9. ОДНОКЛАССНИКИ (Папины мемуары)
Лев Булганин. Его отец резко пошел в гору в тридцатые годы. Сделал такую карьеру, что в конце концов попал в официальные вожди: его портреты вывешивали на праздники и носили на демонстрациях. Рослый и плотный, Лева был физически развит не по летам, был не глуп и симпатичен, но как-то не по-детски заторможен. Лень, как говорится, раньше него родилась и была его главным, определяющим качеством, что прежде всего плохо отражалось на учебе, на его оценках. Преподаватели много бились с ним, но безуспешно, он с годами не менялся. Именно это обстоятельство свело меня с его отцом.Как-то я помогал Леве у него дома с уроками, вдруг вошел отец. И долго сетовал на сына, просил меня помочь ему, воздействовать на него. У меня сохранилось об отце Левы воспоминание, как о человеке мягком и рассудительном. Потом он, поднявшись после войны на самые вершины власти, бесславно закончил свой жизненный путь, лишившись всего в 60-е годы (в ходе придворной борьбы за власть). Говорили, что в последние годы сильно пил.
Отчетливо вижу перед собой квартиру Левы. Она занимала целый этаж богатого старого дома в одном из тихих переулков в центре города. Вход с улицы в нее был отдельный. Высоченные потолки, отделанные темным деревом стены, большие окна с тяжелыми портьерами, внушительная старинная мебель, кожаные диваны и кресла… Охрана в штатском, прислуга - все внимательны, бесшумны, молчаливы… На столе, среди зимы, - аппетитная зелень, свежие овощи и фрукты, что в то время было и вовсе необычно… В школу и из школы Лева ездил на машине, которая практически была в его распоряжении все время. Не стеснял он себя и в денежных расходах.
Воспитание и окружение сделали Леву мальчиком вполне светским, но постоянно скучающим. Его не захватила даже такая детская лихорадка, как запойное чтение. Было у него две привязанности - велосипед и бильярд. Их он освоил в совершенстве. На велосипеде, например, катался виртуозно, как циркач, выделывал лихие трюки. И еще он почему-то любил фантазировать, прямо-таки по-маниловски. Придумал необычную игру, главным героем которой был наш одноклассник Кузьмин, по кличке Кузьма, тихий и скромный парень не из нашей компании. Нам, своим ближайшим друзьям, Лева сообщил, что вне школьных стен Кузьма является главой гигантского подпольного концерна «Бюро сплетен», сокращенно - «БС». Было совершенно ясно, что эта идея навеяна очень популярным в то время приключенческим романом «Гиперболоид инженера Гарина» А.Толстого. Он печатался из номера в номер в нашей детской газете «Пионерская правда».
Итак, по версии Левы выходило, что этот наш одноклассник в школе появлялся редко, посылал вместо себя двойника (их у него было несколько).И вот каждое утро у нас начиналось с того, что Лева решал, кто же сегодня сидит за партой - наш одноклассник или его двойник. Изо дня в день эта история о могущественном мифическом концерне развивалась, додумывалась, мы рисовали принадлежащие ему небоскребы, корабли, машины, самолеты, изображали на бумаге его заправил во главе с Кузьмой. Это была самая странная игра из всех, какие нас занимали в то время.
В пору подросткового возраста Лева быстро повзрослел, был не по летам хорошо развит физически. Начал курить, а потом и попивать. Поговаривали, что навещал каких-то нехороших женщин.
От биографии Левы оказалась неотделима жизнь одного из моих одноклассников, его единственного закадычного друга Вадима Иванова.
Вадим Иванов. С первого класса Вадима водила в школу за ручку его родная тетя Маня. Она не просто сопровождала его в школу и обратно, но и торчала в ней ежедневно, была на короткой ноге со всеми учителями, помогала им, присутствуя на всевозможных внешкольных мероприятиях (походах в театры, музеи и т. п.), то есть была не только тенью Вадима, но и надежным подпаском при наших учителях. Все это делалось не в силу доброго энтузиазма, а ради того, чтобы всегда и всюду быть рядом с Вадимом, приглядывать за ним. Если бы ей разрешили, она, я уверен, и на уроках сидела бы в нашем классе.
Мы над ней посмеивались, а Вадим с годами ее возненавидел. Но в младших классах такая тетина опека себя все же как-то оправдывала, в первые годы учебы Вадим был не просто отличник, а образцово-показательный отличник. Особенно он славился своим удивительно красивым почерком и ему одному было разрешено писать в классе не стандартным пером № 86, что для всех было обязательно, а своим причудливым пером, на которое он для сохранности надевал металлический наконечник. Однажды, когда мы были классе в третьем-четвертом, в газете «Пионерская правда» была даже напечатана фотография его тетрадной страницы с каким-то текстом.
