помнить
Под конец года все предаются воспоминаниям. Кто - о событиях двухтысячелетней давности, кто - о последних 365 днях. А я о случившемся в католическое Рождество 2000-го.
Мы тогда собрались большой компанией, с родными и друзьями, с кучей детей, в Марбурге. Лина с Гришей сняли зал в еврейской общине, вечером планировались там всяческие игрища, песни и вообще дружеские посиделки.
Не знаю, что со мной было, но мне было плохо, а к вечеру меня просто стало трясти крупной нервной дрожью. Было ощущение надвигающегося чего-то страшного, что не получалось облечь в слова. Мама потребовала моему психозу объяснений, я твердила что-то невнятное про "всё плохо и будет беда", получила в ответ "тебе надо лечиться, сходить к психиатру"...
А утром Аня вдруг объявила, что возвращается в Мюнхен. И только через день-два мы узнали, что именно тогда, вечером 24-го (по среднеевропейскому) и около четырех дня (по местному американскому) Витя Шнейдер разбился, катаясь на лыжах.
Две недели между Рождеством католическим и православным Витя был в коме, между жизнью и смертью. Мы жгли свечи, кто умел - молился. Впрочем, кто не умел - молился тоже. Но 6-го января Витя умер.
На Витины похороны в Бостон мы с Аней улетали в очень пасмурный мутно-серый день. Что было дальше, я запомнила навсегда. И зачем-то получилось стихами. С тех пор, как Гриша Перель опубликовал во многом созвучный свой стих, мой просто лезет наружу. Сдаюсь и публикую, прекрасно осознавая всё его несовершенство, неровность ритма и прочее, прочее.
Стоит ли тут оставаться под серыми небесами,
слёзы дождя смешивать со своими слезами,
лицо запрокинув к глухому пространству молить о чуде,
сжимать кулаки, уже понимая, что чуда не будет?
Уже не заштопать дыру, не удержать руками...
Душа и плоть разбиты о мёртвый камень.
Разбита речь, и больно дышать стихами.
Выкашляй их окровавленными комками!
Выкашляй в снег, которого было мало,
в стаявший, чтобы тебя не стало.
Взгляд упирается в низкое серое небо,
мысли только про «был» и о том, что не был.
А так хотелось думать про то, что будет,
напишет, встанет ... это снова о чуде.
Но вот сквозь тоску, сквозь это знанье, что нас не слышат,
самолет взлетает, все выше и выше,
пронзает тучи иглой цыганской стальною ...
И мир заливает золото с голубизною.
В златом сиянии серым крестиком-тенью
скользит по облаку белому знак вознесенья,
скользит легко в бесконечные мира просторы...
И только черные пики - горы -
уже не страшно меж облаками
напоминают, про то, что камень ...
Про то, что камни остались снизу.
Что там внизу - любимые тени.
Про то, что похороны в воскресенье.
Мы тогда собрались большой компанией, с родными и друзьями, с кучей детей, в Марбурге. Лина с Гришей сняли зал в еврейской общине, вечером планировались там всяческие игрища, песни и вообще дружеские посиделки.
Не знаю, что со мной было, но мне было плохо, а к вечеру меня просто стало трясти крупной нервной дрожью. Было ощущение надвигающегося чего-то страшного, что не получалось облечь в слова. Мама потребовала моему психозу объяснений, я твердила что-то невнятное про "всё плохо и будет беда", получила в ответ "тебе надо лечиться, сходить к психиатру"...
А утром Аня вдруг объявила, что возвращается в Мюнхен. И только через день-два мы узнали, что именно тогда, вечером 24-го (по среднеевропейскому) и около четырех дня (по местному американскому) Витя Шнейдер разбился, катаясь на лыжах.
Две недели между Рождеством католическим и православным Витя был в коме, между жизнью и смертью. Мы жгли свечи, кто умел - молился. Впрочем, кто не умел - молился тоже. Но 6-го января Витя умер.
На Витины похороны в Бостон мы с Аней улетали в очень пасмурный мутно-серый день. Что было дальше, я запомнила навсегда. И зачем-то получилось стихами. С тех пор, как Гриша Перель опубликовал во многом созвучный свой стих, мой просто лезет наружу. Сдаюсь и публикую, прекрасно осознавая всё его несовершенство, неровность ритма и прочее, прочее.
Стоит ли тут оставаться под серыми небесами,
слёзы дождя смешивать со своими слезами,
лицо запрокинув к глухому пространству молить о чуде,
сжимать кулаки, уже понимая, что чуда не будет?
Уже не заштопать дыру, не удержать руками...
Душа и плоть разбиты о мёртвый камень.
Разбита речь, и больно дышать стихами.
Выкашляй их окровавленными комками!
Выкашляй в снег, которого было мало,
в стаявший, чтобы тебя не стало.
Взгляд упирается в низкое серое небо,
мысли только про «был» и о том, что не был.
А так хотелось думать про то, что будет,
напишет, встанет ... это снова о чуде.
Но вот сквозь тоску, сквозь это знанье, что нас не слышат,
самолет взлетает, все выше и выше,
пронзает тучи иглой цыганской стальною ...
И мир заливает золото с голубизною.
В златом сиянии серым крестиком-тенью
скользит по облаку белому знак вознесенья,
скользит легко в бесконечные мира просторы...
И только черные пики - горы -
уже не страшно меж облаками
напоминают, про то, что камень ...
Про то, что камни остались снизу.
Что там внизу - любимые тени.
Про то, что похороны в воскресенье.