Война. Москва
Сегодня день памяти. И я ставлю записи моего отца о том, как бомбили Москву.
Москву бомбили. Вначале немцы увлекались «зажигалками», небольшими зажигательными бомбами. Задумали, видно, спалить старинный город, но он оказался не деревянным, а каменным. Если не ошибаюсь, ничего солиднее Тишинского рынка немцы не сожгли. К тому же борьбу с «зажигалками» москвичи освоили быстро.
Я хорошо видел ночные бомбежки столицы, потому что во время воздушных тревог дежурил на крыше, где, кстати, первой задачей было гасить «зажигалки». Но больше всего мне запомнилась одна такая бомбежка, которую я наблюдал с Пушкинской площади.
Именно там меня с Владимиром Андреевым, моим одноклассником, застала очередная воздушная тревога. У нас уже не было времени добраться до нашего родного переулка, чтобы там занять свое место на крыше, как положено. Раз тревога застала нас на чужой улице врасплох, мы были обязаны немедленно укрыться в ближайшем бомбоубежище.
Люди в бомбоубежище
Первые завывания сирены, возвещавшие о тревоге, застали нас с ним в самом-самом центре площади, как раз когда мы поравнялись с общественным туалетом. Тогда он был устроен именно на площади, но находился под землей, его крыша и вход в него выступали метра на полтора и делили проезжую часть на две стороны. Странное, конечно, было выбрано место для такого заведения! Но мы тут же сообразили, что можем скрыться от патрулей именно в туалете, а потом выбраться наверх и, стоя в его дверях, наблюдать за всем без помех, поскольку в центре площади во время тревоги никого быть не может. Так и сделали. И не прогадали.
В тот раз воздушная тревога продолжалась почти всю ночь, к Москве то и дело прорывались отдельные немецкие бомбардировщики. На нашу площадь упало несколько «зажигалок», а где-то ухали и тяжелые бомбы. В небе бесконечно шарили десятки ярко-белых прожекторных лучей, освещая причудливые толстые «колбасы» - огромные надувные баллоны, по идее служившие преградой для вражеских самолетов. Время от времени белый луч вдруг выхватывал из ночного неба самолет, и тут же несколько других таких же лучей скрещивались на нем и уже не выпускали его обратно в темноту. К этому скрещению устремлялись цветные трассы пуль, а вокруг бомбардировщика рвались снаряды. Немецкие летчики еще сбрасывали на город осветительные ракеты, они были подвешены к небольшим парашютам и медленно-медленно опускались, заливая светом улицы и площади. Надо сказать, что на Москву налетали десятки, если не сотни вражеских самолетов, но прорывались в черту города считанные единицы. В этом мы лишний следя за очередным налетом с нашего необычного наблюдательного пункта, с которого видимость была отличная, во все стороны и без помех.
Колокольня Ивана Великого в Кремле во время авианалета. Небо было в эти часы разноцветным: трассирующие пули, зажигательные бомбы... Такая смертоносная красота.
Немало таких же воздушных тревог нам довелось увидеть с крыши нашей родной школы. Когда мы вернулись с берегов Днепра, то сразу направились в школу, где наш преподаватель физкультуры, Ефим Михайлович, зачислил нас в отряд противовоздушной обороны, которым он сам руководил. Жили мы рядом со школой и должны были бежать туда по сигналу воздушной тревоги. Дежурили до отбоя каждой тревоги на крыше или на чердаке, в зависимости от погоды. Обычно там собиралось несколько школьников, с нами были наш Ефим Михайлович и школьный дворник. Во время одной из тревог тяжелая бомба прошила насквозь подъезд многоэтажного жилого дома неподалеку от школы, на улице Горького (ныне - Тверская), говорили, что там погибло несколько десятков человек.
Блигада Пташкиной (Пташкина (справа на фото) - женщина, которая за одну ночь смогла затушить 35 зажигательных бомб. Она инвалид, но отказалась эвакуироваться и организовала бригаду для борьбы с огнем. На фото бригада Пташкиной посыпает учебную бомбу песком и поливает водой из шланга.)
