Летчики. Начало мировой войны.
От автора номер раз - уууу, как мы с напарником задрались это редактировать...
От автора номер два - заранее извините, там про очень стремное.
На столе - котелок с супом, нарезанный черный хлеб, молоко и миска поздней вишни - деревянная, потемневшая от времени, с трещиной на круголом боку; еще отец хозяйки из нее ел, наверное. Если не дед.
Санка отворачивается от стола, но миска все равно стоит перед глазами. Трещина как раз между двумя завитками резьбы. И вишня темная-темная, темнее нашивок у ребят-зенитчиков, темнее, чем кровь.
Есть не хочется до тошноты. Хочется лечь и спать, спать,спать - но не получается. "Хорошо, что погода нелетная," - говорит Баська. Санке не хорошо. Санке плохо. Если работать, можно думать руками вместо головы. Когда не работаешь, голова занимает все, и гудит, гудит, гудит.
Вот, если бы погода была летная...
Впрочем, если бы была летная, все равно Санке лететь не на чем. Машину вчера здорово потрепали, техники колдуют вторые сутки, и до сих пор непонятно, справятся ли на месте. А резервных больше нет, на все три уже пересажены другие - Наста Драганова, Бранка Тодорова и Сашка Галь по прозвищу Алеко. Алеко летает с перевязанными лбом и щекой - садилась на брюхо, приложилась лицом о приборную доску.
Смеется - кроме ободранного лица ни царапины.
Каринка говорит - врет.
Позднее, пахучее, густое лето.
Полтора месяца с начала "большой войны".
Оказывается, до того они два года почти не воевали, так, в догоняшки играли по небу...
А думали - воюем. А думали - страшно.
Оказывается, ничего страшного с ними еще не было.
Было - и отметки на борту у Стременской и Красточовки, и негласное соревнование между ними.
Было - и потрепанная тройка Илиевой, с трудом выравнивающая поврежденные самолеты, и Элка Асфарова, которую на руках вытаскивают из кабины, - а Элка ругается по-усмански: мол, вот охромею, кто меня за штурвал тогда пустит?
Было - и Лида Кобрина, прыгнувшая из машины с замолчавшим мотором, стоит перед Радой, а комэска ходит из угла в угол и цедит сквозь зубы: "если вашей дурной головы, Кобрина, хватает только на то, чтобы бездарно гробить технику, в следующий раз подумайте, а стоит ли ваша голова того, чтобы ее спасать", - а у Лидки только что не капают слезы, но перед Мачехой плакать - еще хуже, чем разбить самолет...
Было - не спать по нескольку дней: тревога на тревоге.
Тревоги были. А войны, настоящей, оказывается, еще не было...
...было - Вицка сидит на крыльце с сигаретой, уже третьей за пятнадцать, что ли, минут, - кашляет и ржет: "а чем пруссаки отличаются от ляхов и словенов? Те же яйца, только в профиль. Одних били, и других побьем..."
Каринка тоже вытаскивает откуда-то сигарету и делает долгую затяжку: "Угу... портянками закидаем, пруссаки от неземного запаха помрут; не хватит портянок - продолжим сапогами, ничего, босые самолетом порулим..."; а Елка, странно молчаливая Елка, подсаживается к Вицке и говорит: "Дай и мне затянуться," - и вся эскадрилья смотрит на некурящую Елку, а Елка глядит в землю и ничего, ничего не говорит.
А что в одном из городков, про которые говорили в сводке, служил ее старший брат, Елка скажет гораздо позже и далеко не всем.
Было - отступали прямо с аэродрома на аэродром. Две недели подряд. Как сказала бы Вицка - драпали, огрызаться не успевая. Портянки бы успеть намотать. Те самые.
Потом наконец зацепились. Здесь были почти настоящие уже горы и укрепленный аэродром. Зенитки; молодые, веселые зенитчики с темно-алыми нашивками; Каринка, мгновенно схлопотавшая выговор за самоволку к этим зенитчикам; хозяйки, считавшие своим долгом подкормить и летчиц, и зенитчиков, и техников, и даже полковое командование; на столах - пироги, лепешки со сметаной, откуда что взялось...