И еще одна немаловажная деталь. Вадим жил от школы очень далеко, на Петровке, хотя и не принадлежал к тем, кто ездил в школу на родительской машине. Его отец был каким-то простым служащим и учиться бы Вадиму в обычной школе где-нибудь поближе к дому… Но, конечно, это была работа тети Мани, как-то устроившей его в наш лицей. Мало этого! Она так же хитро устроила ему дружбу с Левой Булганиным. С первых классов она сумела сблизить двух мальчишек, полагая, что эта связь наряду с ее школьным бдением надежно обеспечит Вадиму будущее. Но судьба распорядилась иначе. В своей слепой любви к нему тетя Маня, сама того не ведая, сделала все возможное, чтобы погубить его. Именно чрезмерная близость Вадима к Леве, тщательно выбранному ею «другу», и сломала вскоре Вадиму всю его жизнь. Правда, поначалу казалось, что стратегия тети Мани себя оправдывает. Когда среди многих родителей моих одноклассников в 30-е годы (в ходе массового сталинского террора) был арестован и отец Вадима, тетя Маня сумела как-то нажать на родителей Левы и тот был освобожден. После этого она, естественно, еще больше уверилась в правильности своей воспитательной практики.
Поскольку Лева Булганин в школе никогда не преуспевал, учился кое-как, с ленцой, то и Вадим с годами к учебе охладел. Лева закурил, и он, естественно, закурил тоже. Лева начал выпивать, пришлось и Вадиму к нему присоединиться.
Во время войны под Москвой был создан специальный авиационный полк, куда собрали многих детей из высокопоставленных семей. Вадим, естественно, тоже попал туда вместе со своим другом Левой. Пили там много. И Вадим преуспел в этом, стал вскоре заправским алкоголиком. Отравив себя водкой, рано умер, если не ошибаюсь, первым из нашего класса.
Владимир Андреев (по кличке Андрей). В каждом лицейском классе было по несколько ребят, родители которых не имели никакого отношения к партийно-советской элите, но проживали совсем рядом со школой № 25. Этот факт можно рассматривать как демагогическую уступку так называемой советской демократии, которую Сталин любил украшать подобными бирюльками (вспомним простых рабочих и крестьян в Верховном Совете СССР и всеобщие выборы, при которых всегда голосовало 99,99 процента избирателей, из них было «за» 99,98 процента). Одним из таких моих одноклассников был Владимир Андреев, жил он в соседнем от школы переулке, мы с ним дружили, за годы учебы побывали друг у друга сотни раз.
Мне хорошо запомнился дом Андрея, длинный и одноэтажный, чей-то бывший особняк. Как и большинство московских жилых строений он был крайне перенаселен. Поражала в нем огромная общая кухня, одна на весь дом. В нее каждый попадал с улицы прямо из главной входной двери и проходил через нее в свою комнату, одну из многих в этой огромной коммуналке. Только миновав ряды замызганных кухонных столов с чадящими на них керосинками и шипящими примусами, можно было попасть в длинный узкий коридор, куда выходили двери комнатушек, на которые был поделен старинный особняк. Только общую кухню, где раньше был, наверное, парадный зал, не нарезали на пеналы для жилья. Именно такая огромная кухня и была необходима на большое количество жильцов, а в крохотных комнатушках готовить было попросту невозможно. И сегодня отчетливо вижу перед собой эту закопченную кухню с ее плотными запахами, осязаемыми почти на ощупь, такими они были застоявшимися и через коридор заполняли собой весь дом, проникали в узкие комнатки, где единственным спасением от них были старинные высокие потолки, такие высокие, что многие жильцы устраивали у себя антресоли, выкраивая таким образом еще два-три квадратных метра жилплощади.
В одном из таких пеналов и жил Андрей с сестрой и матерью. Их жалкое обиталище никак не могло быть уже, поскольку оно было стиснуто с обеих сторон стенками так, что они упирались в оконную раму. На потолке кусочек круглой лепнины напоминал о том, какими большими были эти покои, из которых выкроили эту и другие комнатушки.
