Гражданский гуманизм, Поджо Браччолини и Медичи. А так же интеллигенция и элита тогда и сейчас.
Оригинал взят у tstealth1 в Гражданский гуманизм, Поджо Браччолини и Медичи. А так же интеллигенция и элита тогда и сейчас.
В Средние века на вполне определенный вопрос «как нужно жить?» каждый человек получал почти такой же определенный ответ. Конечно же, ответ этот преимущественно давала церковь. Именно церковь, как крупный и разветвленный институт, смогла собрать и обобщить опыт общественной жизни, представлявшей на тот момент достаточно стабильный процесс практически по всей Европе. Борьба за власть в европейской правящей верхушке влияла на народные низы только в том смысле, что при возможности эта верхушка не упускала случая заставить народ поделиться честно заработанными средствами.
Простая (и я подчеркиваю это ее определение) жизнь народа-земледельца, народа-ремесленника была очень подробно регламентирована. Послушание церкви и своему господину являлись для простолюдинов основными жизненными ориентирами. И сама жизнь на каждом шагу оправдывала такое положение вещей. Церковь, хоть и с позиции сверхъестественного давала ответы на те вопросы, перед которыми пасовало обыденное знание и личный опыт. Рыцари, хоть и опустошали народный кошелек, но были какой-никакой гарантией хотя бы временной мирной жизни в маленьком мирке человека средневековья.
Сама по себе система, построенная на религиозном мировоззрении и власти силы, была устойчива благодаря ее простоте в остальных аспектах. Мореплавание со времен Древней Греции, Финикии и Рима было в значительном упадке, новые земли не влекли к их освоению, научные открытия не будоражили умы обывателей, промышленность не требовала новых технических усовершенствований, социум не усложнял своей структуры из поколения в поколение.
Но время не стоит на месте. Жизнь усложняется. Растет многообразие ее проявлений. Человек обретает возможность выбора своего пути из множества вариантов. Он может стать земледельцем по примеру предков, принять участие в крестовом походе, стать путешественником, уйти в город, стать ростовщиком или купцом, торгующим с другими городами и даже странами. И на всех этих путях он получает новый, еще неизвестный ранее жизненный опыт, его поджидают практически неразрешимые этические противоречия.
И вот уже на тот же вопрос «как жить»? вполне можно получить встречный вопрос: а какого результата вы хотите достичь?
Возникают проблемы с регламентацией в первую очередь у больших народных общностей. Церковная регламентация существенно отстает от запросов общества, многие ее объяснения уже не устраивают человека. Тем более что и сама церковь сильно себя скомпрометировала в лице отдельных представителей духовенства.
Образ реальности размывается, образ будущего тем более становится смутным и запутанным.
В такой ситуации попытки вернуться к предыдущей модели общественного устройства обречены на провал, тогда как потребность в устойчивой базовой модели общества существенно обостряется.
И именно этой проблематикой начинают заниматься первые флорентийские гуманисты, представители гражданского гуманизма, так или иначе связанные с Флорентийской республикой. С помощью studia humanitatis и моральной философии они выстраивают новую модель общественного устройства, где в основании лежит правильно понятая и гармонично развитая природа человека, чьей высшей целью становится активная гражданская жизнь и преумножение общественного блага.
Этот ключевой момент деятельности отмечают многие исследователи раннего Возрождения.
В том числе Э. Гарэн отмечает «социальный характер подлинной гуманистичности».
Р. Фубини считает, что Поджо Браччолини, например, считал активную общественную деятельность по защите свободы и республиканизма средством нравственного преобразования общества.
Один из гуманистов той эпохи Джаноццо Манетти на вопрос Альфонса Арагонского, короля Арагона, Сицилии и Неаполя о назначении человека (вот какими вопросами интересовались короли!), ответил, что гуманисты считают смыслом жизни человека «agere et intelligere», то есть «познавать и действовать».
В диалоге «О благородстве» Поджо вкладывает в уста одного из своих героев следующие слова: «Я назвал бы не только благородными, но и благороднейшими, сколь бы ни удалялись они (от общества), также философов и ученых мужей, которые своими занятиями и бдениями совершенствовали человеческую жизнь с помощью различных искусств и которые своими писаниями принесли нам пользу в устроении нравов и изгнании пороков». Та же тема прослеживается и в его речи на похоронах Леонардо Бруни.
Прославление активной добродетели так же присутствует в «Речи против пороков клира» у того же Поджо: «…главное не в осуждении чужих пороков, а в том, чтобы стать творцом жизни и созидателем добрых дел».
Первых гуманистов волнуют вопросы моральной философии. Круг этих проблем достаточно широк, сюда входят как вопросы личной добродетели и доблести, так и вопросы социального взаимодействия, политического устройства и многие другие.