... тревога, тревога, и еще раз тревога. Обороняли аэродром - несколько дней. Иногда за целый день до кухни добежать не успевали. Смеялись - " - а у меня круги под глазами больше! - А у меня - синее! - А у меня зато все лицо вон какое серое! - Девочки, объявляется конкурс на самого страшного упыря эскадрильи! - Не надо конкурса, Мачеху все равно никто не переплюнет!.."
Ночи, которым полагалось уже быть по-августовски темными и звездными, становились полосатыми от прожекторов и трасс, а то и молочно-белыми - от САБов.
Дежурили на аэродроме почти бессменно. Спали - кто прямо в машинах, кто - в ангаре с боеприпасами и топливом, кто - у зенитчиков, возле орудия, кто - в кустах, растянувшись на траве возле укрытия.
К аэродрому приблудилась пара ничейных котов; один,полосатый и белопузый, особенно благоволил к Елке, и однажды даже с ней летал - угрелся в кабине на солнышке, а, когда летчица подняла машину по тревоге, не успел выскочить. Этого прозвали Парашютом.
Второго, дымчато-серого, Кира Крашко окрестила Мотором - "а чем бы и не мотор? Греется, урчит и жрет, как не в себя". Мотор был общий и спал по очереди под боком то у одной, то у другой девушки. Парашют кроме Елки снисходил только до Ане. Даже уши позволял чесать, хотя и делал при этом надменнейшую морду.
А потом было затишье. Целых два дня. Успели перебраться под крыши, успели даже выспаться - в первую ночь.
Во вторую вскочили по тревоге незадолго до рассвета.
А если бы и не было тревоги - все равно вскочили бы. От гула дрожали стены. Предрассветное серое небо было испятнано серыми крестиками.
- Много... ну чего же их так много, а? - бормотала сонная Бася, промахиваясь мимо рукава гимнастерки. Каринка лихорадочно, на бегу, продирала гребнем волосы - она никогда не надевала шлема, не расчесавшись.
Потом казалось, что одевались долго, час, если не два. На самом деле от побудки до взлета первой из машин прошло всего несколько минут.
Первой стартовала радина тройка, за ней, почти одновременно, - тройки Стременской, Драгановой и Илиевой.
Дальше Санка никогда не могла толком вспомнить. В такой карусели - больше полусотни машин разом - ей довелось тогда быть впервые. Рада (и Каринка) говорили, что под Иглицкой бывали воздушные бои и больше. Санка не верила. И так - слишком много.
"Я растерялась" - потом честно говорила она. - "Совсем растерялась. Помнила только, что нельзя терять хвост ведущей, и что надо стрелять, когда видишь противника. И все".
Даже то, что задет мотор, и машина дымится, заметить угораздило не сразу. Осозналось - по непривычному запаху в кабине. Настолько чужому и режущему нос, что сначала встревожилась, потом выстрелила сигнальную - "иду на аварийную", и только потом уже головой осознала, что что-то не так.
К севшему самолету подбежали восьмая и девятая тройки полным составом. Резервные, все остальные давно "наверху". Елка подскочила к самой кабине:
- Санка, ты цела? Не ранена?
Санка кивнула медленно, как во сне. Указала подбородком на мотор.
- Не сбережем сейчас машину, - закусила губу Элка Асфарова, - Ой, не сбережем... Вон как сверху стрекочут!
- Машину еще починить можно, а ваши головы никто не починит, если их прострелят! - Вицка дернула Элку за рукав, - Давайте в укрытие, живо!
Санка повернула голову к Елке и Элке:
- Девочки... почему зенитки молчат?
- По нашим шарахнуть боятся, - махнула рукой Вицка с совершенно будничным лицом, - да быстрее же, побежали!
