Ролан промолчал снова. День для него закончился скверно. В то время как он был в Собрании, в Тюильри комиссары с изумлением констатировали, что он бесцеремонно, своей властью, сбил печати с комнаты короля. Эта комната освещалась единственным окном, выходящим в сад; кровать находилась в алькове, образованном, с одной стороны, гардеробной, с другой - маленьким деревянным коридором, соединяющимся с комнатой дофина. Именно в этом коридоре, длиной в шесть футов и шириной в три, и находился тайник для документов: съемная резная панель открывала квадратную железную дверь размером в полтора фута, закрывавшую бесформенную дыру, грубо выдолбленную в толще стены (6). «Желтый человек» был слесарем, который устроил этот тайник; никогда без него он не был бы найден, и вполне возможно, что процесс короля, лишенный доказательств, никогда бы не начался. Можно утверждать, что одно слово, сказанное Ролану в тот день этим зловещим человеком, отдало палачу голову Людовика XVI.
Его звали Франсуа Гамэн, и его история плачевна: это постыдная борьба, которую вели в этом грязном сердце низость и страх. Гамэн был слесарем в Версале; его отец и дед служили в дворцовой обслуге; сам он до Революции бывал во дворце каждый день. Король питал к нему большую привязанность, и под его руководством пробовал мастерить слесарные изделия в маленькой мастерской, которая еще существует под крышей мраморного двора (7).
Когда много позже Людовик XVI, поселенный в Тюильри и мечтавший бежать, хотел поместить в надежное место свои самые важные документы, он доверился именно своему верному Гамэну. Он послал в Версаль камердинера Дюрея, который провел слесаря в Тюильри через кухни. В стене была проделана дыра: три ночи король работал один, в то время как Дюрей собирал мусор и выбрасывал его в реку. Осталось загородить отверстие железной дверью, которую Людовик XVI выковал в маленькой мастерской, устроенной возле библиотеки на первом этаже дворца.
Гамэн провел целый день (это было 22 мая 1791 года, свидетельство Дюрея в этом пункте точно) за установкой петель и замочной коробки в каменной кладке. Поскольку коридор, где он работал, был темным, король держал свечу; Дюрей предоставил инструменты. Когда бумаги были размещены и шкаф закрыт, ключ был положен в запечатанный ларец, под плиту в конце коридора.
Слесарь вернулся в Версаль поздно ночью, и его тотчас одолел страх. Через месяц, когда он узнал о бегстве королевской семьи, его тревога усилилась: вдруг благодаря какой-нибудь случайности ларец был обнаружен? Вдруг Дюрей заговорил? Вдруг другие знали секрет короля? Гамэн не мог спокойно жить. 10 августа, когда он узнал, что дворец во власти народа, от ужаса у него «свернулась кровь». Он больше не мог есть, совсем прекратил работать; он с тоской справлялся о поисках, ведущихся в Тюильри, спрашивая, «не разрушен ли дворец». Говорят, что он раз десять ходил в Париж, решившись «все рассказать», и возвращался, не увидевшись ни с кем. Когда он узнал, что короля собираются судить, то сначала думал бежать, но у него не было денег; как жить за пределами Франции? Так он решился заговорить…
Когда он вернулся домой, то завершил свою исповедь (8), и если не совесть, то хотя бы душа его успокоилась: он смог «проявить свое патриотическое рвение». Он был назначен одним из комиссаров, следящих за тем, чтобы в коммуне «были уничтожены все памятники - в живописи, скульптуре и в надписях - напоминающие о королевской власти и деспотизме», то есть то, чего в Версале не было. Можно сказать, что это была синекура. С процессом короля его влияние возросло; в январе 1793 г. он был назначен муниципальным офицером. Это было время, когда его можно было встретить на улицах, всегда беспокойного и мрачного. Его тощая фигура была подпоясана большим трехцветным шарфом. Бедняга, умирающий от страха, наведывался каждый день из своей старой мастерской на бульваре Свободы (бывшем Королевском бульваре) в муниципалитет. Возможно, даже находились люди, которых устрашал вид Гамэна, идущего в колпаке с кокардой и с дубинкой в руке.