Идеи первых флорентийских гуманистов - Петрарки, Салютати, Бруни, - попадая на благодатную почву, получают значительное развитие, приводя к существенным изменениям в обществе.
Сильнее всего поражает тот непрерывный накаленный поиск ответов на насущные нравственные вопросы, непрерывные размышления о социальных проблемах. Они предельно остро чувствуют, современное им состояние, когда весь мир замер на перепутье. Выбор пути - это очень серьезно, и они сохраняют необходимую серьезность, именно этим отличаясь от некоторых мыслителей более позднего периода, а так же идеологов дня сегодняшнего.
Однако есть тенденция применить сегодняшние постмодернистские подходы к оценке того времени и заострить внимание читателей на бытовых недостатках личностей гуманистов, тем самым умалив значимость периода гражданского гуманизма, борьбы пополанства за равенство прав, сведя на нет попытки выстроить справедливое общество, в котором стремление к общему благу есть залог благоденствия каждого человека.
Не смотря на попытки усмотреть в диалогах, трактатах, письмах первых гуманистов эдакое филологическое рафине в башне из слоновой кости и досужие разговоры за изысканным обедом, в их творчестве невозможно найти пустой болтовни, смешения добра и зла, нравственного безразличия, поверхностного отношения к вопросам добродетели, истины, свойств человеческой природы. И попытка сделать из них ценителей формы - это попытка лишить гуманизм его главного смысла, высокой оценки содержания.
В трактате «Об уединенной жизни» Франческо Петрарка утверждает: «Самое главное, полезное для риторики - искусство красиво и правильно говорить, преступно и позорно переносить на искусство жить».
Проще говоря, первые гуманисты не шутили серьезными вещами и целенаправленно стремились к познанию и изменению реального мира.
Безусловно, в жизни первых гуманистов было место и оптимизму, и простым человеческим радостям. Но здесь в первую очередь работало правило: делу - время, потехе - час.
Даже в «Фацетиях» Поджо за напускной веселостью и разящей насмешкой сквозит серьезная тревога за будущее Человека.
Разумеется, каждый человек - это сложный мир, во многом детерминированный современной ему реальностью. В его характере можно проследить множество противоречий, можно даже разглядеть противоположные черты или противоположные состояния. Например, мрачное настроение может чередоваться с хорошим расположением духа. И, конечно эта многогранность находит свое отражение в творчестве гуманистов.
Они прекрасно понимали, что для всего есть свое время и место. Так в послесловии к «Фацетиям» Поджо пишет:
«Мне хочется сказать в заключение несколько слов о том месте, где рассказывались многие из переданных здесь историй, их, так сказать, сцене. Это наша Bugiale (вральня), то есть своего рода мастерская вранья, основанная когда-то секретарями ради забавы. Еще со времен папы Мартина мы завели обычай собираться в потайном местечке папской курии, куда мы приносили все новости и где мы беседовали о разных вещах как для развлечения, так иногда и серьезно. Там мы никому не давали спуску и поносили все, что нам не нравилось, причем сам папа иногда показывал нам пример. Многие приходили к нам туда, боясь, как бы не попало им прежде других. Среди рассказчиков первым был Рацелло из Болоньи, некоторые из историй которого я привел выше. Приходилось мне также часто упоминать об Антонио Лоски, чрезвычайно остроумном человеке, и о Чинчо Романо, который очень любил шутки. И сам я прибавил многое от себя, не лишенное соли. Теперь, когда все они завершили свои дни - по вине и людей и времени, - кончилась и Bugiale. И пропал обычай шутить и развлекаться игривой беседой».
Характер сказанного не оставляет сомнений: Поджо прекрасно осознавал место шутки в жизни человека. Для нее отведено специальное помещение со специфическим названием, там ведутся разговоры, в том числе и о том, что не нравится. Остроумные люди развлекаются легкой беседой, обсуждая не только щекотливые дела курии, но и многообразные пороки людей, недостатки общества и просто смешные случаи из жизни. Рамки четко заданы. Для серьезной жизни и борьбы используются другие жанры и другие формы.
Попытки расширить эти рамки ведут к одностороннему представлению о первых гуманистах, как о людях легкомысленных, более посвящающих свою жизнь удовлетворению потребностей тела, нежели заботе о воплощении в реальность главных гуманистических установок.
Существуют очень авторитетные работы, в которых подробно рассматриваются противоречия в характере гуманистов и то, как их отношение к жизни выражается в произведениях, но сводить все к эпикурейскому наслаждению жизненными благами и к борьбе за их достижение было бы ошибкой.
Еще большей ошибкой было бы считать, что аскетический мир средневековья они с легкостью променяли бы на мир бесконечного карнавала.
