Шаман с ноутбуком
Маленькая женщина на сцене трясется, как в припадке, бьется, хрипит, заходится в крике, обрывающемся и переходящем в ультразвук. Изнеможение, судорожные всхлипы… реже, реже, последний жалобный стон и еле слышное умиротворенное бормотание. Еще полминуты - тишина полного остолбенения, потом зал взрывается аплодисментами. Певица - тоненькая, фигурка, как у девочки, а лицо скуластое, скифское, вне возраста - некоторое время стоит с закрытыми глазами, потом щурится на свет, обводит зал еще невидящим взором, наконец надевает очки и приветливо обращается к публике - мол, задавайте вопросы.
- Скажите, пожалуйста, какова философия шаманизма?
Еле сдерживая смех, женщина отвечает:
- Ну, я, вообще-то, певица, а не практикующий шаман, вы поймите…
Вопрошающий не унимается:
- А вот вы исполнили сейчас импровизацию - какое в ней соотношение позитивных и негативных вибраций, можете сказать?
- Послушайте, - чуть устало отвечает она, - камлание - это борьба шамана. Он пытается осознать нечто такое, что осознать обычными способами невозможно, выпрыгнуть за пределы трехмерного пространства… И это не всегда выглядит красиво. А подсчитать количество вибраций - ну, это какой-то соцреализм.
Женщину зовут Саинхо Намчылак. Сзади на сцене музыканты: Сергей Летов с флейтой, Маркус Годвин за ударными, Юрий Соболев за фортепиано.
Вкрадчивые аккорды. Прищелкивая пальцами в такт, Саинхо тихо и ритмично напевает блюз:
Приказано выжить!
И ни шагу назад.
Приказано выжить!
И ни шагу назад.
Знаний постигнуть
Миллион гигабайт!
Потом еще какие-то вопросы из зала. Потом полупесня-полустихотворение, тихое, напевное:
Мне все равно, мне все равно.
Я научусь и петь, и улыбаться,
Я зачеркну последнюю строку.
Мне надоело…
Потом на сцену поднимается полная тувинка с букетом пионов. Она берет микрофон и что-то говорит, то и дело нервно, смущенно смахивая слезы, - видно, что действительно очень волнуется, без рисовки.
- Я помню Саинхо, когда ее все еще звали Людмилой. Я помню прекрасно ее маму - чудесную женщину, учительницу. Мы тогда все жили в Кызыле и не знали еще, как прославится наша Саинхо - на весь мир!
Пятьдесят лет назад, в марте 1957 года, в поселке Пестуновка Улуг-Хемского района Тувинской АССР родилась Людмила Окан-ооловна Намчылак. Тогда вряд ли можно было представить этот вечер, состоявшийся в апреле 2007 года в Московском доме национальностей: концерт Саинхо Намчылак и чествование по случаю ее юбилея.
У той девочки, что родилась в Пестуновке, а потом довольно скоро переехала с родителями в Кызыл (папа получил новое назначение и стал политическим обозревателем на тувинском телевидении), - у той девочки не было никаких особенных амбиций: о международной славе и большой сцене она не думала. Разве что однажды, когда отец по традиции читал им с мамой вечером свою поэму, она вдруг подумала: «Вот когда я стану большая, как папа, я поеду по этому мосту далеко-далеко и тоже буду читать свои поэмы». Еще отец учил ее и сестер петь и танцевать - вот, собственно, и все. Она тогда не знала, что через много лет ей придется вспоминать эти уроки: «Не могла ж я всем и каждому объяснять, что у нас, тувинцев, горловое пение - это привилегия мужчин. Пришлось заново учиться петь у отца». Она так добросовестно занималась, что ее друг и коллега, швейцарский флейтист-арфист Андреас Волленвайдер как-то раз, смущаясь, все-таки попросил позволения заглянуть ей в горло: все не верил, что оно такое же, как у других людей.
В афишах против имени Саинхо обычно стоит «Тува - Австрия - Ирландия»: этими тремя точками задается очертание большого мира. Она свободно перемещается по нему, чувствуя себя везде как дома; но началось это путешествие с переезда из Кызыла в Москву. Именно тогда, в столице начала-середины сереньких 80−х, меняя училище имени Ипполитова-Иванова на Гнесинку, Саинхо и придумала, по сути дела, всю свою дальнейшую если не судьбу, так хоть карьеру.
