Про детей, эмоции и лайфхаки.
Я часто недооцениваю роль эмоций и вообще этических факторов в обращении с маленькими детьми. Но иногда удается вспомнить, и тогда это заметно упрощает жизнь.
Пример первый. Одеваемся на прогулку; Даня на мои попытки надеть на него куртку вырывается и орет благим матом. Я беру его в охапку и жалостным голосом причитаю:
- Не любит, не любит Даня одеваться! Ну что же нам делать? Очень Дане не нравится куртка теплая! И гулять надо, и куртку не хочется одевать! и т.д.
Даня вначале продолжает рыдать со мной в унисон, потом постепенно затихает и потом, удовлетворенный, позволяет застегнуть ветровку.
Пример второй. Юля вредничает и нарочно все делает назло, рыдает при попытках ее остановить. Беру ее покачать на руках, приговариваю как только могу выразительно и ласково: Юля-вреднуля, капризуля, плакса-вакса. Кто у мамы самая любимая капризуля? Кто самая дорогая плакса и т.д. ... Через некоторое время Юля слезает с рук, уже вполне вышедшая из штопора и годная для каких-то совместных действий.
Читала я про это еще давно и соответственно давно начала первые попытки, но долго не могла добиться естественности, а сейчас это мне даже в удовольствие, поскольку я могу высказать все, что думаю - правда, при условии сохранения нужной интонации.
Кстати, американские родительские журналы любят писать про то, что ребенка нельзя плохо называть, а только поступок. Мне кажется, поскольку в русском конструкции "you are being ..." нет, то отделение поступка от человека детям легче просечь на уровне тех же эмоций. Именно поэтому ласковое "Юля-капризуля" служит скорее описанием текущего поведения, чем самого ребенка, и соответственно воспринимается.
Еще история. Юля знает, что снятые ботинки надо относить в корзину в прихожей. Снимаю с нее ботинки, прошу: Юля, отнесешь в корзину?
- Нет, ты! - говорит Юля. Она так говорит часто; обычно я просто беру и отношу, а сегодня перед тем, как отнести, нагнулась и поцеловала ее в щечку.
На полдороге Юля нагоняет меня:
- Дай! Хочу сама.
Пример первый. Одеваемся на прогулку; Даня на мои попытки надеть на него куртку вырывается и орет благим матом. Я беру его в охапку и жалостным голосом причитаю:
- Не любит, не любит Даня одеваться! Ну что же нам делать? Очень Дане не нравится куртка теплая! И гулять надо, и куртку не хочется одевать! и т.д.
Даня вначале продолжает рыдать со мной в унисон, потом постепенно затихает и потом, удовлетворенный, позволяет застегнуть ветровку.
Пример второй. Юля вредничает и нарочно все делает назло, рыдает при попытках ее остановить. Беру ее покачать на руках, приговариваю как только могу выразительно и ласково: Юля-вреднуля, капризуля, плакса-вакса. Кто у мамы самая любимая капризуля? Кто самая дорогая плакса и т.д. ... Через некоторое время Юля слезает с рук, уже вполне вышедшая из штопора и годная для каких-то совместных действий.
Читала я про это еще давно и соответственно давно начала первые попытки, но долго не могла добиться естественности, а сейчас это мне даже в удовольствие, поскольку я могу высказать все, что думаю - правда, при условии сохранения нужной интонации.
Кстати, американские родительские журналы любят писать про то, что ребенка нельзя плохо называть, а только поступок. Мне кажется, поскольку в русском конструкции "you are being ..." нет, то отделение поступка от человека детям легче просечь на уровне тех же эмоций. Именно поэтому ласковое "Юля-капризуля" служит скорее описанием текущего поведения, чем самого ребенка, и соответственно воспринимается.
Еще история. Юля знает, что снятые ботинки надо относить в корзину в прихожей. Снимаю с нее ботинки, прошу: Юля, отнесешь в корзину?
- Нет, ты! - говорит Юля. Она так говорит часто; обычно я просто беру и отношу, а сегодня перед тем, как отнести, нагнулась и поцеловала ее в щечку.
На полдороге Юля нагоняет меня:
- Дай! Хочу сама.