Чаще всего незаслуженному очернению подвергается Поджо Браччолини. Его обвиняют в подделке рукописей, в алчности, в безнравственной жизни, приписывают ему несравненно сварливый характер. Вес всех этих обвинений само собой определяется весом мнения самих обвинителей, поэтому нет необходимости реагировать на обвинения ученых уровня Фоменко, а также тех, кому до зарезу надо скомпрометировать подлинность Тацита.
Но невозможно обойти вниманием точку зрения Дживелегова А. К., который во вступительной статье к «Фацетиям» характеризует Поджо чересчур резко и необоснованно односторонне.
Характерные для этой статьи аффектация, множество художественных приемов и оценочных суждений сближают ее с художественным произведением. Автор не раз выступает как бы от имени Поджо. Но ведь что ощущал, что искренне любил, в чем лукавил гуманист, нам вряд ли удастся восстановить с необходимой точностью. Все это мы можем оценить только по скудным сведениям, сохраненным для потомков такими же неоднозначными современниками гуманиста, да по сумме высказываний на ту или иную тему в его произведениях.
Во всяком случае, необходимо быть очень осторожными в выводах. Так Дживелегов утверждает, что: «Поджо меньше, чем других гуманистов, волновали вопросы моральной философии. Он не любил брать их темой для трактатов».
Но даже простое перечисление названий некоторых трактатов Поджо полностью опровергает это утверждение. «Речь о пороках клира», «О жадности», «О благородстве», « Речь в похвалу законов», «О превратности судьбы», «Против лицемеров». Письма и речи Поджо так же подтверждают, что социально-этическая проблематика всерьез его волновала. Все это не оторванные от жизни рассуждения, а попытки ответить на насущные вопросы, волновавшие тогда все общество, и от ответов на эти вопросы зависело очень многое.
Не так уж важно, каким рисует исследователь Поджо, как человека, но все же и это отлично демонстрирует отношение автора к исследуемому персонажу:
«Он предпочитал жить в центре самых острых соблазнов, в Риме, при папской курии, ловил деньги и почести, не считаясь ни с какими мерками, не только не избегал наслаждений, но тонко их культивировал, грешил всеми грехами и отнюдь не был свободен, особенно к старости, от того, который был в его глазах самым большим и самым страшным, - скупости.
Поджо был человек широкий. Наслаждения его, конечно, не ограничивались хмельными пирушками в кругу друзей, веселыми похождениями с мастерицами любовного дела, римскими куртизанками, короткими набегами в зеленые окрестности Рима…».
Удивительным образом при такой постановке вопроса творчество Браччолини оказывается на задворках внимания читателя, а лихо закрученная интрига увлекает его в мир телесных удовольствий и «карнавала», как символа непрерывного, безудержного и неприкрытого разгула низменных страстей.
Кроме того, Дживелегов прямо обвиняет Браччолини в лицемерии:
«Ибо свои моральные формулы, даже с обильными оговорками, как максимы практической жизни он отнюдь не считает для себя обязательными. Для собственного употребления у него были другие правила, свободные, не имеющие ничего общего ни с какой аскезой - ни с христианской, ни с мирской».
«Но все этого рода доказательства не устраняют одного решающего факта: полного противоречия его жизни и его быта с самым снисходительным представлением о глубокой религиозности, особенно по понятиям XV века».
Однако, согласно утверждениям самого Поджо, для него не было ничего хуже, чем лицемерие. В своем трактате «О лицемерах» он клеймит двуличие, как порок разрушающий основы общества. А в своих многих произведениях Поджо прямо говорит о том, что «Чрезмерно заботиться о своем теле» значит забыть «о собственном благе и не принимать во внимание разум, данный богом в качестве наставника и главы в управлении телом».
Что касается религиозности, то можно было бы судить Поджо строго, если бы он хоть раз дав обет быть глубоко религиозным, нарушил его. В своей религиозности Поджо ничуть не отличался от остальных своих современников. Он критиковал клир, и искренне восхищался Иеронимом Пражским. Это говорит о глубоком понимании Поджо социальных проблем той эпохи, но не может служить доказательством его безбожия и вытекающей из него аморальности. Отношение же Поджо к религии - это очень тонкий вопрос.
У Дживелегова:
«Этот человек, такой яркий по уму и темпераменту, такой скользкий в высказываниях, умеющий так горячо увлекаться и так ловко устраивать свои дела, нашел власть, которая вполне отвечала его собственным классовым интересам».
«Поджо совершенно не смущает - и не смущало до конца, - что друг его Козимо Медичи - монарх самый настоящий, что папы, которым он служил, такие же государи, как и ломбардские тираны».
