Летчики. После войны. Про яблоки.
Не уверен, что этот кусок законченный, но автор сегодня немножко упырь, сказал, что здесь будет точка - значит, точка.
*
Яблоки на Хорвице зреют рано. Самые поздние сорта еще доцветают, а на самых ранних уже гнездится пестрая смесь из птиц, мальчишек и разномастных кошек, причем последние забираются туда явно за компанию, потому что яблок не едят.
Это позже, с середины августа, можно уже никуда не лазать, лопать паданцы прямо с травы, да еще и перебирать - тут бочок недозрел, тут червячок поел...
Вот Птахи и лопают. В начале лета - раннеспелые свои; рвут их, забравшись на широкие перила крыльца. Паша смеется - в семье нет ни одного человека, кто дотянулся бы не с перил. Он самый высокий, метр шестьдесят семь. Можно достать в прыжке, конечно, если попрыгать. Но несолидно: авиаконструктор, понимаете ли, орденоносец, четвертый десяток разменял - и за яблочками прыгает. Санка вон уже один раз попрыгала. Теперь к ней по осени от села целая делегация является. Помогать зовет.
Пашка, городской парень, так и не может толком привыкнуть к тому, как относится маленькая Кривая к его жене. Он о таком только в книгах читал. В городе прохожего с орденами самое большее проводят взглядом. Ну, место в трамвае уступят. Но ничего особенного. Там таких самое меньшее один на десяток.
Тут Санке кланяются. Бывает и так, что кланяется старик, который ей в деды годится, а у самого борода по земле метет. Иногда от санкиной славы и чести перепадает и Пашке, но в разы меньше. Когда Пашка понял, почему - долго смеялся. Не потому, что сам почти без орденов(ну, две штуки имеется, но если сравнивать с санкиным иконостасом...), не потому, что не летал, не потому даже, что морав по документам. А потому, что Санка здешняя, хорвицкая, местная, понимаешь ли, достопримечательность, а он - "санкино приданое". Поэтому Санку... извините, Сану Сергиевну, не уважить - последнее дело, а Пашку... ну, в общем, про желанию.
В середине лета все Птахи разом дома бывают крайне редко. Либо Пашку уносит в КБ на пару месяцев, либо Санку - на полевые испытания, а то и обоих сразу. Тогда Пашка пишет жене на аэродром записки, а она отвечает в своей обычной телеграфной манере: "Дареного коня получила. Пошла смотреть зубы".
Но если таки случается приехать домой в середине лета - спрыгнуть со стучащей и скрипящей попутки, пройти по пыльной улице, щурясь на солнце, забежать домой - так, чтобы одновременно и быстро-быстро, и не раздавить первых паданцев в траве - бросить вещмешок, скинуть куртку, прихватить в шкафу полотенце и гражданскую одежду - чтоб не натягивать форму неподобающим образом, прямо на голое, мокрое, перемазанное речной глиной тело - и убежать купаться. Дальше привычки разнятся. Пашка больше всего на свете любит быстро ополоснуться, зайдя в реку по плечи, а потом лежать на песке ногами в воде. Санку же приходится вытаскивать из речки и отрывать от соседских мальчишек, с которыми она бурно обсуждает... да что только не обсуждает. "Как маленькая", - смеется Мирта, явившаяся на реку с корзиной свежих лепешек, или сам Пашка, притащивший жене кувшин молока, - "Тридцать третий год пошел, а все с голышами хлюпаешься..." Сана Птах передергивает плечами:
- Ну не могу же я за жемчуговицей на спор не нырнуть? Перед молодежью стыдно...
Мирта в таком случае разражается длинной насмешливой тирадой о том,что, не знай Санку в Кривой каждая собака, давно бы кто-нибудь ее за ухо домой привел и попросил мать крепче смотреть за девицей. Пашка просто роняет жену аккуратной подсечкой на песок и щекочет, пока она со смехом не запросит пощады.
А над рекой яблони не растут. Только ивы, узкие тонкопалые ивы цвета зимней окраски "шнайдеров".