- Только бы Парашют спрятаться додумался, - выдохнула Елка уже на бегу. - А то подстрелят морду дурную...
Они укрылись в щели. К двум другим приземлившимся машинам - Баси Янович и Руты Горяновой - выскакивали по двое: в первый раз Элка с Вицкой, во второй - Елка с Санкой. Крупная, высокая Рута была ранена в руку в двух местах. Басю саму не зацепило, но в правом крыле у нее сверкало три крупные дыры. "И, кажется, хвост тоже повредили," - сокрушалась она уже в укрытии, пока Елка перевязывала Руту. Закончилось дело тем, что Вицка нашипела на Басю, и посоветовала брать пример с Горяновой. Рута настоятельно попросила с нее примера не брать - "потому что сажала еще способную летать машину еще способной работать рукой, и Мачеха мне, как пить дать, припомнит".
Их оборвала Наталья Раду, элкина ведущая:
- Ты жива? Машина цела? Ну и за что тогда выговор, за то, что не стала гробиться?
- За то, что вышла из боя, - нахмурилась Рута. - Там же каждая машина на счету...
- Там сейчас перевес такой, что машиной больше, машиной меньше... - хмыкнула Вицка.
- Елка, останешься в резерве? - повернулась Раду. - Я сейчас еще немножко посмотрю и, наверное, уже буду поднимать своих, черт с ним, с выговором, получу так получу... Элка, Зоя, давайте-ка приготовь... да что это там они такое вытворяют?!
Почти одновременно - сигнал ракеты, Санке незнакомый, или, по меньшей мере, с ходу не вспоминающийся; новые вспышки в воздухе - проснулись зенитки; и черный хвост за одной из машин. Кто-то из своих.
- Ай-и-яй... - Элка Асфарова прикусила кулак. - Тала, Талка, подберем упавшее, и надо уже наверх...
Раду только кивнула молча - знаю, мол, можешь не учить.
- Ну что она там... ну чего она, а? - прошептала у Санки где-то над плечом Рута. - Горит же, почему она не прыгнет?
- Да погодите вы, девочки, - поджала губы Наталья, - она огонь пытается сбить, глядите... - и тихо, упавшим голосом. - Не выходит...
Почти одновременно - оторвался от машины белый купол парашюта и истребитель окружило облачко вспышек.
- Ракеты рвутся... - прошептала Вицка. - Тут даже комэска ничего не скажет. Не за что...
Купол парашюта покачивался в воздухе. На белых боках отблескивало розовое и золотистое. Рассвело, поняла Санка. Рассвело, а мы и не заметили.
- Смотри, ведомые перестраиваются... - Елка прищурилась. - Кого же сбили?
- Ведомых двое? - подняла голову Рута. - Тогда не Алеко, не Тинку, и не Ане.
- И не Валю, - тихо выговорила Бася. - Валя бы сразу прыгала, не дожидалась...
- И не Мачеху, та бы вообще не прыгнула, - скривилась Вицка. - Она ж терпеть прыгунов не может...
- Наста или Илька... - протянула Елка.
Илиеву Искру, одну из немногих в эскадрилье, звали сокращением от фамилии, а не от имени.
- Молодца, молодца... давай! - на элкином лице разгорелась злая радость. - Давай еще чуть вперед, по ветру... Врешь, наши так просто не сдаются! Да куда же ты... и вот ты?
Потом вспоминалось - как брызги из чернильницы на белую скатерть. Санка никогда не могла объяснить никому, почему брызги, почему чернильница, и при чем тут скатерть.
По небу чиркнула узкая серая "пикулька" - истребитель сопровождения - и от нее потянулись тонкие пунктирные линии - трассы. Одна зацепила купол. Вторая прошла ниже.
Купол стал, как скомканная бумага.
А потом стало тихо-тихо. Как в детстве, когда перед рассветом убегали рыбачить, - а от реки стелился туман и глушил все, совсем все...
Голос Баси через этот туман слышался каким-то совсем незнакомым, странно звонким и писклявым:
- Девочки... как же так, девочки?
