О браке
"Один в поле не воин", гласит народная мудрость. При более детальном анализе обнаруживается, что один не воин, независимо от окружающего ландшафта, и более того: безотносительно текущего месторасположения, один не является не только воином, но и кем-либо еще, поэтому логичнее всего было бы сформулировать данную мысль как "один не". К счастью, тривиальной пермутации лексем оказывается достаточно, чтобы перейти от постановки проблемы к изящному решению. Обычно это происходит под лозунгами свободы, равенства и социал-большевизма, но реальность такова, что ощутимый синергетический эффект достигается не за счет титанического интеллекта хайвмайнда, а за счет банальной концентрации всех ресурсов в одних загребущих руках, обычно управляемых мозгом, который оказался чуть хитрее прочих. При этом, мера социокультурного прогресса оказывается сводима к сокращению накладных расходов, налагаемых на плебс, и следует отдать нашему биологическому виду должное, ведь эти издержки стали столь малы, что мы перестали их замечать, а как следствие -- сам факт экспроприации.
Но каким бы удивлением, недоверием и неприятием не встречал бы человек осознание, что экспроприация не только не исчезла, но и не исчезнет, пока не исчезнет человечество, оно меркнет в сравнении с удивлением, недоверием и неприятием, испытываемыми, когда человек понимает, что древнейшей и мимимишнейшей для нас формой эксплуатации человека человеком (как мицелий невидимым для нас способом появившейся и разросшейся) является наша давнишняя подруга моногамия. Непреодолимая сила толкает нас на жертвенность по отношению к существам, не являющимся нами, и чем больше эта жертвенность, тем сильнее стокгольмский синдром; впрочем, неокортекс делает свое дело, и несмотря на то, что каждый отдельный случай моногамии трагичен и отвратителен, как изображение грифа-падальщика, въедающегося в полуразложившийся труп некогда могучего и благородного зверя, с ходом истории человек сумел в какой-то степени обуздать эту тягу, и научился направлять ее на создание конструктов, которые сулят наибольший utility в контексте социоэкономической ситуации.
Любопытно рассмотреть всю цепочку. Если на заре становления экономики, человеки евшие хлеб в поте лица, были вынуждены выбирать партнеров удовлетворяющих родителей (а зачастую банально смирялись с выбором, сделанным родителями, за них), то индустриальная эпоха сделала стандартом брак по любви, потому что оказалось более прагматичным инвестировать в свой окситоцин, нежели в людей, чьи накопления девальвируются на их же веку. Но прошло совсем чуть-чуть, и оказалось, что ускоренный ритм жизни развитых стран и тебя спишет в утиль уже годам к пятидесяти, а здравоохранительная система гарантирует, что скучной и лишенной всякой романтики смерти ты будешь ждать примерно еще полвека, и значит, нет другого выбора, кроме как передать эстафетную палочку материальных и нематериальных вливаний собственным отпрыскам. В плане выбора партнера это означает, что любовь любовью, но для создания семьи лучше руководствоваться критериями приземленными, как образованность, ответственность, совместимость и нравственность, что достаточно разумно, если ты собираешься прожить в браке более двадцати четырех месяцев.
Не чурающиеся экстраполяции люди видят надвигающееся на них развитие тренда и грядущий императив: концентрацию всех забот сразу на внуках в обход детей; и это хорошо, и это нормально! Смущает нас лишь тайное ликование в сердцах приверженцев евгенических теорий. И удивляет прохладная реакция фольклористов, специализирующихся на русских народных сказках, которые, очевидно, обречены на второе рождение.
Но каким бы удивлением, недоверием и неприятием не встречал бы человек осознание, что экспроприация не только не исчезла, но и не исчезнет, пока не исчезнет человечество, оно меркнет в сравнении с удивлением, недоверием и неприятием, испытываемыми, когда человек понимает, что древнейшей и мимимишнейшей для нас формой эксплуатации человека человеком (как мицелий невидимым для нас способом появившейся и разросшейся) является наша давнишняя подруга моногамия. Непреодолимая сила толкает нас на жертвенность по отношению к существам, не являющимся нами, и чем больше эта жертвенность, тем сильнее стокгольмский синдром; впрочем, неокортекс делает свое дело, и несмотря на то, что каждый отдельный случай моногамии трагичен и отвратителен, как изображение грифа-падальщика, въедающегося в полуразложившийся труп некогда могучего и благородного зверя, с ходом истории человек сумел в какой-то степени обуздать эту тягу, и научился направлять ее на создание конструктов, которые сулят наибольший utility в контексте социоэкономической ситуации.
Любопытно рассмотреть всю цепочку. Если на заре становления экономики, человеки евшие хлеб в поте лица, были вынуждены выбирать партнеров удовлетворяющих родителей (а зачастую банально смирялись с выбором, сделанным родителями, за них), то индустриальная эпоха сделала стандартом брак по любви, потому что оказалось более прагматичным инвестировать в свой окситоцин, нежели в людей, чьи накопления девальвируются на их же веку. Но прошло совсем чуть-чуть, и оказалось, что ускоренный ритм жизни развитых стран и тебя спишет в утиль уже годам к пятидесяти, а здравоохранительная система гарантирует, что скучной и лишенной всякой романтики смерти ты будешь ждать примерно еще полвека, и значит, нет другого выбора, кроме как передать эстафетную палочку материальных и нематериальных вливаний собственным отпрыскам. В плане выбора партнера это означает, что любовь любовью, но для создания семьи лучше руководствоваться критериями приземленными, как образованность, ответственность, совместимость и нравственность, что достаточно разумно, если ты собираешься прожить в браке более двадцати четырех месяцев.
Не чурающиеся экстраполяции люди видят надвигающееся на них развитие тренда и грядущий императив: концентрацию всех забот сразу на внуках в обход детей; и это хорошо, и это нормально! Смущает нас лишь тайное ликование в сердцах приверженцев евгенических теорий. И удивляет прохладная реакция фольклористов, специализирующихся на русских народных сказках, которые, очевидно, обречены на второе рождение.