Мокрая, растрепанная, с песком в волосах, Санка кричит, чтобы к обеду ее не ждали. Выбирается повыше на берег, на холм, где лохматая, кудрявая, как пашкины волосы, трава - в детстве ее так и звали, "кудрявкой".
И ложится навзничь в эту траву, и долго-долго смотрит в небо.
Там ее обычно и находят Маркороманы, или, проще говоря, Марко с Ромкой.
- Теть Сан, - усмехается старший из обормотов, нависая над лежащей Санкой, - если ты домой за полчаса не соберешься, то можно мы щи, пока горячие, доедим?
- И пирог? - высовывается из-за Романа светло-русая маркова голова.
- Что за пирог-то? - подполковник Птах лениво приподнимается на локте.
- Бабмиртин! - а это уже обормоты хором, - Ржаной! Я-аблочный! - и рот так, как будто бы невзначай облизнуть.
- Шантажисты и подстрекатели, - ворчит Санка, сначала садясь, а потом и вставая в рост. - Потопали, упыри беззубые.
Вся Хорвица-Кривая, помимо прочего, знает, что пироги - одно из немногих блюд, которые не умеет готовить подполковник Сана Птах, и что самый верный способ заманить ее в гости - на пироги. Ну, примерно так же, как Пашку (в просторечии - Пашу-Птахина) проще всего добывать на задачки вроде "наладить приемник" или "поковыряться в моторе".
А про беззубых, кстати говоря, полнейшая правда. И у десятилетнего Романа, и у восьмилетнего Марко по паре зубов недостает. Правда, у Марко оба выпали сами, а у Романа один выбит в честной драке. Даже и не в драке, по большому счету, а в дуэли.И даже за честь дамы - веснушчатой белобрысой Бранки, которой предполагалось посадить жабу в портфель, чему Ромка воспротивился. И противник, лохматый четвертьусман Дайко Демиров, вначале старался изо всех сил Ромку по лицу не разукрашивать - а ну как расскажет тетке, тогда позора обидчику будет... и ведь даже не за то, что синяков наставил, а за то, что вообще руку на сына героя поднял.
Зря старался. Оскорбился Ромка, как только понял, что его щадят, смертельно.И заехал противнику по горбатому усманскому носу, руководствуясь высоким принципом "другие щадить не будут".
То, что было дальше, санкой характеризовалось как "плюс-минус: плюс два хороших друга и минус красота на пару месяцев". В друзья, помимо Дайко, после "дуэли" попала, разумеется, и сама защищаемая Бранка. Бранкина мать, пожилая женщина с грустными глазами, даже несколько раз приходила к Санке жаловаться: мол, дочку чаще у Птахов видят, чем в родном доме.
- ... и влюбляться, вроде бы, еще рано, - говорила она негромким голосом, отхлебывая душистый чай, - а все одно возле вашего, Сана Сергиевна, Ромки ей как медом намазано.
- Возле моего кабинета ей медом намазано, - высовывался на крыльцо перемазанный чернилами Пашка. - И ей, и Демирову, и еще половине Хорвицы. И на яблонях. И на вишне. А возле Ромки ничем не намазано, не надо, товарищ гражданка мать, грязи в женской бане.
В подтверждение пашкиных слов из "кабинета" - угла дома, отгороженного широким шкафом - доносилось нестройное четырех-пятиголосое фырканье.
- Одного не понимаю - как они туда все влезают и еще мне место остается, - и, покачав головой, Пашка нырял обратно в дом. А через пару минут из "кабинета" вместо фырканья доносился заливистый смех. Соседка с грустными глазами и длинным именем - Велимира Даровна - легко запомнить - ее в деревне тоже зовут Мирчей, как и Мирту, а чтоб не путать, про Мирту говорят "- Мирча-молодая", а про Велимиру - "Мирча-старая"(хоть Мирта и старше почти на десять лет, но выглядит, как и все, в ком есть усманская кровь, моложе); - допивала чай, непременно кланялась на прощание и уходила, попросив напоследок "хоть на ночь мою конопатую домой вытурить".