Претензия, состоящая в том, что Поджо не стремился воплощать свои идеалы в жизнь, это наиболее серьезное обвинение. Но если еще не так давно гуманистическое течение было мощным потоком, сметающим на своем пути сопротивление реальности, то для Поджо реальная политическая обстановка была уже другой. Ему одному уже оказывалось просто не под силу что-то изменить. Однако же он не сдавал свои позиции, насколько это было возможно. И об этом можно судить по диалогу «О благородстве». Скорее всего именно этого трактата, да еще диалога «О жадности» и не могла ему простить богатеющая элита XV века.
По мнению Д. Р. Бредли само появление этого диалога было «ничем не меньшим, как открытым нападением на иерархическую схему политической власти, которая преобладала в средние века». А мы можем добавить «и которая возрождалась в эпоху Медичи».
У Дживелегова:
«С крестьянами Поджо-помещик не ладил в своих многочисленных имениях и не скрывал этого в своих писаниях. Одни крестьянские типы "Фацетий" показывают это с полной определенностью».
Но одни только герои «Фацетий» не могут характеризовать все крестьянство целиком, и это очевидно. А вероятная классовая позиция Браччолини не должна закрывать от нас того факта, что еще совсем недавно рабов и плебс вообще не считали за людей, и только со времен Салютати совершился переворот в понимании человеческой природы, благодаря которому восторжествовала гуманистическая точка зрения, что:
«Плебеи и рабы могут быть благородными и добродетельными не менее чем патриции и цари». «Если они поднимутся на эту ступень, то, без сомнения, прекратят быть рабами по природе».
Главным для нас в позиции Поджо должно оставаться именно это убеждение, что между людьми нет фундаментального неравенства и «Весь народ имеет равное право принимать участие в общественных должностях. Высокий и низкий, нобиль и ненобиль, богатый и бедный объединены в службе свободе, для сохранения которой не избегают каких-либо трат или боязни какого-либо труда».
Статью можно было бы обсуждать и далее. Впрочем, если А. К. Дживелегов стремился в своей рецензии на «Фацетии» приблизиться к жанру самих «Фацетий», то это у него получилось непревзойденно. И именно здесь Дживелегову просто нет равных. Гораздо удивительнее было бы видеть подобный стиль в рецензии на диалоги «О знатности», «О жадности», к Речи на похоронах Леонардо Бруни или к «Речи о пороках клира».
Возвращая Поджо в когорту приверженцев «гражданского гуманизма» можно еще отметить, что какой бы ни была его личность, того, что он вдохновлял флорентийцев на защиту гражданских свобод, к деятельной, добродетельной жизни, осуществлению гуманистического идеала общего блага с лихвой покрывает все его мнимые и реальные недостатки.
Тем более, что он был одним из последних представителей гуманистической школы, которая призывала активно изменять реальность. А эта позиция совершенно не устраивала те элитные группы, которые победили во Флоренции в конце XV века. Медичи стремились полностью обескровить народное движение, лишить его идейной основы, подчинить себе и народ, и мыслителей, и саму реальность. Им это практически удалось, и их победа ознаменовалась переходом от гражданского гуманизма к флорентийскому неоплатонизму. Ведь именно с подачи Козимо Медичи была организованна Платоновская академия, где расцветали идеи возвышения мыслителя над суетным миром и народом.
Именно подспудным влиянием новой финансовой элиты (в том числе в лице семьи Медичи) можно объяснить то, что к концу XV века гражданский гуманизм теряет свои позиции.
Вот что пишет об этом Гарэн: «Если весь ранний гуманизм был восхвалением гражданской жизни, свободного создания человеком земного царства, то конец XV в. Характеризуется ясным стремлением к бегству от мира, к созерцательности».
Это бегство также характерно для дня нынешнего, когда поиск ключей к познанию реального мира, заменяется абсолютизацией пустоты, облаченной в витиеватые фразы, или созданием мира симулякров. Стоит ли говорить, что, переходя в мир победившей пустоты и симулякров, человек становится бессильным что-либо изменить. Но кто знает, может быть именно эту цель преследуют современные глобализационные элиты. Точно так же, как элиты века XV, выступившие против гражданского гуманизма.
К сожалению интеллигенция века XV сделала неверный выбор. Она отреклась и от борьбы, и от народа, и это стало одним из важнейших факторов упадка Флорентийской республики. Какой выбор сделает интеллигенция века XXI?
Источники:
Корелин М. С. Папский секретарь и гуманист Поджо Браччолини.
Поздникин А. А. Социально-политические взгляды Поджо Браччолини. Диссертация. Саратов.
Самсонова Г. И. "Речь против пороков клира" Поджо Браччолини.
Гуковский М. А. Итальянское Возрождение.