Семья Андрея жила отчаянно бедно. Мать, простая работница, одна тянула его и дочь, которая была на два года старше Андрея. Отец бросил их и скрылся в неизвестном направлении. Пропал бесследно, а с ним пропали и положенные в таких случаях по закону алименты. Перебивались они с хлеба на квас. Но мать все же героически вывела в люди и сына, и дочь. Несмотря ни на что, они оба всегда отлично учились и самозабвенно отдавались спорту. Были они высокими и стройными, сестра считалась одной из первых в школе красавиц. Спорт, думаю, сыграл немалую роль в том, что они выстояли при такой жизни.
Трудные детские годы все же не прошли для Андрея бесследно. С ранних лет он отличался совсем недетской рассудительностью. Будто взрослый человек, умудренный нелегким житейским опытом, он любил обстоятельно, со вкусом и толком поговорить о материальной стороне нашего существования, о деньгах и достатке, сравнивал, кто и как живет из наших одноклассников. Не его вина. Я до сих пор помню номер его домашнего телефона и помню о том, что его сняли за неуплату. Как же они бедствовали, если и гроши за телефон были для них проблемой!
В нашей школе, в нашем классе с детьми из благополучных и не бедных семей (до начала массовых арестов) Андрею, конечно, было нелегко. В обычной рядовой школе он не столь остро ощущал бы так давившую на него бедность. Чуть ли не ежедневно он бывал у своих одноклассников, дома и квартиры которых могли казаться ему только дворцами, не говоря уже об образе жизни их обитателей. При этом большинство его одноклассников учились похуже Андрея и не так успевали в спортивном зале…
Два Юрия. Два неразлучных друга. Одного звали Большим, другого Маленьким (так оно и было).
Общаясь с Юрием-маленьким, я впервые в жизни наглядно ощутил, осознал тот факт, что, помимо нашего, с детства привычного мне мира, есть и другой, совсем иной. И узнал об этом не из учебников географии. Семья его была из дореволюционной (но активно революционной) интеллигенции, многие его родичи постоянно жили во Франции. Мать Юрия, очень красивую и милую женщину, я часто видел не только в совершенно роскошной квартире, но и на многочисленных фотографиях на фоне прекрасных вилл и парков, сделанных во время ее частых поездок за границу. Отец Юрия-маленького был одним из руководителей нашей промышленности и жил соответственно своему служебному положению. Шесть комнат, половина второго этажа в солидном и красивом доме, построенном в начале 20-го века не без так называемых архитектурных излишеств как во внешней, так и во внутренней отделке. Внушительный парадный подъезд (а с кухни - черный ход), высокие потолки и соответствующие им окна, массивные двустворчатые двери, комнаты, состоящие не столько из щедрых квадратных метров, сколько из простора, света и уюта. Кстати, дом этот по-прежнему стоит цел и невредим в тихом переулке, но стены его давным-давно забыли о Юриной семье…
Юрий-маленький жил в десяти минутах ходьбы от меня. Небольшого роста, с нежным, даже чуть кукольным лицом, он немного был похож на девочку, не отличался ни силой, ни ловкостью, но ум имел живой и острый, учился легко и хорошо, был компанейским малым. Мы любили проводить время у него дома не меньше, чем у меня. Человек по десять собирались у него на елку и другие праздники или просто так, без причины. Играли в «жмурки» и «прятки», когда были поменьше, потом, когда немного подросли, увлеклись «флиртом цветов» и «покером». «Флирт» означал зарождение новых отношений между мальчишками и девчонками (все было более чем невинно), а «покер» обходился без денег, но играли в него с большим азартом на фишки. Эта игра не могла не привлекать своим захватывающим риском, когда ты и с неважными картами можешь одолеть соперника только за счет выдержки и самообладания.
Если Юрий-маленький смахивал на красную девицу, то Юрий-большой уже лет с тринадцати походил на солидного подростка. Коренастый, широкоплечий, жгучий брюнет, отчего особенно бросался в глаза черный пушок над губой. Он тоже прекрасно учился и был во всех отношениях очень приятным участником нашей обычной компании, состоявшей человек из десяти. Его отец был одним из руководителей, говоря по-современному, органов безопасности, соратником Ф. Дзержинского. У обоих Юриев, закадычных друзей, и судьба оказалась схожей (об этом речь пойдет ниже).