На ночь обычно таки вытуривали - даже через всю Кривую бежать не больше получаса, а спать в сене хоть и тепло - но вся компания ни за что не влезет.
Спать в сене - это исключительная летняя привилегия Марко и Романа. Тоже вызывает постоянное ворчание всех трех старших, причем Пашка ворчит на то, что в доме есть кровати, а эти дикари ночуют в сарае; Мирта - на то, что и сено разворошат, и простыни зря, выходит, стирала; а Санка - на то, что с этими упырями самой приходится самой спать в постели, потому что на сеннике места не остается и по голове прыгают, как черти.
На самом деле, Марко с Романом не прыгают. Они шуршат и шепчутся. Начинает обычно Роман:
- Слышишь, брате?
- Слышу, - отзывается с другой стороны сена Марко.
- Выползай уже сюда? На звезды глядеть...
- Ага... - дальше сено шуршит - Марко подползает к Роману под бок.
Братьями мальчишки назвались сами, и впоследствии вспомнить не могли - то ли после одной из романовых "дуэлей", когда очень серьезный Марко учил названного брата синяки сводить монетой и подорожником, то ли после того, как Роман нырял за Марко в омуток, перепугавшись, что мелкий потонет, то ли после неудачного налета на сельский сад...
- Рассказывать будешь?.. - шепотом спрашивает Роман, когда Марко устраивается, растягивается и поднимает глаза в небо.
- Про звезды или так?
Про звезды у Марко из отцовской книжки. Но книжку читать Роману скучно, а Марко слушать интересно.
А не про звезды - еще интереснее. То, что не про звезды, Марко сочиняет сам - то страшную сказку про упыря, то про летчиков, то про офицера, который защищал свою заставу и после смерти... а то и смешное - как солдат черта обманул, как смерть старика катала...
Сено пахнет яблоками. Яблоками у Мирты в саду пахнет почти все, по крайней мере летом.
В одну из таких ночей Марко рассказывает очередную историю про летчиков, усевшись на сене по-усмански, ноги крестом:
- ... только после этого капитана никого больше в полку не сбивали. Потому что когда его сбили, он по-настоящему превратился в белую-белую птицу. И всегда своим показывал, куда нельзя...
До мальчишек не сразу доходит, что они в сарае не одни - шороха сухой травы за рассказом не слышно. А когда доходит - Ромка подскакивает:
- Стой, кто здесь? Я это... я стрелять буду!
- Свои... - отзывается Санка - взъерошенная, в гражданской вышитой рубашке. - Слушать тебя приползла, сынок.
Марко смущается и шмыгает носом, но продолжает:
- Так вот...
Санка внимательно слушает, а, дослушав, тихо наклоняет голову.
- Дай бог, чтобы было именно так, мальчики... я у вас посплю? Не помешаю? Разбудите, как светать будет?
Роман кивает быстро и решительно. Марко улыбается и повторяет его движение.
Санка возвращает сыну улыбку и вытягивается на сене. Утыкается носом в шуршащие стебли, пытается разглядеть через их золотистую решетку звезды. Вот та вот - четкий курс на север, вон по той выходили на цель бомберы, когда воевали на Шошаре и летали в охранении...
Звезды медленно плывут в ночном небе, и Санке кажется, что это она летит высоко-высоко, а внизу мелькают огни. Так она и засыпает - под медленно кружащимся небом, с мыслью о том, что только после войны получается увидеть небо - не вокруг себя, а издалека, со стороны.
...к пришедшей ранним утром делегации - "помогите, Сана Сергиевна, яблоки переспевают..." - из сена выползает три головы примерно одинаковой лохматости. И по дороге до сельского сада Санка, Марко и Роман усиленно выбирают друг другу из волос сухие стебельки и запутавшиеся колоски полевой травы, а шагающий рядом Пашка изо всех сил сдерживается - то ли от проповеди о том, как нужно себя вести героическим личностям, а то ли от смеха в кулак.
