(no subject)
Обнаружила тут, что выложили этюд "На пришествие героя" Мартынова. Понимаю, что и нормальные-то посты уже мало кому нужны, а уж длинные посты про музыку - подавно. Но пусть будет.
Это одно из моих самых сильных музыкальных впечатлений за всю жизнь. Где-то год назад был концерт Федорова, Волкова и Гринденко с Мартыновым в ЦДХ. Я там продавала книжки. И периодически бегала в зал, послушать, что происходит. Зал был набит до отказа, даже все уголки пола были захвачены. Стоять можно было только у двери, в кромешной тьме, ничего не видя поверх голов, только слыша. Даже собственных рук не было видно. Очередную песню отпели, и Мартынов заиграл соло. И все так замерли, что просто звенело.
Что может быть глупее, чем описывать музыку, да?
Потом зал взвыл. Или рухнул. Или как это там называется.
Это очень долго, и занудно к тому же. Кролика вынимают из шляпы где-то на 9:45. Перемотая сразу, вы его там не обнаружите.
Может, это надо было быть там.
"...Показ фокуса начинается с того, что фокусник демонстрирует отсутствие у него чего-либо. Он должен показать, что ни в его руках, ни в его цилиндре, ни в вазе, стоящей перед ним на столе, ничего нет, а затем из этого цилиндра или из этой вазы он начинает доставать живых кроликов, голубей, бесконечные связки цветных платочков, воздушные шарики и прочую мишуру. Все эти предметы не представляют никакой ценности сами по себе и становятся интересны только тем,
что появились как бы ниоткуда в результате манипуляций фокусника. Более того, если бы из цилиндра было вынуто что-нибудь истинно ценное, и тем более что-нибудь эстетически ценное, например какой-нибудь потрясающий ювелирный артефакт, то все внимание зрителей было бы поглощено качеством этого артефакта, в результате чего сам эффект фокуса, состоящий в появлении чего-то из ничего, оказался бы смазанным.
Нечто подобное происходит и во многих моих вещах. Бесконечное повторение квинты или трезвучия в их начале соответствует тому этапу фокуса, когда фокусник показывает, что у него нигде ничего нет. То, что мои оппоненты называют «занудной долбежкой», на самом деле является демонстрацией пустоты, демонстрацией отсутствия каких-либо предметов. Конечно же, здесь речь должна идти не о какой-то абстрактной пустоте, не о буддийской шунье, но о пустоте конкретного цилиндра, конкретного кувшина, конкретных рук, и поэтому в каждом отдельном случае это будет разная пустота, или, точнее говоря, пустота разных параметров, в результате чего в разных вещах эта «занудная долбежка» может носить разный характер. Но какой бы характер она ни носила, ее назначение заключается в том, чтобы слушатель не просто привык к этой пустоте, но привязался к ней и даже полюбил ее. В идеале хотелось бы, чтобы слушатель впал в некое наркотическое состояние и не желал бы уже ничего иного. И вот тут-то и должен наступить момент перелома с появлением нового материла, и этот перелом будет соответствовать тому моменту демонстрации фокуса, когда фокусник начинает вынимать голубей, кроликов и прочие предметы из разных мест, в которых, как ранее казалось, ничего не должно было бы быть. И конечно же, этот новый материал не должен быть слишком оригинальным или слишком авторским. Он должен быть таким же узнаваемым и даже банальным, как кролик, голубь, носовой платок или чьи-то часы, иначе идея фокуса будет подменена идеей предъявления чего-то оригинального, авторского.
Долгое время я думал, что эти соображения о фокусе применительно к своим вещам являются моими сугубо внутренними и, может быть, не совсем обоснованными претензиями, которые не стоит высказывать вслух. Поэтому меня очень обрадовали слова одной московской критикессы, которая в рецензии на сингапурскую премьеру написала: «Настоящая идиллия лилась из каждого аккорда, из каждой романтической гармонии сентиментальной интонации.
Сладость происходящего щемила и изумляла. Одновременно с этими прекрасными ощущениями не покидало и несколько нервозное: трудно было понять, то ли Владимиру Мартынову захотелось написать, что называется, нормальную симфоническую красоту, то ли все происходящее - поразительного масштаба стёб, ирония. Но тут есть один секрет. От музыки Владимира Мартынова почти всегда появляется ощущение, как в детстве: перед твоим носом много раз показывают какой-нибудь фокус. На десятый раз вопишь: “Ну как это делается?!” А тебе отвечают: “А вот так!” - и проделывают фокус в одиннадцатый раз».
...В минимализме заключена тайна повторения, тайна одинаковости и тайна различия одинакового. Я понял это, когда узнал историю обретения креста, на котором был распят Христос. Предание гласит, что когда усилиями святой равноапостольной Елены были найдены и откопаны три креста, на которых были распяты Христос и два разбойника, то присутствующие обнаружили, что кресты эти абсолютно одинаковы и что никакое исследование или логическое рассуждение не способно дать ответ и указать на тот единственный крест, ради которого и были предприняты все усилия. В это время рядом проходила похоронная процессия, и кому-то пришло в голову взять тело умершего, с тем чтобы поочередно возложить его на каждый из крестов. Когда на одном из найденных крестов умерший ожил, то все поняли, что этот крест и есть тот самый крест, на котором был распят Христос. В неразличимости крестов и в их
разном воздействии на тело умершего, мне кажется, заключается то, что составляет суть и тайну минимализма. Минимализм - это ожидание чуда - чуда воскресения сознания, погребенного под спудом нескончаемого множества слов человеческой мудрости..."