Новогодние «огоньки» и концерты ко Дню милиции радовали выступлениями ансамбля балалаечников, пышных хохлушек в лентах и джигитов с ножами. Такой была народная музыка, от слова «фольклор» сводило скулы. Но Саинхо пошла на народное отделение Гнесинского института и на полном серьезе стала ездить по всесоюзным конкурсам исполнителей народной песни - в 86−м году ей даже премию дали.
Сейчас с великой этнопевицей, сказительницей, поэтессой, философом Саинхо Намчылак беседовать настолько же сложно, насколько и интересно. Она совершенно непредсказуема, и первый же ее ответ ошарашивает и уводит беседу в заоблачные сферы, которых ты, может, и не думал касаться. Я всего-то спрашиваю о популярности этнической музыки - и в общем знаю, что сейчас услышу, но тут-то и получаю под дых.
- Я сейчас живу за границей и не могу судить о России, - медленно и задумчиво говорит Саинхо. - Я могу предположить, что древние традиции все равно развиваются… Только мне кажется, пока рано об этом судить, потому что процесс только начался. Но вот что (тут она оживляется): этот интерес - из-за развития локальных и региональных промышленных комплексов, как, например, «Якутский алмаз» или «Норильский никель», нефтяных компаний, предприятий, занимающихся лесом… Поскольку они базируются на территории автономных республик и напрямую связаны с властями своих автономных округов, они, естественно, представляют интересы этих регионов.
- И что же, - говорю я, - когда вы начинали в Гнесинке, вы уже думали об этом?
- Предчувствовала.
Предчувствие выразилось в следующем: певица вошла в состав фольклорно-этнографического ансамбля «Саяны», который, с одной стороны, был на хорошем счету у властей (все-таки фольклор исполняли, не джаз какой-нибудь растленный), а с другой - умело пользовался моментом: система уже вовсю трещала по швам. То есть «Саяны» выпускали на зарубежные гастроли, и в составе ансамбля Саинхо успела как следует поездить по миру. Публика от Европы до Новой Зеландии внимала напевам нанайцев, ительменов, тофаларов, коряков, бурят - внимала, навострив уши, чуя новые веяния, но еще не так чтобы окончательно капитулируя.
В 1989 году Саинхо познакомилась с Сергеем Летовым. О нем бы отдельный материал написать, как и о другом друге-коллеге нашей героини - Сергее Курехине… Но от Курехина в народной памяти хоть что-то осталось: словосочетание «поп-механика», мощный эфир «Пятого колеса» от 17 мая 1991 года, где было сказано, что Ленин - гриб, и трагическая ранняя гибель на недолгое, увы, время сделали Курехина героем - о нем тогда писали и снимали какие-то фильмы. О Летове же написано и сказано мало. Меж тем этот фантастический человек, духовик-мультиинструменталист, постмодернист и скандалист - важнейшая фигура современной музыки.
Когда Саинхо познакомилась с Летовым и его ансамблем «Три О», жизнь ее в очередной раз выписала какой-то причудливый вираж. Авангард легко смыкается с архаикой - сейчас Летов пишет об этом в статьях как о чем-то само собой разумеющемся. Но тогда это было открытием, от которого веяло какой-то дикой - поперек всех советских эстрад и всесоюзных конкурсов - свободой. И старинные напевы народов Сибири и Дальнего Востока гармонично ложились на подкладку новоджазовых экспериментов Летова и фаготиста Александрова. В этот самый момент в Абакане случился фестиваль «Джаз и фольклор», как будто специально для них троих выдуманный; а потом фестивали в Архангельске и Вильнюсе, ленинградские «Осенние ритмы». Тогда она окончательно сменила имя Людмила на исконное тувинское Саинхо - именно под этим именем, даже без фамилии, ее узнал мир.
Я спрашиваю Саинхо об этом периоде ее жизни и жду каких-то воспоминаний, но она опять обманывает мои ожидания: ей гораздо больше нравится обобщать, теоретизировать - желательно с опорой на науку.