Жан, Энрико, Уальд… И такие имена были у нас в классе. Как я уже упоминал, в нашем лицее учились дети лидеров коммунистических партий многих стран. В нашем коллективе эти юные иностранцы быстро освоились и обрусели, с детьми в таком положении так обычно и бывает. Любопытно, что в то время вопроса о национальном происхождении вообще не возникало, по крайней мере, в нашем детском коллективе, который в данном случае, несомненно, отражал определенные общие закономерности. Не помню, по какому поводу, кто-то спросил у одного моего одноклассника, какой он национальности, и тот ответил: «Я - интернационалист». При этом я и не задумался над тем, что нет на свете такой национальности, мне было просто абсолютно все равно, кто к какой из них принадлежит. Конечно, мы знали, что один из наших одноклассников - француз, другой - итальянец и т. п., но никакого значения этому не придавали.
Отчетливо вижу перед собой квартиру Левы. Она занимала целый этаж богатого старого дома в одном из тихих переулков в центре города. Вход с улицы в нее был отдельный. Высоченные потолки, отделанные темным деревом стены, большие окна с тяжелыми портьерами, внушительная старинная мебель, кожаные диваны и кресла… Охрана в штатском, прислуга - все внимательны, бесшумны, молчаливы… На столе, среди зимы, - аппетитная зелень, свежие овощи и фрукты, что в то время было и вовсе необычно… В школу и из школы Лева ездил на машине, которая практически была в его распоряжении все время. Не стеснял он себя и в денежных расходах.
Воспитание и окружение сделали Леву мальчиком вполне светским, но постоянно скучающим. Его не захватила даже такая детская лихорадка, как запойное чтение. Было у него две привязанности - велосипед и бильярд. Их он освоил в совершенстве. На велосипеде, например, катался виртуозно, как циркач, выделывал лихие трюки. И еще он почему-то любил фантазировать, прямо-таки по-маниловски. Придумал необычную игру, главным героем которой был наш одноклассник Кузьмин, по кличке Кузьма, тихий и скромный парень не из нашей компании. Нам, своим ближайшим друзьям, Лева сообщил, что вне школьных стен Кузьма является главой гигантского подпольного концерна «Бюро сплетен», сокращенно - «БС». Было совершенно ясно, что эта идея навеяна очень популярным в то время приключенческим романом «Гиперболоид инженера Гарина» А.Толстого. Он печатался из номера в номер в нашей детской газете «Пионерская правда».
Итак, по версии Левы выходило, что этот наш одноклассник в школе появлялся редко, посылал вместо себя двойника (их у него было несколько).И вот каждое утро у нас начиналось с того, что Лева решал, кто же сегодня сидит за партой - наш одноклассник или его двойник. Изо дня в день эта история о могущественном мифическом концерне развивалась, додумывалась, мы рисовали принадлежащие ему небоскребы, корабли, машины, самолеты, изображали на бумаге его заправил во главе с Кузьмой. Это была самая странная игра из всех, какие нас занимали в то время.
В пору подросткового возраста Лева быстро повзрослел, был не по летам хорошо развит физически. Начал курить, а потом и попивать. Поговаривали, что навещал каких-то нехороших женщин.
От биографии Левы оказалась неотделима жизнь одного из моих одноклассников, его единственного закадычного друга Вадима Иванова.
Вадим Иванов. С первого класса Вадима водила в школу за ручку его родная тетя Маня. Она не просто сопровождала его в школу и обратно, но и торчала в ней ежедневно, была на короткой ноге со всеми учителями, помогала им, присутствуя на всевозможных внешкольных мероприятиях (походах в театры, музеи и т. п.), то есть была не только тенью Вадима, но и надежным подпаском при наших учителях. Все это делалось не в силу доброго энтузиазма, а ради того, чтобы всегда и всюду быть рядом с Вадимом, приглядывать за ним. Если бы ей разрешили, она, я уверен, и на уроках сидела бы в нашем классе.
Мы над ней посмеивались, а Вадим с годами ее возненавидел. Но в младших классах такая тетина опека себя все же как-то оправдывала, в первые годы учебы Вадим был не просто отличник, а образцово-показательный отличник. Особенно он славился своим удивительно красивым почерком и ему одному было разрешено писать в классе не стандартным пером № 86, что для всех было обязательно, а своим причудливым пером, на которое он для сохранности надевал металлический наконечник. Однажды, когда мы были классе в третьем-четвертом, в газете «Пионерская правда» была даже напечатана фотография его тетрадной страницы с каким-то текстом.