Ей никто не ответил.
От автора номер два - заранее извините, там про очень стремное.
На столе - котелок с супом, нарезанный черный хлеб, молоко и миска поздней вишни - деревянная, потемневшая от времени, с трещиной на круголом боку; еще отец хозяйки из нее ел, наверное. Если не дед.
Санка отворачивается от стола, но миска все равно стоит перед глазами. Трещина как раз между двумя завитками резьбы. И вишня темная-темная, темнее нашивок у ребят-зенитчиков, темнее, чем кровь.
Есть не хочется до тошноты. Хочется лечь и спать, спать,спать - но не получается. "Хорошо, что погода нелетная," - говорит Баська. Санке не хорошо. Санке плохо. Если работать, можно думать руками вместо головы. Когда не работаешь, голова занимает все, и гудит, гудит, гудит.
Вот, если бы погода была летная...
Впрочем, если бы была летная, все равно Санке лететь не на чем. Машину вчера здорово потрепали, техники колдуют вторые сутки, и до сих пор непонятно, справятся ли на месте. А резервных больше нет, на все три уже пересажены другие - Наста Драганова, Бранка Тодорова и Сашка Галь по прозвищу Алеко. Алеко летает с перевязанными лбом и щекой - садилась на брюхо, приложилась лицом о приборную доску.
Смеется - кроме ободранного лица ни царапины.
Каринка говорит - врет.
Позднее, пахучее, густое лето.
Полтора месяца с начала "большой войны".
Оказывается, до того они два года почти не воевали, так, в догоняшки играли по небу...
А думали - воюем. А думали - страшно.
Оказывается, ничего страшного с ними еще не было.
Было - и отметки на борту у Стременской и Красточовки, и негласное соревнование между ними.
Было - и потрепанная тройка Илиевой, с трудом выравнивающая поврежденные самолеты, и Элка Асфарова, которую на руках вытаскивают из кабины, - а Элка ругается по-усмански: мол, вот охромею, кто меня за штурвал тогда пустит?
Было - и Лида Кобрина, прыгнувшая из машины с замолчавшим мотором, стоит перед Радой, а комэска ходит из угла в угол и цедит сквозь зубы: "если вашей дурной головы, Кобрина, хватает только на то, чтобы бездарно гробить технику, в следующий раз подумайте, а стоит ли ваша голова того, чтобы ее спасать", - а у Лидки только что не капают слезы, но перед Мачехой плакать - еще хуже, чем разбить самолет...
Было - не спать по нескольку дней: тревога на тревоге.
Тревоги были. А войны, настоящей, оказывается, еще не было...
...было - Вицка сидит на крыльце с сигаретой, уже третьей за пятнадцать, что ли, минут, - кашляет и ржет: "а чем пруссаки отличаются от ляхов и словенов? Те же яйца, только в профиль. Одних били, и других побьем..."
Каринка тоже вытаскивает откуда-то сигарету и делает долгую затяжку: "Угу... портянками закидаем, пруссаки от неземного запаха помрут; не хватит портянок - продолжим сапогами, ничего, босые самолетом порулим..."; а Елка, странно молчаливая Елка, подсаживается к Вицке и говорит: "Дай и мне затянуться," - и вся эскадрилья смотрит на некурящую Елку, а Елка глядит в землю и ничего, ничего не говорит.
А что в одном из городков, про которые говорили в сводке, служил ее старший брат, Елка скажет гораздо позже и далеко не всем.
Было - отступали прямо с аэродрома на аэродром. Две недели подряд. Как сказала бы Вицка - драпали, огрызаться не успевая. Портянки бы успеть намотать. Те самые.
Потом наконец зацепились. Здесь были почти настоящие уже горы и укрепленный аэродром. Зенитки; молодые, веселые зенитчики с темно-алыми нашивками; Каринка, мгновенно схлопотавшая выговор за самоволку к этим зенитчикам; хозяйки, считавшие своим долгом подкормить и летчиц, и зенитчиков, и техников, и даже полковое командование; на столах - пироги, лепешки со сметаной, откуда что взялось...