Лазарев В.Н. Начало раннего Возрождения в итальянском искусстве.
Брагина, Ракитская и др.
В Средние века на вполне определенный вопрос «как нужно жить?» каждый человек получал почти такой же определенный ответ. Конечно же, ответ этот преимущественно давала церковь. Именно церковь, как крупный и разветвленный институт, смогла собрать и обобщить опыт общественной жизни, представлявшей на тот момент достаточно стабильный процесс практически по всей Европе. Борьба за власть в европейской правящей верхушке влияла на народные низы только в том смысле, что при возможности эта верхушка не упускала случая заставить народ поделиться честно заработанными средствами.
Простая (и я подчеркиваю это ее определение) жизнь народа-земледельца, народа-ремесленника была очень подробно регламентирована. Послушание церкви и своему господину являлись для простолюдинов основными жизненными ориентирами. И сама жизнь на каждом шагу оправдывала такое положение вещей. Церковь, хоть и с позиции сверхъестественного давала ответы на те вопросы, перед которыми пасовало обыденное знание и личный опыт. Рыцари, хоть и опустошали народный кошелек, но были какой-никакой гарантией хотя бы временной мирной жизни в маленьком мирке человека средневековья.
Сама по себе система, построенная на религиозном мировоззрении и власти силы, была устойчива благодаря ее простоте в остальных аспектах. Мореплавание со времен Древней Греции, Финикии и Рима было в значительном упадке, новые земли не влекли к их освоению, научные открытия не будоражили умы обывателей, промышленность не требовала новых технических усовершенствований, социум не усложнял своей структуры из поколения в поколение.
Но время не стоит на месте. Жизнь усложняется. Растет многообразие ее проявлений. Человек обретает возможность выбора своего пути из множества вариантов. Он может стать земледельцем по примеру предков, принять участие в крестовом походе, стать путешественником, уйти в город, стать ростовщиком или купцом, торгующим с другими городами и даже странами. И на всех этих путях он получает новый, еще неизвестный ранее жизненный опыт, его поджидают практически неразрешимые этические противоречия.
И вот уже на тот же вопрос «как жить»? вполне можно получить встречный вопрос: а какого результата вы хотите достичь?
Возникают проблемы с регламентацией в первую очередь у больших народных общностей. Церковная регламентация существенно отстает от запросов общества, многие ее объяснения уже не устраивают человека. Тем более что и сама церковь сильно себя скомпрометировала в лице отдельных представителей духовенства.
Образ реальности размывается, образ будущего тем более становится смутным и запутанным.
В такой ситуации попытки вернуться к предыдущей модели общественного устройства обречены на провал, тогда как потребность в устойчивой базовой модели общества существенно обостряется.
И именно этой проблематикой начинают заниматься первые флорентийские гуманисты, представители гражданского гуманизма, так или иначе связанные с Флорентийской республикой. С помощью studia humanitatis и моральной философии они выстраивают новую модель общественного устройства, где в основании лежит правильно понятая и гармонично развитая природа человека, чьей высшей целью становится активная гражданская жизнь и преумножение общественного блага.
Этот ключевой момент деятельности отмечают многие исследователи раннего Возрождения.
В том числе Э. Гарэн отмечает «социальный характер подлинной гуманистичности».
Р. Фубини считает, что Поджо Браччолини, например, считал активную общественную деятельность по защите свободы и республиканизма средством нравственного преобразования общества.
Один из гуманистов той эпохи Джаноццо Манетти на вопрос Альфонса Арагонского, короля Арагона, Сицилии и Неаполя о назначении человека (вот какими вопросами интересовались короли!), ответил, что гуманисты считают смыслом жизни человека «agere et intelligere», то есть «познавать и действовать».
В диалоге «О благородстве» Поджо вкладывает в уста одного из своих героев следующие слова: «Я назвал бы не только благородными, но и благороднейшими, сколь бы ни удалялись они (от общества), также философов и ученых мужей, которые своими занятиями и бдениями совершенствовали человеческую жизнь с помощью различных искусств и которые своими писаниями принесли нам пользу в устроении нравов и изгнании пороков». Та же тема прослеживается и в его речи на похоронах Леонардо Бруни.
Прославление активной добродетели так же присутствует в «Речи против пороков клира» у того же Поджо: «…главное не в осуждении чужих пороков, а в том, чтобы стать творцом жизни и созидателем добрых дел».
Первых гуманистов волнуют вопросы моральной философии. Круг этих проблем достаточно широк, сюда входят как вопросы личной добродетели и доблести, так и вопросы социального взаимодействия, политического устройства и многие другие.