И еще одна немаловажная деталь. Вадим жил от школы очень далеко, на Петровке, хотя и не принадлежал к тем, кто ездил в школу на родительской машине. Его отец был каким-то простым служащим и учиться бы Вадиму в обычной школе где-нибудь поближе к дому… Но, конечно, это была работа тети Мани, как-то устроившей его в наш лицей. Мало этого! Она так же хитро устроила ему дружбу с Левой Булганиным. С первых классов она сумела сблизить двух мальчишек, полагая, что эта связь наряду с ее школьным бдением надежно обеспечит Вадиму будущее. Но судьба распорядилась иначе. В своей слепой любви к нему тетя Маня, сама того не ведая, сделала все возможное, чтобы погубить его. Именно чрезмерная близость Вадима к Леве, тщательно выбранному ею «другу», и сломала вскоре Вадиму всю его жизнь. Правда, поначалу казалось, что стратегия тети Мани себя оправдывает. Когда среди многих родителей моих одноклассников в 30-е годы (в ходе массового сталинского террора) был арестован и отец Вадима, тетя Маня сумела как-то нажать на родителей Левы и тот был освобожден. После этого она, естественно, еще больше уверилась в правильности своей воспитательной практики.
Поскольку Лева Булганин в школе никогда не преуспевал, учился кое-как, с ленцой, то и Вадим с годами к учебе охладел. Лева закурил, и он, естественно, закурил тоже. Лева начал выпивать, пришлось и Вадиму к нему присоединиться.
Во время войны под Москвой был создан специальный авиационный полк, куда собрали многих детей из высокопоставленных семей. Вадим, естественно, тоже попал туда вместе со своим другом Левой. Пили там много. И Вадим преуспел в этом, стал вскоре заправским алкоголиком. Отравив себя водкой, рано умер, если не ошибаюсь, первым из нашего класса.
Владимир Андреев (по кличке Андрей). В каждом лицейском классе было по несколько ребят, родители которых не имели никакого отношения к партийно-советской элите, но проживали совсем рядом со школой № 25. Этот факт можно рассматривать как демагогическую уступку так называемой советской демократии, которую Сталин любил украшать подобными бирюльками (вспомним простых рабочих и крестьян в Верховном Совете СССР и всеобщие выборы, при которых всегда голосовало 99,99 процента избирателей, из них было «за» 99,98 процента). Одним из таких моих одноклассников был Владимир Андреев, жил он в соседнем от школы переулке, мы с ним дружили, за годы учебы побывали друг у друга сотни раз.
Мне хорошо запомнился дом Андрея, длинный и одноэтажный, чей-то бывший особняк. Как и большинство московских жилых строений он был крайне перенаселен. Поражала в нем огромная общая кухня, одна на весь дом. В нее каждый попадал с улицы прямо из главной входной двери и проходил через нее в свою комнату, одну из многих в этой огромной коммуналке. Только миновав ряды замызганных кухонных столов с чадящими на них керосинками и шипящими примусами, можно было попасть в длинный узкий коридор, куда выходили двери комнатушек, на которые был поделен старинный особняк. Только общую кухню, где раньше был, наверное, парадный зал, не нарезали на пеналы для жилья. Именно такая огромная кухня и была необходима на большое количество жильцов, а в крохотных комнатушках готовить было попросту невозможно. И сегодня отчетливо вижу перед собой эту закопченную кухню с ее плотными запахами, осязаемыми почти на ощупь, такими они были застоявшимися и через коридор заполняли собой весь дом, проникали в узкие комнатки, где единственным спасением от них были старинные высокие потолки, такие высокие, что многие жильцы устраивали у себя антресоли, выкраивая таким образом еще два-три квадратных метра жилплощади.
В одном из таких пеналов и жил Андрей с сестрой и матерью. Их жалкое обиталище никак не могло быть уже, поскольку оно было стиснуто с обеих сторон стенками так, что они упирались в оконную раму. На потолке кусочек круглой лепнины напоминал о том, какими большими были эти покои, из которых выкроили эту и другие комнатушки.
Семья Андрея жила отчаянно бедно. Мать, простая работница, одна тянула его и дочь, которая была на два года старше Андрея. Отец бросил их и скрылся в неизвестном направлении. Пропал бесследно, а с ним пропали и положенные в таких случаях по закону алименты. Перебивались они с хлеба на квас. Но мать все же героически вывела в люди и сына, и дочь. Несмотря ни на что, они оба всегда отлично учились и самозабвенно отдавались спорту. Были они высокими и стройными, сестра считалась одной из первых в школе красавиц. Спорт, думаю, сыграл немалую роль в том, что они выстояли при такой жизни.