*
Яблоки на Хорвице зреют рано. Самые поздние сорта еще доцветают, а на самых ранних уже гнездится пестрая смесь из птиц, мальчишек и разномастных кошек, причем последние забираются туда явно за компанию, потому что яблок не едят.
Это позже, с середины августа, можно уже никуда не лазать, лопать паданцы прямо с травы, да еще и перебирать - тут бочок недозрел, тут червячок поел...
Вот Птахи и лопают. В начале лета - раннеспелые свои; рвут их, забравшись на широкие перила крыльца. Паша смеется - в семье нет ни одного человека, кто дотянулся бы не с перил. Он самый высокий, метр шестьдесят семь. Можно достать в прыжке, конечно, если попрыгать. Но несолидно: авиаконструктор, понимаете ли, орденоносец, четвертый десяток разменял - и за яблочками прыгает. Санка вон уже один раз попрыгала. Теперь к ней по осени от села целая делегация является. Помогать зовет.
Пашка, городской парень, так и не может толком привыкнуть к тому, как относится маленькая Кривая к его жене. Он о таком только в книгах читал. В городе прохожего с орденами самое большее проводят взглядом. Ну, место в трамвае уступят. Но ничего особенного. Там таких самое меньшее один на десяток.
Тут Санке кланяются. Бывает и так, что кланяется старик, который ей в деды годится, а у самого борода по земле метет. Иногда от санкиной славы и чести перепадает и Пашке, но в разы меньше. Когда Пашка понял, почему - долго смеялся. Не потому, что сам почти без орденов(ну, две штуки имеется, но если сравнивать с санкиным иконостасом...), не потому, что не летал, не потому даже, что морав по документам. А потому, что Санка здешняя, хорвицкая, местная, понимаешь ли, достопримечательность, а он - "санкино приданое". Поэтому Санку... извините, Сану Сергиевну, не уважить - последнее дело, а Пашку... ну, в общем, про желанию.
В середине лета все Птахи разом дома бывают крайне редко. Либо Пашку уносит в КБ на пару месяцев, либо Санку - на полевые испытания, а то и обоих сразу. Тогда Пашка пишет жене на аэродром записки, а она отвечает в своей обычной телеграфной манере: "Дареного коня получила. Пошла смотреть зубы".
Но если таки случается приехать домой в середине лета - спрыгнуть со стучащей и скрипящей попутки, пройти по пыльной улице, щурясь на солнце, забежать домой - так, чтобы одновременно и быстро-быстро, и не раздавить первых паданцев в траве - бросить вещмешок, скинуть куртку, прихватить в шкафу полотенце и гражданскую одежду - чтоб не натягивать форму неподобающим образом, прямо на голое, мокрое, перемазанное речной глиной тело - и убежать купаться. Дальше привычки разнятся. Пашка больше всего на свете любит быстро ополоснуться, зайдя в реку по плечи, а потом лежать на песке ногами в воде. Санку же приходится вытаскивать из речки и отрывать от соседских мальчишек, с которыми она бурно обсуждает... да что только не обсуждает. "Как маленькая", - смеется Мирта, явившаяся на реку с корзиной свежих лепешек, или сам Пашка, притащивший жене кувшин молока, - "Тридцать третий год пошел, а все с голышами хлюпаешься..." Сана Птах передергивает плечами:
- Ну не могу же я за жемчуговицей на спор не нырнуть? Перед молодежью стыдно...
Мирта в таком случае разражается длинной насмешливой тирадой о том,что, не знай Санку в Кривой каждая собака, давно бы кто-нибудь ее за ухо домой привел и попросил мать крепче смотреть за девицей. Пашка просто роняет жену аккуратной подсечкой на песок и щекочет, пока она со смехом не запросит пощады.
А над рекой яблони не растут. Только ивы, узкие тонкопалые ивы цвета зимней окраски "шнайдеров".
