Привет, Карамелька!
Выходит так, что я уже не могу без твоих писем. Ты иногда не отвечаешь очень долго, и у меня кончается кислород. Когда-нибудь задохнусь.
Твои ли, мои ли письма - это для меня Ты и есть. Ныряю в неизбежное будничное молчание между ними и плыву насколько хватает дыхания, не видя суши. И вот где-то выныриваю - снова письмо. С удивлением обнаруживаю в тебе, в себе новое, и снова пишу...
Мы не говорим никаких-таких особенных слов. Ну, ты-то уж точно! Прячешься за иностранные, будто не ты это вовсе говоришь, или «хихикаешь», будто все это не очень серьезно. Но «тихий шелест нежности»… Стоя ко мне вполоборота, не глядя в мою сторону и обращаясь будто не ко мне, ты надеешься, что я его услышу.
Услышишь ли ты?
…а потом вдруг, сами того не ожидая, выводим что-нибудь типа «ты мне нужен» или «я без тебя не могу» и с тех самых пор уверены, что так оно и есть. Магия слов? Или совсем другая магия, и там, в наших буднях, действительно что-то сдвинулось, и не сказать этого очередной раз было уже нельзя, и, говоря так, мы были естественны и искренни, и нам было уже все равно, что об этом подумают, и как это будет выглядеть.
Не могу отделаться от наваждения, что именно в молчаливом пространстве между письмами, там, где другие константы, - именно там с нами и происходит всё главное! Очень стремительно, со скоростью света.
Ну вот, вроде все и сказал, чего еще не мог сказать в прошлый раз и уже не скажу в следующий.
Твой Лоллипоп.
P. S. Недавно укусила собака. Бродячая. До крови. Весь прямо истек. И прививку я не пошел делать. Специяльно! Вот возьму и умру от бешенства.
Или нет, лучше я стану оборотнем!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нога не беспокоила. Лишь иногда холодела ниже колена, будто понизу время от времени проходил сквознячок. И на пальцах рук, там и сям появилась какая-то корочка, кое-где рассекаемая красноватыми трещинками. «Витаминов не хватает, - думал он отвлеченно, - как в детстве, в деревне». Треснувшая возле ногтей кожа, при сгибании пальцев давала о себе знать еле заметным зудом. Тогда, в детстве, он научился его не замечать.
- Вы на прием? - голова хирурга Синицына, в медицинской, цилиндрической шапочке, воровато выглянула из-за двери кабинета. Маленькие глазки стрельнули туда-сюда по пустому коридору.
- Да нет, я уколоться.
- А-а-а-а, б-бродячая собака… А она - цап! Весна! - Хирург его предразнивал. - Сейчас сделаем!..
Голова быстро исчезла, дверь захлопнулась.
Ипполит стал покорно и покойно ждать. Он удивился памяти хирурга Синицына и ему было приятно, что его помнили.
Некоторое время было тихо.
Внезапно открылась соседняя дверь. Мужеподобного вида медсестра, держась за ручку, почти не глядя на Ипполита, мотнула головой. Он вошел в перевязочную.
Опять ширма. Круглый тигель для нагревания чего-то там. Стеклянный медицинский столик, редкие пузырьки, желтая жидкость на блюдце.
- Фамилия, - медсестра сидела в соседнем кабинете, за столом. - Да вам же надо было еще три дня назад прийти! Прерывать-то ведь нельзя-я-я-я! Непрерывность тут важна! А вы гуляете где-то непонятно где…
Ипполит вдруг испугался, что его начнут, уже начали, ругать, вот так, зло, по-взрослому, чуть ли не с криком. Но сразу же и понял, что ничего такого не будет, и все это - дежурная строгость. С чего бы это ей переживать за него. Он бы не стал. К-к-кылятва Гиппократа!..
- Да у меня работа такая, что отлучиться нельзя.
- Врете! - она подскочила на стуле, с сухим треском шлепнула пластмассой ручки о стекло на столе. - Нет ничего такого, чтоб не отлучиться! - и в тоне уже звучало заговорческое.
Ипполит криво улыбнулся, прошел вглубь кабинета, к ширме, повернулся спиной к окну. Засучив рукав, с той же улыбкой стал ждать, мол, мы-то с вами одной крови, это какой-нибудь там дядя Вася Стрункин не поймет, мы-то понимаем.
Молчаливая манипуляция с ампулами. Шприц у водопоя кверху задницей.
Непонятно откуда выскочил хирург Синицын.