Идеи первых флорентийских гуманистов - Петрарки, Салютати, Бруни, - попадая на благодатную почву, получают значительное развитие, приводя к существенным изменениям в обществе.
Сильнее всего поражает тот непрерывный накаленный поиск ответов на насущные нравственные вопросы, непрерывные размышления о социальных проблемах. Они предельно остро чувствуют, современное им состояние, когда весь мир замер на перепутье. Выбор пути - это очень серьезно, и они сохраняют необходимую серьезность, именно этим отличаясь от некоторых мыслителей более позднего периода, а так же идеологов дня сегодняшнего.
Однако есть тенденция применить сегодняшние постмодернистские подходы к оценке того времени и заострить внимание читателей на бытовых недостатках личностей гуманистов, тем самым умалив значимость периода гражданского гуманизма, борьбы пополанства за равенство прав, сведя на нет попытки выстроить справедливое общество, в котором стремление к общему благу есть залог благоденствия каждого человека.
Не смотря на попытки усмотреть в диалогах, трактатах, письмах первых гуманистов эдакое филологическое рафине в башне из слоновой кости и досужие разговоры за изысканным обедом, в их творчестве невозможно найти пустой болтовни, смешения добра и зла, нравственного безразличия, поверхностного отношения к вопросам добродетели, истины, свойств человеческой природы. И попытка сделать из них ценителей формы - это попытка лишить гуманизм его главного смысла, высокой оценки содержания.
В трактате «Об уединенной жизни» Франческо Петрарка утверждает: «Самое главное, полезное для риторики - искусство красиво и правильно говорить, преступно и позорно переносить на искусство жить».
Проще говоря, первые гуманисты не шутили серьезными вещами и целенаправленно стремились к познанию и изменению реального мира.
Безусловно, в жизни первых гуманистов было место и оптимизму, и простым человеческим радостям. Но здесь в первую очередь работало правило: делу - время, потехе - час.
Даже в «Фацетиях» Поджо за напускной веселостью и разящей насмешкой сквозит серьезная тревога за будущее Человека.
Разумеется, каждый человек - это сложный мир, во многом детерминированный современной ему реальностью. В его характере можно проследить множество противоречий, можно даже разглядеть противоположные черты или противоположные состояния. Например, мрачное настроение может чередоваться с хорошим расположением духа. И, конечно эта многогранность находит свое отражение в творчестве гуманистов.
Они прекрасно понимали, что для всего есть свое время и место. Так в послесловии к «Фацетиям» Поджо пишет:
«Мне хочется сказать в заключение несколько слов о том месте, где рассказывались многие из переданных здесь историй, их, так сказать, сцене. Это наша Bugiale (вральня), то есть своего рода мастерская вранья, основанная когда-то секретарями ради забавы. Еще со времен папы Мартина мы завели обычай собираться в потайном местечке папской курии, куда мы приносили все новости и где мы беседовали о разных вещах как для развлечения, так иногда и серьезно. Там мы никому не давали спуску и поносили все, что нам не нравилось, причем сам папа иногда показывал нам пример. Многие приходили к нам туда, боясь, как бы не попало им прежде других. Среди рассказчиков первым был Рацелло из Болоньи, некоторые из историй которого я привел выше. Приходилось мне также часто упоминать об Антонио Лоски, чрезвычайно остроумном человеке, и о Чинчо Романо, который очень любил шутки. И сам я прибавил многое от себя, не лишенное соли. Теперь, когда все они завершили свои дни - по вине и людей и времени, - кончилась и Bugiale. И пропал обычай шутить и развлекаться игривой беседой».
Характер сказанного не оставляет сомнений: Поджо прекрасно осознавал место шутки в жизни человека. Для нее отведено специальное помещение со специфическим названием, там ведутся разговоры, в том числе и о том, что не нравится. Остроумные люди развлекаются легкой беседой, обсуждая не только щекотливые дела курии, но и многообразные пороки людей, недостатки общества и просто смешные случаи из жизни. Рамки четко заданы. Для серьезной жизни и борьбы используются другие жанры и другие формы.
Попытки расширить эти рамки ведут к одностороннему представлению о первых гуманистах, как о людях легкомысленных, более посвящающих свою жизнь удовлетворению потребностей тела, нежели заботе о воплощении в реальность главных гуманистических установок.
Существуют очень авторитетные работы, в которых подробно рассматриваются противоречия в характере гуманистов и то, как их отношение к жизни выражается в произведениях, но сводить все к эпикурейскому наслаждению жизненными благами и к борьбе за их достижение было бы ошибкой.
Еще большей ошибкой было бы считать, что аскетический мир средневековья они с легкостью променяли бы на мир бесконечного карнавала.