Мокрая, растрепанная, с песком в волосах, Санка кричит, чтобы к обеду ее не ждали. Выбирается повыше на берег, на холм, где лохматая, кудрявая, как пашкины волосы, трава - в детстве ее так и звали, "кудрявкой".
И ложится навзничь в эту траву, и долго-долго смотрит в небо.
Там ее обычно и находят Маркороманы, или, проще говоря, Марко с Ромкой.
- Теть Сан, - усмехается старший из обормотов, нависая над лежащей Санкой, - если ты домой за полчаса не соберешься, то можно мы щи, пока горячие, доедим?
- И пирог? - высовывается из-за Романа светло-русая маркова голова.
- Что за пирог-то? - подполковник Птах лениво приподнимается на локте.
- Бабмиртин! - а это уже обормоты хором, - Ржаной! Я-аблочный! - и рот так, как будто бы невзначай облизнуть.
- Шантажисты и подстрекатели, - ворчит Санка, сначала садясь, а потом и вставая в рост. - Потопали, упыри беззубые.
Вся Хорвица-Кривая, помимо прочего, знает, что пироги - одно из немногих блюд, которые не умеет готовить подполковник Сана Птах, и что самый верный способ заманить ее в гости - на пироги. Ну, примерно так же, как Пашку (в просторечии - Пашу-Птахина) проще всего добывать на задачки вроде "наладить приемник" или "поковыряться в моторе".
А про беззубых, кстати говоря, полнейшая правда. И у десятилетнего Романа, и у восьмилетнего Марко по паре зубов недостает. Правда, у Марко оба выпали сами, а у Романа один выбит в честной драке. Даже и не в драке, по большому счету, а в дуэли.И даже за честь дамы - веснушчатой белобрысой Бранки, которой предполагалось посадить жабу в портфель, чему Ромка воспротивился. И противник, лохматый четвертьусман Дайко Демиров, вначале старался изо всех сил Ромку по лицу не разукрашивать - а ну как расскажет тетке, тогда позора обидчику будет... и ведь даже не за то, что синяков наставил, а за то, что вообще руку на сына героя поднял.
Зря старался. Оскорбился Ромка, как только понял, что его щадят, смертельно.И заехал противнику по горбатому усманскому носу, руководствуясь высоким принципом "другие щадить не будут".
То, что было дальше, санкой характеризовалось как "плюс-минус: плюс два хороших друга и минус красота на пару месяцев". В друзья, помимо Дайко, после "дуэли" попала, разумеется, и сама защищаемая Бранка. Бранкина мать, пожилая женщина с грустными глазами, даже несколько раз приходила к Санке жаловаться: мол, дочку чаще у Птахов видят, чем в родном доме.
- ... и влюбляться, вроде бы, еще рано, - говорила она негромким голосом, отхлебывая душистый чай, - а все одно возле вашего, Сана Сергиевна, Ромки ей как медом намазано.
- Возле моего кабинета ей медом намазано, - высовывался на крыльцо перемазанный чернилами Пашка. - И ей, и Демирову, и еще половине Хорвицы. И на яблонях. И на вишне. А возле Ромки ничем не намазано, не надо, товарищ гражданка мать, грязи в женской бане.
В подтверждение пашкиных слов из "кабинета" - угла дома, отгороженного широким шкафом - доносилось нестройное четырех-пятиголосое фырканье.
- Одного не понимаю - как они туда все влезают и еще мне место остается, - и, покачав головой, Пашка нырял обратно в дом. А через пару минут из "кабинета" вместо фырканья доносился заливистый смех. Соседка с грустными глазами и длинным именем - Велимира Даровна - легко запомнить - ее в деревне тоже зовут Мирчей, как и Мирту, а чтоб не путать, про Мирту говорят "- Мирча-молодая", а про Велимиру - "Мирча-старая"(хоть Мирта и старше почти на десять лет, но выглядит, как и все, в ком есть усманская кровь, моложе); - допивала чай, непременно кланялась на прощание и уходила, попросив напоследок "хоть на ночь мою конопатую домой вытурить".