А вскоре пришло и наше последнее дежурство на школьной крыше. В ту ночь было прохладно. Мы сгрудились не на крыше, а на чердаке. И мы, конечно, не догадывались, что из-за прохладной погоды нам уже чудовищно повезло, когда мы решили без нужды на крышу не выбираться. Затем заспорили с Ефимом Михайловичем. Он требовал, чтобы мы разделились на две группы и разошлись в разные концы чердака в ожидании «зажигалок». Мы же категорически протестовали, вместе, мол, веселее, а до любой зажигалки добежим за несколько секунд. Как-то нам удалось его убедить, и мы уселись в самой середине чердака. Так нам повезло в ту ночь во второй раз. Наш Бог явно не дремал!
Снова где-то рвались бомбы, грохотали зенитки, трещали пулеметы…И вдруг раздался вой. Наше на совесть воздвигнутое строение вдруг вздрогнуло, а крыша, похоже, приподнялась и снова опустилась. Нас оглушил страшный грохот и ослепили пыль с песком, поднявшиеся с пола чердака. Да, на какое-то время мы оглохли, ослепли и едва не задохнулись. Показалось, что школьное здание покачнулось. Но мы остались на месте. Не знаю, сколько секунд прошло до того момента, когда мы сделали первый шаг по направлению к выходу с чердака. Пробирались на ощупь. Обнаружили вдруг, что дворник ранен в голову, остальные уцелели. Подхватили его и кое-как понесли. Труднее всего было на лестнице, она качалась, за перила не схватишься, спускались, держась за стенку, она вся пошла трещинами. Как-то выбрались на школьный двор.
Оказалось, что бомбой оторвало угол нашей школы, около стены, на заднем дворе, образовалась большая воронка. Если бы мы в ту ночь разбились на две группы и расположились по краям чердака, то одна наверняка погибла бы.
Тем временем подошла осень 1941 года. На крыше школы дежурить уже было невозможно, а на крыше собственного дома это занятие стало каким-то обыденным, не таким интересным, как это было под руководством Ефима Михайловича. В военкомате мною никто пока не заинтересовался, мне только-только стукнуло шестнадцать...
Жизнь развивалась стремительно и трагически. Фронт неудержимо надвигался на столицу. К середине октября немцы вышли на ее ближайшие подступы. А я в те же дни был, наверное, одним из самых довольных москвичей, потому что только-только начал ходить в новенькой, с иголочки, военно-морской форме. Встретил в ней и 16-ое октября 1941 года - самый трудный день в истории Москвы с осени 1812 года. Утром услышал сообщение по радио о том, что положение под Москвой значительно ухудшилось. Раз уже Совинформбюро решилось на такой шаг, значит, положение наше было действительно просто отчаянным. Позже стало известно, что тогда немцы вплотную подошли к Химкам! Сейчас на этом рубеже стоит монумент - гигантские противотанковые «ежи», их увидишь сразу на выезде из Москвы.
В тот самый день город в первый и последний раз кое-где поддался панике. Не работало метро! А оно уже давно стало символом совершенства и четкости (а по ночам - бомбоубежищем!). Сбился с привычного ритма и наземный транспорт. Мне в тот день пришлось идти пешком из центра через весь город. По пути я видел, как во многих магазинах продукты не продавались, а просто раздавались или растаскивались. Тысячи москвичей устремились к городским магистралям, ведущим на восток. Только в самый последний момент удалось ликвидировать начавшуюся было панику и остановить немцев у самых ворот столицы. Наверное, в этом была и частица нашего собственного вклада, который мы внесли в общее дело обороны еще на Днепре летом 1941 года. Мы все же что-то соорудили там, какие-то укрепления, и это не могло не замедлить хотя бы на какое-то время наступление фашистских войск, которые рвались к столице. Может быть, этого времени им и не хватило под Москвой?