Чаще всего незаслуженному очернению подвергается Поджо Браччолини. Его обвиняют в подделке рукописей, в алчности, в безнравственной жизни, приписывают ему несравненно сварливый характер. Вес всех этих обвинений само собой определяется весом мнения самих обвинителей, поэтому нет необходимости реагировать на обвинения ученых уровня Фоменко, а также тех, кому до зарезу надо скомпрометировать подлинность Тацита.
Но невозможно обойти вниманием точку зрения Дживелегова А. К., который во вступительной статье к «Фацетиям» характеризует Поджо чересчур резко и необоснованно односторонне.
Характерные для этой статьи аффектация, множество художественных приемов и оценочных суждений сближают ее с художественным произведением. Автор не раз выступает как бы от имени Поджо. Но ведь что ощущал, что искренне любил, в чем лукавил гуманист, нам вряд ли удастся восстановить с необходимой точностью. Все это мы можем оценить только по скудным сведениям, сохраненным для потомков такими же неоднозначными современниками гуманиста, да по сумме высказываний на ту или иную тему в его произведениях.
Во всяком случае, необходимо быть очень осторожными в выводах. Так Дживелегов утверждает, что: «Поджо меньше, чем других гуманистов, волновали вопросы моральной философии. Он не любил брать их темой для трактатов».
Но даже простое перечисление названий некоторых трактатов Поджо полностью опровергает это утверждение. «Речь о пороках клира», «О жадности», «О благородстве», « Речь в похвалу законов», «О превратности судьбы», «Против лицемеров». Письма и речи Поджо так же подтверждают, что социально-этическая проблематика всерьез его волновала. Все это не оторванные от жизни рассуждения, а попытки ответить на насущные вопросы, волновавшие тогда все общество, и от ответов на эти вопросы зависело очень многое.
Не так уж важно, каким рисует исследователь Поджо, как человека, но все же и это отлично демонстрирует отношение автора к исследуемому персонажу:
«Он предпочитал жить в центре самых острых соблазнов, в Риме, при папской курии, ловил деньги и почести, не считаясь ни с какими мерками, не только не избегал наслаждений, но тонко их культивировал, грешил всеми грехами и отнюдь не был свободен, особенно к старости, от того, который был в его глазах самым большим и самым страшным, - скупости.
Поджо был человек широкий. Наслаждения его, конечно, не ограничивались хмельными пирушками в кругу друзей, веселыми похождениями с мастерицами любовного дела, римскими куртизанками, короткими набегами в зеленые окрестности Рима…».
Удивительным образом при такой постановке вопроса творчество Браччолини оказывается на задворках внимания читателя, а лихо закрученная интрига увлекает его в мир телесных удовольствий и «карнавала», как символа непрерывного, безудержного и неприкрытого разгула низменных страстей.
Кроме того, Дживелегов прямо обвиняет Браччолини в лицемерии:
«Ибо свои моральные формулы, даже с обильными оговорками, как максимы практической жизни он отнюдь не считает для себя обязательными. Для собственного употребления у него были другие правила, свободные, не имеющие ничего общего ни с какой аскезой - ни с христианской, ни с мирской».
«Но все этого рода доказательства не устраняют одного решающего факта: полного противоречия его жизни и его быта с самым снисходительным представлением о глубокой религиозности, особенно по понятиям XV века».
Однако, согласно утверждениям самого Поджо, для него не было ничего хуже, чем лицемерие. В своем трактате «О лицемерах» он клеймит двуличие, как порок разрушающий основы общества. А в своих многих произведениях Поджо прямо говорит о том, что «Чрезмерно заботиться о своем теле» значит забыть «о собственном благе и не принимать во внимание разум, данный богом в качестве наставника и главы в управлении телом».
Что касается религиозности, то можно было бы судить Поджо строго, если бы он хоть раз дав обет быть глубоко религиозным, нарушил его. В своей религиозности Поджо ничуть не отличался от остальных своих современников. Он критиковал клир, и искренне восхищался Иеронимом Пражским. Это говорит о глубоком понимании Поджо социальных проблем той эпохи, но не может служить доказательством его безбожия и вытекающей из него аморальности. Отношение же Поджо к религии - это очень тонкий вопрос.
У Дживелегова:
«Этот человек, такой яркий по уму и темпераменту, такой скользкий в высказываниях, умеющий так горячо увлекаться и так ловко устраивать свои дела, нашел власть, которая вполне отвечала его собственным классовым интересам».
«Поджо совершенно не смущает - и не смущало до конца, - что друг его Козимо Медичи - монарх самый настоящий, что папы, которым он служил, такие же государи, как и ломбардские тираны».