... тревога, тревога, и еще раз тревога. Обороняли аэродром - несколько дней. Иногда за целый день до кухни добежать не успевали. Смеялись - " - а у меня круги под глазами больше! - А у меня - синее! - А у меня зато все лицо вон какое серое! - Девочки, объявляется конкурс на самого страшного упыря эскадрильи! - Не надо конкурса, Мачеху все равно никто не переплюнет!.."
Ночи, которым полагалось уже быть по-августовски темными и звездными, становились полосатыми от прожекторов и трасс, а то и молочно-белыми - от САБов.
Дежурили на аэродроме почти бессменно. Спали - кто прямо в машинах, кто - в ангаре с боеприпасами и топливом, кто - у зенитчиков, возле орудия, кто - в кустах, растянувшись на траве возле укрытия.
К аэродрому приблудилась пара ничейных котов; один,полосатый и белопузый, особенно благоволил к Елке, и однажды даже с ней летал - угрелся в кабине на солнышке, а, когда летчица подняла машину по тревоге, не успел выскочить. Этого прозвали Парашютом.
Второго, дымчато-серого, Кира Крашко окрестила Мотором - "а чем бы и не мотор? Греется, урчит и жрет, как не в себя". Мотор был общий и спал по очереди под боком то у одной, то у другой девушки. Парашют кроме Елки снисходил только до Ане. Даже уши позволял чесать, хотя и делал при этом надменнейшую морду.
А потом было затишье. Целых два дня. Успели перебраться под крыши, успели даже выспаться - в первую ночь.
Во вторую вскочили по тревоге незадолго до рассвета.
А если бы и не было тревоги - все равно вскочили бы. От гула дрожали стены. Предрассветное серое небо было испятнано серыми крестиками.
- Много... ну чего же их так много, а? - бормотала сонная Бася, промахиваясь мимо рукава гимнастерки. Каринка лихорадочно, на бегу, продирала гребнем волосы - она никогда не надевала шлема, не расчесавшись.
Потом казалось, что одевались долго, час, если не два. На самом деле от побудки до взлета первой из машин прошло всего несколько минут.
Первой стартовала радина тройка, за ней, почти одновременно, - тройки Стременской, Драгановой и Илиевой.
Дальше Санка никогда не могла толком вспомнить. В такой карусели - больше полусотни машин разом - ей довелось тогда быть впервые. Рада (и Каринка) говорили, что под Иглицкой бывали воздушные бои и больше. Санка не верила. И так - слишком много.
"Я растерялась" - потом честно говорила она. - "Совсем растерялась. Помнила только, что нельзя терять хвост ведущей, и что надо стрелять, когда видишь противника. И все".
Даже то, что задет мотор, и машина дымится, заметить угораздило не сразу. Осозналось - по непривычному запаху в кабине. Настолько чужому и режущему нос, что сначала встревожилась, потом выстрелила сигнальную - "иду на аварийную", и только потом уже головой осознала, что что-то не так.
К севшему самолету подбежали восьмая и девятая тройки полным составом. Резервные, все остальные давно "наверху". Елка подскочила к самой кабине:
- Санка, ты цела? Не ранена?
Санка кивнула медленно, как во сне. Указала подбородком на мотор.
- Не сбережем сейчас машину, - закусила губу Элка Асфарова, - Ой, не сбережем... Вон как сверху стрекочут!
- Машину еще починить можно, а ваши головы никто не починит, если их прострелят! - Вицка дернула Элку за рукав, - Давайте в укрытие, живо!
Санка повернула голову к Елке и Элке:
- Девочки... почему зенитки молчат?
- По нашим шарахнуть боятся, - махнула рукой Вицка с совершенно будничным лицом, - да быстрее же, побежали!
- Только бы Парашют спрятаться додумался, - выдохнула Елка уже на бегу. - А то подстрелят морду дурную...
