозиция, наоборот, усиливает свое влияние в обществе и происходит очередная смена власти. Однако с политическим режимом ничего дурного при этом не происходит, поскольку он опирается на веру граждан в то, что его политические институты в наибольшей степени отвечают интересам общества. Но если политическая система не может обеспечить себя эмоциональной поддержкой или растратила ее и одновременно выясняется, что правительство проводит неэффективную политику, то граждане обычно отвергают не только правительство, но и всю политическую систему.
Таким образом, перспективы белорусской социально-экономической и политической модели определяются, прежде всего, возможностями консервативного режима концентрировать материальные ресурсы, чтобы сохранять дистрибутивное равенство и тем самым воспроизводить массовую инструментальную поддержку. Судя по всему, эти возможности пока не исчерпаны, хотя получать ресурсы в новых внешнеэкономических условиях становится все труднее, как и добиваться равновесия между ростом производства и дистрибутивным равенством. Поскольку по мере нарастания экономических трудностей будут только усиливаться, с одной стороны, давление на бюрократию «сверху», а с другой, чувства фрустрации и недовольства в средних слоях общества, уже привыкшего к постоянному росту доходов, опережающему экономический рост, то следует ожидать возникновения в бюрократических структурах конфликтного перенапряжения, последствия которого пока трудно прогнозировать.