Претензия, состоящая в том, что Поджо не стремился воплощать свои идеалы в жизнь, это наиболее серьезное обвинение. Но если еще не так давно гуманистическое течение было мощным потоком, сметающим на своем пути сопротивление реальности, то для Поджо реальная политическая обстановка была уже другой. Ему одному уже оказывалось просто не под силу что-то изменить. Однако же он не сдавал свои позиции, насколько это было возможно. И об этом можно судить по диалогу «О благородстве». Скорее всего именно этого трактата, да еще диалога «О жадности» и не могла ему простить богатеющая элита XV века.
По мнению Д. Р. Бредли само появление этого диалога было «ничем не меньшим, как открытым нападением на иерархическую схему политической власти, которая преобладала в средние века». А мы можем добавить «и которая возрождалась в эпоху Медичи».
У Дживелегова:
«С крестьянами Поджо-помещик не ладил в своих многочисленных имениях и не скрывал этого в своих писаниях. Одни крестьянские типы "Фацетий" показывают это с полной определенностью».
Но одни только герои «Фацетий» не могут характеризовать все крестьянство целиком, и это очевидно. А вероятная классовая позиция Браччолини не должна закрывать от нас того факта, что еще совсем недавно рабов и плебс вообще не считали за людей, и только со времен Салютати совершился переворот в понимании человеческой природы, благодаря которому восторжествовала гуманистическая точка зрения, что:
«Плебеи и рабы могут быть благородными и добродетельными не менее чем патриции и цари». «Если они поднимутся на эту ступень, то, без сомнения, прекратят быть рабами по природе».
Главным для нас в позиции Поджо должно оставаться именно это убеждение, что между людьми нет фундаментального неравенства и «Весь народ имеет равное право принимать участие в общественных должностях. Высокий и низкий, нобиль и ненобиль, богатый и бедный объединены в службе свободе, для сохранения которой не избегают каких-либо трат или боязни какого-либо труда».
Статью можно было бы обсуждать и далее. Впрочем, если А. К. Дживелегов стремился в своей рецензии на «Фацетии» приблизиться к жанру самих «Фацетий», то это у него получилось непревзойденно. И именно здесь Дживелегову просто нет равных. Гораздо удивительнее было бы видеть подобный стиль в рецензии на диалоги «О знатности», «О жадности», к Речи на похоронах Леонардо Бруни или к «Речи о пороках клира».
Возвращая Поджо в когорту приверженцев «гражданского гуманизма» можно еще отметить, что какой бы ни была его личность, того, что он вдохновлял флорентийцев на защиту гражданских свобод, к деятельной, добродетельной жизни, осуществлению гуманистического идеала общего блага с лихвой покрывает все его мнимые и реальные недостатки.
Тем более, что он был одним из последних представителей гуманистической школы, которая призывала активно изменять реальность. А эта позиция совершенно не устраивала те элитные группы, которые победили во Флоренции в конце XV века. Медичи стремились полностью обескровить народное движение, лишить его идейной основы, подчинить себе и народ, и мыслителей, и саму реальность. Им это практически удалось, и их победа ознаменовалась переходом от гражданского гуманизма к флорентийскому неоплатонизму. Ведь именно с подачи Козимо Медичи была организованна Платоновская академия, где расцветали идеи возвышения мыслителя над суетным миром и народом.
Именно подспудным влиянием новой финансовой элиты (в том числе в лице семьи Медичи) можно объяснить то, что к концу XV века гражданский гуманизм теряет свои позиции.
Вот что пишет об этом Гарэн: «Если весь ранний гуманизм был восхвалением гражданской жизни, свободного создания человеком земного царства, то конец XV в. Характеризуется ясным стремлением к бегству от мира, к созерцательности».
Это бегство также характерно для дня нынешнего, когда поиск ключей к познанию реального мира, заменяется абсолютизацией пустоты, облаченной в витиеватые фразы, или созданием мира симулякров. Стоит ли говорить, что, переходя в мир победившей пустоты и симулякров, человек становится бессильным что-либо изменить. Но кто знает, может быть именно эту цель преследуют современные глобализационные элиты. Точно так же, как элиты века XV, выступившие против гражданского гуманизма.
К сожалению интеллигенция века XV сделала неверный выбор. Она отреклась и от борьбы, и от народа, и это стало одним из важнейших факторов упадка Флорентийской республики. Какой выбор сделает интеллигенция века XXI?
Источники:
Корелин М. С. Папский секретарь и гуманист Поджо Браччолини.
Поздникин А. А. Социально-политические взгляды Поджо Браччолини. Диссертация. Саратов.
Самсонова Г. И. "Речь против пороков клира" Поджо Браччолини.
Гуковский М. А. Итальянское Возрождение.
Лазарев В.Н. Начало раннего Возрождения в итальянском искусстве.
Брагина, Ракитская и др.