Трудные детские годы все же не прошли для Андрея бесследно. С ранних лет он отличался совсем недетской рассудительностью. Будто взрослый человек, умудренный нелегким житейским опытом, он любил обстоятельно, со вкусом и толком поговорить о материальной стороне нашего существования, о деньгах и достатке, сравнивал, кто и как живет из наших одноклассников. Не его вина. Я до сих пор помню номер его домашнего телефона и помню о том, что его сняли за неуплату. Как же они бедствовали, если и гроши за телефон были для них проблемой!
В нашей школе, в нашем классе с детьми из благополучных и не бедных семей (до начала массовых арестов) Андрею, конечно, было нелегко. В обычной рядовой школе он не столь остро ощущал бы так давившую на него бедность. Чуть ли не ежедневно он бывал у своих одноклассников, дома и квартиры которых могли казаться ему только дворцами, не говоря уже об образе жизни их обитателей. При этом большинство его одноклассников учились похуже Андрея и не так успевали в спортивном зале…
Два Юрия. Два неразлучных друга. Одного звали Большим, другого Маленьким (так оно и было).
Общаясь с Юрием-маленьким, я впервые в жизни наглядно ощутил, осознал тот факт, что, помимо нашего, с детства привычного мне мира, есть и другой, совсем иной. И узнал об этом не из учебников географии. Семья его была из дореволюционной (но активно революционной) интеллигенции, многие его родичи постоянно жили во Франции. Мать Юрия, очень красивую и милую женщину, я часто видел не только в совершенно роскошной квартире, но и на многочисленных фотографиях на фоне прекрасных вилл и парков, сделанных во время ее частых поездок за границу. Отец Юрия-маленького был одним из руководителей нашей промышленности и жил соответственно своему служебному положению. Шесть комнат, половина второго этажа в солидном и красивом доме, построенном в начале 20-го века не без так называемых архитектурных излишеств как во внешней, так и во внутренней отделке. Внушительный парадный подъезд (а с кухни - черный ход), высокие потолки и соответствующие им окна, массивные двустворчатые двери, комнаты, состоящие не столько из щедрых квадратных метров, сколько из простора, света и уюта. Кстати, дом этот по-прежнему стоит цел и невредим в тихом переулке, но стены его давным-давно забыли о Юриной семье…
Юрий-маленький жил в десяти минутах ходьбы от меня. Небольшого роста, с нежным, даже чуть кукольным лицом, он немного был похож на девочку, не отличался ни силой, ни ловкостью, но ум имел живой и острый, учился легко и хорошо, был компанейским малым. Мы любили проводить время у него дома не меньше, чем у меня. Человек по десять собирались у него на елку и другие праздники или просто так, без причины. Играли в «жмурки» и «прятки», когда были поменьше, потом, когда немного подросли, увлеклись «флиртом цветов» и «покером». «Флирт» означал зарождение новых отношений между мальчишками и девчонками (все было более чем невинно), а «покер» обходился без денег, но играли в него с большим азартом на фишки. Эта игра не могла не привлекать своим захватывающим риском, когда ты и с неважными картами можешь одолеть соперника только за счет выдержки и самообладания.
Если Юрий-маленький смахивал на красную девицу, то Юрий-большой уже лет с тринадцати походил на солидного подростка. Коренастый, широкоплечий, жгучий брюнет, отчего особенно бросался в глаза черный пушок над губой. Он тоже прекрасно учился и был во всех отношениях очень приятным участником нашей обычной компании, состоявшей человек из десяти. Его отец был одним из руководителей, говоря по-современному, органов безопасности, соратником Ф. Дзержинского. У обоих Юриев, закадычных друзей, и судьба оказалась схожей (об этом речь пойдет ниже).
Жан, Энрико, Уальд… И такие имена были у нас в классе. Как я уже упоминал, в нашем лицее учились дети лидеров коммунистических партий многих стран. В нашем коллективе эти юные иностранцы быстро освоились и обрусели, с детьми в таком положении так обычно и бывает. Любопытно, что в то время вопроса о национальном происхождении вообще не возникало, по крайней мере, в нашем детском коллективе, который в данном случае, несомненно, отражал определенные общие закономерности. Не помню, по какому поводу, кто-то спросил у одного моего одноклассника, какой он национальности, и тот ответил: «Я - интернационалист». При этом я и не задумался над тем, что нет на свете такой национальности, мне было просто абсолютно все равно, кто к какой из них принадлежит. Конечно, мы знали, что один из наших одноклассников - француз, другой - итальянец и т. п., но никакого значения этому не придавали.