- Вы понимаете, новые направления, джазовые, электронные, - это не только прогресс, но и показательный процесс - желание изобрести больше, чем написано на пяти нотных строчках. И этника, по сути дела, то же самое. Музыкальная этнография насчитывает более 200 лет, и это 200 лет человеческого любопытства… Извлекать такие звуки, которые нельзя записать… Другое дело, что нам все равно не уйти от человеческого начала: вот, например, генерированный звук в электронике - там же нет ничего живого, и все равно это продукт нашего сознания…
Последняя идея - конек Саинхо. В книге «Чело-ВЕК», вышедшей год назад (собрание песен, стихов и эссе), она рассуждает: «Большинство high-tech построены по принципу человеческих чувств. <…> До сих пор наука основывалась только на наших трехмерных чувствах и ощущениях. <…> Почему бы не попробовать изобрести приборы, которые построены не по принципу человеческого восприятия, воображения и анализа?»
С той же легкостью и методичностью она пишет обо всем - о кормах для кур и коров и о компьютерах. Она вообще продвинутый юзер. Летов вспоминает: «В концертной практике я стал использовать ноутбук (Macintosh iBook) именно под давлением-влиянием Саинхо, а затем и USB-keyboards, Sustain педаль в сочетании с башкирским кураем». В ее книге есть глава, которая называется «Реалии Виртуалии» - про всеобщий «информационный желудок». То есть для Саинхо помимо практики страшно важна теория - всего и вся. Порой ее записочки своей всеохватностью напоминают «Азбуку» Толстого (с поправкой на время, само собой): «Африканец - человек из Африки, негр - это символ рабства», «Без солнца нет жизни на земле».
Какая обстоятельность! Все эти «Реалии Виртуалии», глава под названием «Нонсенсы, или Эйнштейн» с подзаголовком «Необходимое пояснение фактора времени, или Практическое фантазирование» и вообще каждое ее эссе, каждый мгновенно выстроенный ответ-теория, - все это навевает какие-то смутные предчувствия. В том, как методично Саинхо описывает и объясняет мир вокруг себя, есть явное желание противостоять хаосу и исполинская многовековая мудрость.
- Когда вы уезжали на Запад, вы понимали, что там будет легче сделать карьеру? - я спрашиваю, а сама уверена в утвердительном ответе: конечно, она знала или предчувствовала, и тому есть много объяснений…
Саинхо вдруг улыбается, застенчиво и совершенно неожиданно:
- А это была любовь! Я влюбилась и замуж вышла, потому и уехала. Что уж я там знала-не знала…
Любовь карьере, тем не менее, не помешала. Уехав в Вену в 91−м году, Саинхо попала в большой мир музыки, который сразу же принял ее в распростертые объятия. Она пересотрудничала с великим множеством замечательных музыкантов: Недом Ротенбергом, Эваном Паркером, Владимиром Волковым,
Бучем Моррисом, теми же Летовым и Курехиным - имя им легион. Участвовала в театральных постановках и поэтических фестивалях. Стала ездить по всему миру. А сутью всей этой деятельности всегда было одно - смешение древних традиций с экспериментальной основой импровизации. «Я тогда открыла для себя всю широту возможностей человеческого голоса, - вспоминает Саинхо. - Открытия эти дали результат больший, чем я ожидала». И это правда безо всякого кокетства. Кажется, она сама иногда не прочь, как тот простодушный флейтист, заглянуть к себе в горло и понять, что там происходит.
Неся в себе этот музыкальный аппарат волшебной силы и не очень понятного устройства, углубляясь в философские рассуждения о совершенном человеке или «Великом Оркестре Жизни», она умудряется оставаться человеком предельно практичным. Приземленным - в самом хорошем смысле этого слова. Жизнерадостно-практичным.
Вот Летов в «именинной» статье, посвященной Саинхо, рассуждая о моде на этнику, видит ее причины в «антиглобализме, протесте-отказе, маргинальности, бегстве от традиционных “гуманистических” ценностей, “демократии”, попсы в любом ее проявлении…» Все это совершенно верно вообще - и бесконечно далеко от самой Саинхо. В силу своего «веселого практицизма» она оказывается вне идеологий; во всяком случае в ней нет никакого протеста, и механизм, заставляющий ее петь и писать стихи, другой - не идеологический, а семейственный, трогательный. В 83−м году она пишет сказку, потому что скучает по дочке; четыре года спустя сказку печатают в тувинском альманахе «Улуг-Хем», и это страшно важно для Саинхо: первой публикации очень обрадовался ее папа. В 99−м году у нее родился внук. «У меня опять появились время и интерес что-то написать» - читаем мы в ее книге, и дальше: «Я хотела бы посвятить этот первый сборник стихов памяти моего отца. <…> Спасибо, пап! Вот я и доросла до твоей мечты издать книгу». Нет и не может быть искусства ради искусства: необходим слушатель, и чем роднее и ближе он будет, тем лучше.