На ночь обычно таки вытуривали - даже через всю Кривую бежать не больше получаса, а спать в сене хоть и тепло - но вся компания ни за что не влезет.
Спать в сене - это исключительная летняя привилегия Марко и Романа. Тоже вызывает постоянное ворчание всех трех старших, причем Пашка ворчит на то, что в доме есть кровати, а эти дикари ночуют в сарае; Мирта - на то, что и сено разворошат, и простыни зря, выходит, стирала; а Санка - на то, что с этими упырями самой приходится самой спать в постели, потому что на сеннике места не остается и по голове прыгают, как черти.
На самом деле, Марко с Романом не прыгают. Они шуршат и шепчутся. Начинает обычно Роман:
- Слышишь, брате?
- Слышу, - отзывается с другой стороны сена Марко.
- Выползай уже сюда? На звезды глядеть...
- Ага... - дальше сено шуршит - Марко подползает к Роману под бок.
Братьями мальчишки назвались сами, и впоследствии вспомнить не могли - то ли после одной из романовых "дуэлей", когда очень серьезный Марко учил названного брата синяки сводить монетой и подорожником, то ли после того, как Роман нырял за Марко в омуток, перепугавшись, что мелкий потонет, то ли после неудачного налета на сельский сад...
- Рассказывать будешь?.. - шепотом спрашивает Роман, когда Марко устраивается, растягивается и поднимает глаза в небо.
- Про звезды или так?
Про звезды у Марко из отцовской книжки. Но книжку читать Роману скучно, а Марко слушать интересно.
А не про звезды - еще интереснее. То, что не про звезды, Марко сочиняет сам - то страшную сказку про упыря, то про летчиков, то про офицера, который защищал свою заставу и после смерти... а то и смешное - как солдат черта обманул, как смерть старика катала...
Сено пахнет яблоками. Яблоками у Мирты в саду пахнет почти все, по крайней мере летом.
В одну из таких ночей Марко рассказывает очередную историю про летчиков, усевшись на сене по-усмански, ноги крестом:
- ... только после этого капитана никого больше в полку не сбивали. Потому что когда его сбили, он по-настоящему превратился в белую-белую птицу. И всегда своим показывал, куда нельзя...
До мальчишек не сразу доходит, что они в сарае не одни - шороха сухой травы за рассказом не слышно. А когда доходит - Ромка подскакивает:
- Стой, кто здесь? Я это... я стрелять буду!
- Свои... - отзывается Санка - взъерошенная, в гражданской вышитой рубашке. - Слушать тебя приползла, сынок.
Марко смущается и шмыгает носом, но продолжает:
- Так вот...
Санка внимательно слушает, а, дослушав, тихо наклоняет голову.
- Дай бог, чтобы было именно так, мальчики... я у вас посплю? Не помешаю? Разбудите, как светать будет?
Роман кивает быстро и решительно. Марко улыбается и повторяет его движение.
Санка возвращает сыну улыбку и вытягивается на сене. Утыкается носом в шуршащие стебли, пытается разглядеть через их золотистую решетку звезды. Вот та вот - четкий курс на север, вон по той выходили на цель бомберы, когда воевали на Шошаре и летали в охранении...
Звезды медленно плывут в ночном небе, и Санке кажется, что это она летит высоко-высоко, а внизу мелькают огни. Так она и засыпает - под медленно кружащимся небом, с мыслью о том, что только после войны получается увидеть небо - не вокруг себя, а издалека, со стороны.
...к пришедшей ранним утром делегации - "помогите, Сана Сергиевна, яблоки переспевают..." - из сена выползает три головы примерно одинаковой лохматости. И по дороге до сельского сада Санка, Марко и Роман усиленно выбирают друг другу из волос сухие стебельки и запутавшиеся колоски полевой травы, а шагающий рядом Пашка изо всех сил сдерживается - то ли от проповеди о том, как нужно себя вести героическим личностям, а то ли от смеха в кулак.