Владимир Мартынов. Время Алисы.
Это одно из моих самых сильных музыкальных впечатлений за всю жизнь. Где-то год назад был концерт Федорова, Волкова и Гринденко с Мартыновым в ЦДХ. Я там продавала книжки. И периодически бегала в зал, послушать, что происходит. Зал был набит до отказа, даже все уголки пола были захвачены. Стоять можно было только у двери, в кромешной тьме, ничего не видя поверх голов, только слыша. Даже собственных рук не было видно. Очередную песню отпели, и Мартынов заиграл соло. И все так замерли, что просто звенело.
Что может быть глупее, чем описывать музыку, да?
Потом зал взвыл. Или рухнул. Или как это там называется.
Это очень долго, и занудно к тому же. Кролика вынимают из шляпы где-то на 9:45. Перемотая сразу, вы его там не обнаружите.
Может, это надо было быть там.
"...Показ фокуса начинается с того, что фокусник демонстрирует отсутствие у него чего-либо. Он должен показать, что ни в его руках, ни в его цилиндре, ни в вазе, стоящей перед ним на столе, ничего нет, а затем из этого цилиндра или из этой вазы он начинает доставать живых кроликов, голубей, бесконечные связки цветных платочков, воздушные шарики и прочую мишуру. Все эти предметы не представляют никакой ценности сами по себе и становятся интересны только тем,
что появились как бы ниоткуда в результате манипуляций фокусника. Более того, если бы из цилиндра было вынуто что-нибудь истинно ценное, и тем более что-нибудь эстетически ценное, например какой-нибудь потрясающий ювелирный артефакт, то все внимание зрителей было бы поглощено качеством этого артефакта, в результате чего сам эффект фокуса, состоящий в появлении чего-то из ничего, оказался бы смазанным.
Нечто подобное происходит и во многих моих вещах. Бесконечное повторение квинты или трезвучия в их начале соответствует тому этапу фокуса, когда фокусник показывает, что у него нигде ничего нет. То, что мои оппоненты называют «занудной долбежкой», на самом деле является демонстрацией пустоты, демонстрацией отсутствия каких-либо предметов. Конечно же, здесь речь должна идти не о какой-то абстрактной пустоте, не о буддийской шунье, но о пустоте конкретного цилиндра, конкретного кувшина, конкретных рук, и поэтому в каждом отдельном случае это будет разная пустота, или, точнее говоря, пустота разных параметров, в результате чего в разных вещах эта «занудная долбежка» может носить разный характер. Но какой бы характер она ни носила, ее назначение заключается в том, чтобы слушатель не просто привык к этой пустоте, но привязался к ней и даже полюбил ее. В идеале хотелось бы, чтобы слушатель впал в некое наркотическое состояние и не желал бы уже ничего иного. И вот тут-то и должен наступить момент перелома с появлением нового материла, и этот перелом будет соответствовать тому моменту демонстрации фокуса, когда фокусник начинает вынимать голубей, кроликов и прочие предметы из разных мест, в которых, как ранее казалось, ничего не должно было бы быть. И конечно же, этот новый материал не должен быть слишком оригинальным или слишком авторским. Он должен быть таким же узнаваемым и даже банальным, как кролик, голубь, носовой платок или чьи-то часы, иначе идея фокуса будет подменена идеей предъявления чего-то оригинального, авторского.
Долгое время я думал, что эти соображения о фокусе применительно к своим вещам являются моими сугубо внутренними и, может быть, не совсем обоснованными претензиями, которые не стоит высказывать вслух. Поэтому меня очень обрадовали слова одной московской критикессы, которая в рецензии на сингапурскую премьеру написала: «Настоящая идиллия лилась из каждого аккорда, из каждой романтической гармонии сентиментальной интонации.
Сладость происходящего щемила и изумляла. Одновременно с этими прекрасными ощущениями не покидало и несколько нервозное: трудно было понять, то ли Владимиру Мартынову захотелось написать, что называется, нормальную симфоническую красоту, то ли все происходящее - поразительного масштаба стёб, ирония. Но тут есть один секрет. От музыки Владимира Мартынова почти всегда появляется ощущение, как в детстве: перед твоим носом много раз показывают какой-нибудь фокус. На десятый раз вопишь: “Ну как это делается?!” А тебе отвечают: “А вот так!” - и проделывают фокус в одиннадцатый раз».
...В минимализме заключена тайна повторения, тайна одинаковости и тайна различия одинакового. Я понял это, когда узнал историю обретения креста, на котором был распят Христос. Предание гласит, что когда усилиями святой равноапостольной Елены были найдены и откопаны три креста, на которых были распяты Христос и два разбойника, то присутствующие обнаружили, что кресты эти абсолютно одинаковы и что никакое исследование или логическое рассуждение не способно дать ответ и указать на тот единственный крест, ради которого и были предприняты все усилия. В это время рядом проходила похоронная процессия, и кому-то пришло в голову взять тело умершего, с тем чтобы поочередно возложить его на каждый из крестов. Когда на одном из найденных крестов умерший ожил, то все поняли, что этот крест и есть тот самый крест, на котором был распят Христос. В неразличимости крестов и в их
разном воздействии на тело умершего, мне кажется, заключается то, что составляет суть и тайну минимализма. Минимализм - это ожидание чуда - чуда воскресения сознания, погребенного под спудом нескончаемого множества слов человеческой мудрости..."
Владимир Мартынов. Время Алисы.