В сентябре муниципалитет Версаля, обвиненный в модерантизме, был низложен: так Гамэн занял место среди подозрительных, в качестве снятого с должности функционера. Простая прихоть любого полицейского шпиона могла отправить его на эшафот; и с этого дня его жизнь превратилась в сплошной кошмар (9).
В поразительной драме Революции, где все, на что была способна человеческая душа: героизм, подлость, безумие или преступление, достигало своего апогея, страх (и он также) играл свою роль. Он не занимает в свидетельствах большого места: как говорится, одна женщина, которая кричит, производит больше шума, чем двадцать тысяч молчащих мужчин. И поскольку история вносит в свои протоколы именно «шум», она презирает молчание, пусть и трагическое, огромного стада трусов, безмерная подлость которых нам совсем не известна. Именно поэтому дело Гамэна так драгоценно: это эпопея страха. Мысли о тюрьме, трибунале, телеге, эшафоте часто посещают его, ужасают, гипнотизируют. Он был из тех людей, что жили без сна, карауля малейший шум на улице, прислушиваясь к шагам на лестнице, беспрестанно вычисляя опасность. - Не заговорил ли он слишком поздно? Не будут ли его попрекать дружбой, которую проявлял к нему Людовик XVI? - Если его обвинят в том, что он слишком медлил с доносом на короля, какое извинение пригодилось бы ему? - Так строился роман, гнусный и нелепый: сначала он доложил, что железный шкаф был изготовлен 20 мая 1792 года, что, как известно, произошло на год раньше. Затем выдумал, что в тот день «работа была закончена, и поскольку было очень жарко», Капет преподнес ему своей королевской рукой «большой стакан вина, заставив осушить его до последнего глотка». Гамэн повиновался, поблагодарил, откланялся, покинул Тюильри; но едва вышел на дорогу, как он был охвачен «ужасной болью в животе». Однако он добрался до Версаля, и ночью был при смерти. Людовик XVI отравил его, чтобы быть уверенным в его молчании! Яд был первоклассным; несмотря на энергичные усилия, Гамэн «оставался разбитым параличом всех конечностей на протяжении пяти месяцев»; он не мог покинуть свое «ложе скорби». Когда он пришел в чувство, «его первейшей заботой» было бежать к Ролану и рассказать ему о работе, на которую король его нанял. Такой была басня, вымышленная Гамэном. Она имела двойную выгоду: кроме того, что оправдывала опоздание с доносом, она придавала измене оттенок вполне объяснимой злопамятности - Капет отравил Гамэна, последний отправил короля на эшафот: они были квиты.
Нужно не иметь никакого понятия о легковерности времен революции, чтобы усомниться в успехе этой клеветы: член Конвента Пейсар, бывший телохранитель, с помощью экс-кюре Мюссе, вынесли в мае 1794 г. рассказ Гамэна на трибуну Конвента (10). Можно прекрасно представить себе, что в тот день память Людовика XVI поминали так, как она того заслуживала: Людовик XVI! - «Чудовище, чье имя заключает в себе все злодеяния, кто напоминает диво злодейства и вероломства…» - живописали оцепеневшему от удивления Собранию, - «хладнокровно преподнес стакан отравленного вина отцу семейства, которого он убивал с видом заинтересованности и благосклонности». «Ужасный человек, - заключил оратор, - так вы вознаграждали тех, кто вам служил; могли ли вы дорожить остальными людьми?»
Дело закончилось принятием декрета следующего содержания: «Франсуа Гамэну, отравленному Луи Капетом 22 мая 1792 года по старому стилю, назначается годовая пожизненная пенсия в размере 1 200 ливров, считая со дня отравления».