- Как собачка поживает? - проходя какой-то цапельной походкой, вроде как мимо, дальше, в третий кабинет с кушеткой и холодильником, повернулся к Ипполиту, подмигнул, шмокнул пухлыми губами.
- Собачка нормально. Бегает, наверное…
- Навернуее, навернуее… - с наигранной, видной многозначительностью, уже не слыша Ипполита, пропел Синицын.
Он что, такой же, как начальник нашей районки? О том слухи ходят. Как-то слишком легко стали появляться такие слухи. Или сейчас это считается красивыми слухами?.. Все говорят, но никто этого не видел. Гм, только за пологом нашей реальности…
Медсестра всадила ему шприц неожиданно лихо, с размаха. Он даже будто бы услышал характерный звук - щ-щ-л-ы-п! Но боли не было. Он смотрел в другую сторону. Повернулся. Она сосредоточенно застыла рядом.
- Совсем не больно…
В ответ только взмах подбородком, сдержанное молчание, искринка в глазах. Всплыло что-то вроде цитаты: «В его глазах постоянно мелькал огонек; казалось, что этот человек постиг Первичную Истину Бытия, но сострадание не позволяет ему громко смеяться от радости в присутствии тех, кому это недоступно…». Тычок ватного тампона.
- В следующий раз вам семнадцатого. Карта останется у нас. Запомнили?
- Да, спасибо, - Ипполит по-деловому направился к двери, спуская рукав, мол, чего задерживать очередь, которая могла образоваться с той стороны.
- Всего хорошего, молодой человек. Поосторожней там все-таки с собаками, кто его знает… - донеслось из-за стены, через открытую дверь.
- Да уж, теперь конечно…
Горький запах. Медикаменты, испарения стариковских тел, новый линолеум - в коридоре шибануло так, что он шатнулся. Густой теплый сироп, который осязался всем телом! По нему можно было только вплавь.
На улице солнце. Он на мгновение ослеп, закрыл глаза, попятился в тень от крыльца-пристройки. Шофер стоявшей у входа громадной иномарки лениво поворачивал голову в его сторону.
Постоял, приоткрыв один глаз и пытаясь привыкнуть к нестерпимому свету. Потом, не думая, оттолкнулся и пошел сквозь скупую тень и горьковатый, но уже по-другому, запах только что развернувших листья тополей.
Двойка и четверка. Он нажал на две самые темные из десяти кнопки кодового замка. Кольцо защелки легко сдвинулось вверх. Дверь открылась.
Обратил внимание на неожиданно низкие подоконники.
Он так боялся подниматься в детстве по этим лестницам один, когда вечером в подъезде вдруг неожиданно не оказывалось света. Все время оглядывался и готов был кружиться на месте в погоне за тем, кто прячется у него за спиной и пытается ускользнуть от его взгляда. Успокаивался когда прижимался спиной к стене. Но так можно только стоять на месте. И пытка продолжалась.
Пятый этаж. Дверь квартиры. Будто не его.
Выше. Еще пролет и пол пролета. Странно как-то - полтора пролета, словно надстраивали. Дверь на чердак показалась смешной, квадратной, неожиданно низкой, из сказки про Алису. Ушки для замка. Он склонился и боком, правой половиной тела навалился на обитую железным листом и выкрашенную серой краской створку. Осевшая, та подалась. Бум- бум! Еще раз, еще… О том, что дверь может оказаться закрытой на замок или просто быть заколоченной, он не подумал.
Полубоком проник в образовавшуюся щель, распрямился. Чердака не узнал. И во сне, и в воспоминаниях, тот тоже был другим. Не важно. Со своей обычной манерой сравнивать, он сейчас легко даже не справился… - просто спокойно прошел сквозь нее, равнодушно доверился родному месту.
Изнанка крыши, амбарная полутень, стропила, голубиный помет.
Он присел, потом прилег, сгруппировавшись как эмбрион, на песок у самой стены, на том самом, как ему показалось, месте, на котором они с отцом когда-то в детстве, бесстрашно засунув руку в черную, жуткую щель вытяжки, спасали заблудившегося ежа.
Ноги, уперевшись в стену, несколько раз судорожно дернулись, заворачивая тело по неизвестной математике кривой вокруг невидимого центра. Кафка, Вениамин, семнадцатое… - были последние не слова, - послевкусия слов, возникшие в голове. Потом все банально погрузилось во мрак.
Продолжение: 2. Циферблат (алхимия) -
http://nitoc.livejournal.com/1862.html#cutid1