Они укрылись в щели. К двум другим приземлившимся машинам - Баси Янович и Руты Горяновой - выскакивали по двое: в первый раз Элка с Вицкой, во второй - Елка с Санкой. Крупная, высокая Рута была ранена в руку в двух местах. Басю саму не зацепило, но в правом крыле у нее сверкало три крупные дыры. "И, кажется, хвост тоже повредили," - сокрушалась она уже в укрытии, пока Елка перевязывала Руту. Закончилось дело тем, что Вицка нашипела на Басю, и посоветовала брать пример с Горяновой. Рута настоятельно попросила с нее примера не брать - "потому что сажала еще способную летать машину еще способной работать рукой, и Мачеха мне, как пить дать, припомнит".
Их оборвала Наталья Раду, элкина ведущая:
- Ты жива? Машина цела? Ну и за что тогда выговор, за то, что не стала гробиться?
- За то, что вышла из боя, - нахмурилась Рута. - Там же каждая машина на счету...
- Там сейчас перевес такой, что машиной больше, машиной меньше... - хмыкнула Вицка.
- Елка, останешься в резерве? - повернулась Раду. - Я сейчас еще немножко посмотрю и, наверное, уже буду поднимать своих, черт с ним, с выговором, получу так получу... Элка, Зоя, давайте-ка приготовь... да что это там они такое вытворяют?!
Почти одновременно - сигнал ракеты, Санке незнакомый, или, по меньшей мере, с ходу не вспоминающийся; новые вспышки в воздухе - проснулись зенитки; и черный хвост за одной из машин. Кто-то из своих.
- Ай-и-яй... - Элка Асфарова прикусила кулак. - Тала, Талка, подберем упавшее, и надо уже наверх...
Раду только кивнула молча - знаю, мол, можешь не учить.
- Ну что она там... ну чего она, а? - прошептала у Санки где-то над плечом Рута. - Горит же, почему она не прыгнет?
- Да погодите вы, девочки, - поджала губы Наталья, - она огонь пытается сбить, глядите... - и тихо, упавшим голосом. - Не выходит...
Почти одновременно - оторвался от машины белый купол парашюта и истребитель окружило облачко вспышек.
- Ракеты рвутся... - прошептала Вицка. - Тут даже комэска ничего не скажет. Не за что...
Купол парашюта покачивался в воздухе. На белых боках отблескивало розовое и золотистое. Рассвело, поняла Санка. Рассвело, а мы и не заметили.
- Смотри, ведомые перестраиваются... - Елка прищурилась. - Кого же сбили?
- Ведомых двое? - подняла голову Рута. - Тогда не Алеко, не Тинку, и не Ане.
- И не Валю, - тихо выговорила Бася. - Валя бы сразу прыгала, не дожидалась...
- И не Мачеху, та бы вообще не прыгнула, - скривилась Вицка. - Она ж терпеть прыгунов не может...
- Наста или Илька... - протянула Елка.
Илиеву Искру, одну из немногих в эскадрилье, звали сокращением от фамилии, а не от имени.
- Молодца, молодца... давай! - на элкином лице разгорелась злая радость. - Давай еще чуть вперед, по ветру... Врешь, наши так просто не сдаются! Да куда же ты... и вот ты?
Потом вспоминалось - как брызги из чернильницы на белую скатерть. Санка никогда не могла объяснить никому, почему брызги, почему чернильница, и при чем тут скатерть.
По небу чиркнула узкая серая "пикулька" - истребитель сопровождения - и от нее потянулись тонкие пунктирные линии - трассы. Одна зацепила купол. Вторая прошла ниже.
Купол стал, как скомканная бумага.
А потом стало тихо-тихо. Как в детстве, когда перед рассветом убегали рыбачить, - а от реки стелился туман и глушил все, совсем все...
Голос Баси через этот туман слышался каким-то совсем незнакомым, странно звонким и писклявым:
- Девочки... как же так, девочки?
Ей никто не ответил.