Затем анекдот пошел своей дорогой: каждые 25 лет он появлялся в обрамлении каких-то новых прикрас. Библиофил Жакоб в сочиненьице, храбро озаглавленном «Извлечение одного темного дела времен Французской революции», некогда украсил его всеми силами своего воображения. Мы находим в его рассказе таинственного богатого англичанина, который поднимает Гамэна, скрученного коликами, на дороге из Парижа в Версаль; собаку, умершую через два часа после того, как она съела остатки отравленного бриоша, который поднесла работнику Мария-Антуанетта (таким образом, здесь убийцей оказывается уже не король, а королева); и стакан вина, для пущей верности, сопровождающий пирожное. Далее следуют различные фразы о параличе, который приковал к постели Гамэна на пять месяцев…
Эти страницы, полные нелепостей, нашли легковерных читателей. Некоторые из них искали в архивных папках дело, откуда библиофил почерпнул свои сведения; и поскольку они ничего не нашли, то решили, что «документы, касающиеся этого дела, были уничтожены в эпоху Реставрации» - предположение, всегда утешительное для обманутых искателей. Истина же заключается в том, что Гамэн не был ни отравлен, ни парализован. Даже если признать верной дату 22 мая 1792 года, которую он указывает как день встречи с Людовиком XVI, никаких подтверждений тому не существует. В действительности, четвертого июня (двенадцать дней спустя) он принимал участие в заседании генерального совета коммуны, членом которого состоял, и его имя встречается в протоколах постановлений. Оно появляется там и 8, 17 и 20 июля, как и 22 августа… и это усердие опровергает его жалостливый рассказ. Но легенды очень живучи, а легенда Гамэна столь драматична… Поль Лакруа, записывая воспоминания «верных свидетелей», писал:
«Старые жители Версаля с жалостью вспоминают этого человека, которого они видели прогуливающимся в одиночестве, опираясь на палку, подобно старику, по пустынным аллеям парка, глядя на осиротевший дворец, покинутый наследными королями. Гамэну ко времени его смерти было не более 58 лет, но у него наблюдались все признаки дряхлости. У него выпали волосы, а немногие оставшиеся пряди белели на лбу, изборожденном глубокими морщинами. Его блеклые щеки запали из-за отсутствия зубов, а взгляд, тусклый и угрюмый, загорался мрачным огнем лишь при упоминании имени Людовика XVI, которое он произносил всегда с горечью, иногда со слезами. Сутулость его фигуры, некогда высокой и прямой; полная утрата сил и слабость, которая снедала его беспрестанно, указывают, по свидетельству врачей, на неизлечимую болезнь желудка и кишечника. Гамэн жил очень уединенно, в кругу семьи, довольствуясь скудной пенсией, которую он получал до самой смерти, невзирая на непрестанную смену правительств. Эту пенсию ему не отменили, без сомнения, из страха открыть печальную причину, по которой она была ему дарована…»
Картина душераздирающая; но реестры актов гражданского состояния Версаля утверждают, что Гамэн умер не в возрасте 58 лет, а в 44 года; и не было никакой смены правительств по причине того, что его смерть датирована 19 флореаля III года (8 мая 1795 года), лишь год спустя, как пенсия была ему назначена. Он видел наступление реакции; его кошмар возобновился; можно утверждать, что он умер от страха.
Примечания автора.
1. Le Nouveau Paris, par Mercier. Journaux du temps, passim.
2. Le chateau des Tuilerie, ou recit de ce qui s’est passé… etc., par P.J.A.R.D.E. 1802
3. Там же.
4. Парламентские архивы. Национальный Конвент, заседание 20 ноября 1792 г.
5. Парламентские архивы.
6. Le chateau des Tuilerie, par P.J.A.R.D.E
7. Le Roy, Histoire des rues de Versailles.
8. Оригинал рукописи заявления Гамэна относительно железного шкафа, находится в Национальной библиотеке, отдел рукописей, Fr.nouv.acq. № 6241.
9. Le Roy, Histoire des rues de Versailles.
10. См. текст доклада в кн. l’Histoire des rues de Versailles par A. Le Roy, t.I, p.56 et suiv.