1977. База отдыха киевского завода "Арсенал"
С киевским «Арсеналом» ЗОМЗ социалистически соревновался. В отсутствие конкуренции должны же были быть какие-то отношения между предприятиями. Рост производительности труда, количество рационализаторов и прочая. Цифры уходили наверх и были, разумеется, деревянными. Зато предприятия делегациями ездили друг к другу, сидели на праздничных собраниях и, потом, застольях. У отца, как начальника бюро соцсоревнования ЗОМЗа, было на «Арсенале» много знакомых. Они устроили нам двенадцатидневный отдых на ведомственной базе отдыха.
Она располагалась в сосновом бору недалеко от Киева. Дощатые домики на семью. В низине - песчаный пляжик на берегу неглубокой лагуны Десны, притока Днепра.
Ходили в лес за грибами. Много белых. Сушили, развесив на веревках.
За обедом один или два раза пили какое-то вино, купленное в местном магазине. Отец быстро пьянел и уходил спать. Я ставил шезлонг на лужайку, спиной к дому и, заявляя о своей взрослости, неловко курил.
Теплый вечер, скамейки, телевизор. Личным составом базы смотрели фестиваль «Сопот».
«Kolorowe Jarmarki». Марыля Родович с потешной барабанной установкой на спине. Крупно - плотная икра, каблук, привязанная веревка колотушки. Икра дрожит, движения нервические, мимо ритма. Худой очкастый былда, играет на двеннадцатиструнке мясистым перебором. Позади недвижный мим с клеткой на древке. В клетке голуби. По мысли режиссера, в финале песни дверца откроется, и голуби эффектно вылетят дружной стаей. Вылетать не желали, испугано жались к прутьям. Были вытаскиваемы за хвосты, вылетали поодиночке и все так и не вылетели. Родович, принявшаяся было смотреть перформанс, вершающий ее сет, разочарованно удалялась вглубь сцены.
Червоны гитары. Белые костюмы, клеши. У солиста густые брови и понтовая гитара с двумя грифами. Поют монотонно, мелодично, навязчиво.
Блондинка Хелена Вондрачкова. «Маловани Джбанку». Модный сэссун. На припеве топает ножками в высоких каблучках.
От нас Роза Рымбаева. Серьезно, тяжеловесно, пафосно. Но за страну не стыдно.
Поляки милые, глотают гласные. Наше украинское «г», выродившееся в гопническую интонацию, похоже, - из их сдавленного «хдэ».
Победила Вондрачкова. Поет еще раз. Млеем.
Рымбаевой дали спецприз. И мы гордимся нашей молоденькой Казахской девочкой с полустанка.
Вечерами на огороженной глухим бетонным забором летней эстраде показывают кино.
«Инцидент».
Стоит смотреть? - спрашивает отец у плотного мужчины.
Если нервы крепкие, - отвечает.
После такого, разумеется, смотрели.
Вагон вечернего метро, редкие пассажиры, два американских гопника. Один из них, оказывается, - молодой Чарли Шин.
Пассажиров больше, есть крепкие мужчины, но психологический перевес на стороне этих двоих. На миловидного солдатика со сломанной рукой надежды меньше всего. Загипсованная рука становится оружием. Главный изверг с противненькими бачками, наконец, повержен. Его шестерка-напарник (Шин) мгновенно скукоживается. Вагон останавливается, двери открываются. Осторожно переступая тело, пассажиры молча расходятся в свои жизни.
В сумерках расходились мы по своим домикам. В нашем спит отец. Мать неловко берет меня под руку. У нас в семье эти жесты не приняты. Но вне повседневности правила не действуют.
Были в Киеве. Ходили по Крещатику. У памятника Ленину кто-то копошился с аппаратурой, фотографировал. В книге «Памятники искусства Советского Союза. Справочник-путеводитель» на 117-ой иллюстрации, справа над парапетом вроде бы угадывается лицо отца, его залысины. Он сам обнаружил это фото и любил показывать вновь прибывшим, как и рассказывать свои любимые анекдоты, которые мы знали наизусть.
Были в пещерах.
Богдан Хмельницкий на бронзовом коне. Направление булавы - точно в сторону Москвы. В жесте угроза, но нас заверили, что это в честь воссоединения России с Украиной в 1654 году.
Возвращаясь, сидели на причале на скамейке у бетонной стены. Ждали «метеор», чтоб отправиться обратно. Я опять курил. Родители молчали.
Перекладываю свои песни на ноты. Мелодия и сверху обозначения аккордов. Из устной традиции требовалось перейти в серьезную, письменную. Лежим на пляже, на подстилочке нотная бумага. Сольфеджио не знаю, инструмента нет. Мычу, постукиваю рукой о песок, высчитываю длительности, собирая кучки из долей: в этой одна четвертушка, в этой три (половинная с точкой). Обнаруживаю особенности. Оказывается, я то и дело перехожу на сильную долю нового такта легато из предыдущего. Ноты не ступают уверенно по земле, а идиотски скачут в балетных па через барьеры. Заданность неприятна, все мои мелодии - барахтанье в довольно узком диапазоне средств.
На пляже ловлю ужа. Со школы помню как отличить - два желтых пятна на голове. Он стремился в ближайшую траву, но я быстрей. Смело беру в руки, показываю матери пятна. Уж липнет к запястью и как песок просачивается сквозь пальцы. Выпустил защитное - от него воняет. Отпускаю в воду.
Проводы были затяжными. Хозяев двое. Зам. председателя профкома «Арсенала» Георгий Якубов, влюбленный в футбол, киевское «Динамо» и сам похожий на Марадону. Невысокий, крепкий, снимающий обручальным кольцом пробки с пивных бутылок. Второй повыше, ласковый, какой-то слюнявый, всё выхватывал у меня чемодан и ходил с ним с видом человека, обреченного до конца дней таскаться с чемоданом. Стоя пили коньяк за высоким, круглым столом вокзального буфета. Долго шли по переходам, и, не смотря на эмоциональные заверения, что все нормально, было тоскливое чувство, что эти нетрезвые люди притворяются, сами не уверены в направлении, и мы обязательно опоздаем.
Когда определились с купе, опять что-то пили. Дядя Жора приставал с разговорами. Я нервничал, дерзил, выходил в коридор. Стоя у темного окна, почти выясняли отношения. Не помню зачем, я сказал фразу Харрисона, которую слышал когда-то от Лашкова: «Каждому - свое».
- Это сказал Адольф Гитлер, - подхватил дядя Жора.
- Этого человека зовут Джордж Харрисон.
Я произнес имя и фамилию так, словно в них должны были содержаться все ответы на его, дядижорины, прошлые и будущие вопросы.
- Я тебе могу сказать, что этот человек англичанин.
Продолжать не имело смысла, дядя Жора не знал кто такой Джордж Харрисон, и я, наконец, высокомерно схамил:
- Всё, разговор закончен.
В купе мать, видя неладное, поинтересовалась.
- Да вот Сергей какой-то грустный, - сказал дядя Жора. Я не возражал.
Попутчицей нам оказалась большая, тучная старушенция. Отец еле ворочал языком. Старушенция нервничала и брезгливо возмущалась, что рядом с ней в одном купе будет ехать пьяный человек.
Когда поезд тронулся, и перрон, дядя Жора и слюнявый стали отъезжать вправо, я пересилил себя и вместе со всеми помахал рукой.