Пару лет назад в Культурном центре «Дом» я увидела фотографии давних выступлений совсем еще молоденькой Саинхо с Курехиным. Тряпки и украшения - вот что было поразительно на этих снимках. Ярчайший розовый кафтанчик. Длинные бусы, серьги-колеса. Какие-то немыслимые ткани сеточкой. Не марсианское безумие в стилистике Жанны Агузаровой, а продуманный провокативный сексапил - представляю себе, как от этого всего можно было ошалеть в середине 80−х!
Сейчас на сцене Московского дома национальностей Саинхо одета так: в середине вроде бы алая жилетка, рукава из прозрачной ткани, и на них - черные графические узоры.
- Я сама сейчас не шью, а в молодости шила… - рассказывает она. - Сейчас-то больше в бутиках ищу. Мне последнее время очень нравятся кофточки с тату. Это картинка с Алтая, кстати. Там были найдены царские захоронения, так вот: все были татуированные! Каждую победу цари изображали на своем теле - по нему можно было прочесть все. Я сейчас уж не могу позволить себе сделать татуировки. Вот и использую их как элемент декорации… Кстати! (Лукаво и торжествующе.) Во времена скифов татуировку делали только о-о-о-очень влиятельные люди - вот так!» В этом вся Саинхо.
На сцене эта сумасшедшая женщина, рифмующая невпопад все звуки мира, рычащая тигром модница, кликуша, пророчица и компьютерный гений встречает очередного своего гостя. Это низенький пожилой тувинец в сером костюме, имя его остается неизвестным, потому что Саинхо сама не в состоянии его произнести и, запутавшись в звуках - вроде бы ей родных, - и начинает помирать со смеху, впрочем, вполне деликатно, так, чтобы гость не обиделся.
-Дорогие товарищи! - еле-еле справляясь с русским языком, но страшно торжественно говорит гость. - Дорогие товарищи, мы вот тут сидели на важном заседании, очень важном, очень-очень, но к ней я должен ходить, не мог не ходить! Вот смотрите, какой маленький у нас тувинский народ, а сколько гениальных людей. Я сразу могу назвать: Сергей Шойгу наш и вот она!
Гость оказывается представителем Ассамблеи народов России. Он сравнивает Саинхо с Есениным, говорит, что наше дорогое правительство примет ряд решений, и вручает певице огромную золотую медаль Ассамблеи. Она благодарит: прижимает к груди бархатную папку, букет, чуть смущенно, чуть снисходительно улыбается, глаза долу. В эти мгновения она покорная дочь своего степного народа. Но уже на следующий день - Петербург, там проходит очередной SKIF (фестиваль памяти Курехина), потом Швейцария, потом что угодно - может быть, Индия, а может, и Новая Зеландия. Эта безумная география перемещений сбивает с толку. Где ее дом, а куда она едет на гастроли? Где родной язык? Она пишет и говорит по-русски, по-тувински и по-английски, и на всех трех медленно, задумчиво, как будто подбирая слова; она вообще как-то вне языка. Вне языка, вне идеологий - но точно знает, как устроен мир. Вся сложность с Саинхо в том, что при абсолютной цельности натуры она очень плохо поддается описанию. В принципе, на все попытки разобраться в ней она уже ответила верлибром «Поезд Париж - Вена»:
Господа!
Там, сидя в купе
И копаясь во мне,
Как в куче дерьма,
Вы искали во мне меня,
А потеряли
В конечном счете себя.
Да, тело!
Да, лысая голова!
Да, хорошо говорю.
Да, чиста!
Да, умна!
Да, хитра!
Да, слышу ваши голоса…
Вот она - плаха моя!
Время стучит в висках,
Отсчитывая секунды.
Пора!
«Aufwiedersehen!»
Ну что ж.
«Wiederschauen!»
=)
Ай-нанэ-нанэ!
автор: Анна Немзер (РР)