В ту самую трагическую осень я снова, как и летом того же года, покинул родной дом и совсем не предвидел, что на этот раз покидаю его навсегда. Из отрочества во взрослую жизнь меня увез воинский эшелон…
Из мемуаров моего отца - Владимира Дмитриевича Николаева. Фотограф - Маргарет Бурк-Уайт.
Москву бомбили. Вначале немцы увлекались «зажигалками», небольшими зажигательными бомбами. Задумали, видно, спалить старинный город, но он оказался не деревянным, а каменным. Если не ошибаюсь, ничего солиднее Тишинского рынка немцы не сожгли. К тому же борьбу с «зажигалками» москвичи освоили быстро.
Я хорошо видел ночные бомбежки столицы, потому что во время воздушных тревог дежурил на крыше, где, кстати, первой задачей было гасить «зажигалки». Но больше всего мне запомнилась одна такая бомбежка, которую я наблюдал с Пушкинской площади.
Именно там меня с Владимиром Андреевым, моим одноклассником, застала очередная воздушная тревога. У нас уже не было времени добраться до нашего родного переулка, чтобы там занять свое место на крыше, как положено. Раз тревога застала нас на чужой улице врасплох, мы были обязаны немедленно укрыться в ближайшем бомбоубежище.
Люди в бомбоубежище
Первые завывания сирены, возвещавшие о тревоге, застали нас с ним в самом-самом центре площади, как раз когда мы поравнялись с общественным туалетом. Тогда он был устроен именно на площади, но находился под землей, его крыша и вход в него выступали метра на полтора и делили проезжую часть на две стороны. Странное, конечно, было выбрано место для такого заведения! Но мы тут же сообразили, что можем скрыться от патрулей именно в туалете, а потом выбраться наверх и, стоя в его дверях, наблюдать за всем без помех, поскольку в центре площади во время тревоги никого быть не может. Так и сделали. И не прогадали.
В тот раз воздушная тревога продолжалась почти всю ночь, к Москве то и дело прорывались отдельные немецкие бомбардировщики. На нашу площадь упало несколько «зажигалок», а где-то ухали и тяжелые бомбы. В небе бесконечно шарили десятки ярко-белых прожекторных лучей, освещая причудливые толстые «колбасы» - огромные надувные баллоны, по идее служившие преградой для вражеских самолетов. Время от времени белый луч вдруг выхватывал из ночного неба самолет, и тут же несколько других таких же лучей скрещивались на нем и уже не выпускали его обратно в темноту. К этому скрещению устремлялись цветные трассы пуль, а вокруг бомбардировщика рвались снаряды. Немецкие летчики еще сбрасывали на город осветительные ракеты, они были подвешены к небольшим парашютам и медленно-медленно опускались, заливая светом улицы и площади. Надо сказать, что на Москву налетали десятки, если не сотни вражеских самолетов, но прорывались в черту города считанные единицы. В этом мы лишний следя за очередным налетом с нашего необычного наблюдательного пункта, с которого видимость была отличная, во все стороны и без помех.
Колокольня Ивана Великого в Кремле во время авианалета. Небо было в эти часы разноцветным: трассирующие пули, зажигательные бомбы... Такая смертоносная красота.
Немало таких же воздушных тревог нам довелось увидеть с крыши нашей родной школы. Когда мы вернулись с берегов Днепра, то сразу направились в школу, где наш преподаватель физкультуры, Ефим Михайлович, зачислил нас в отряд противовоздушной обороны, которым он сам руководил. Жили мы рядом со школой и должны были бежать туда по сигналу воздушной тревоги. Дежурили до отбоя каждой тревоги на крыше или на чердаке, в зависимости от погоды. Обычно там собиралось несколько школьников, с нами были наш Ефим Михайлович и школьный дворник. Во время одной из тревог тяжелая бомба прошила насквозь подъезд многоэтажного жилого дома неподалеку от школы, на улице Горького (ныне - Тверская), говорили, что там погибло несколько десятков человек.
Блигада Пташкиной (Пташкина (справа на фото) - женщина, которая за одну ночь смогла затушить 35 зажигательных бомб. Она инвалид, но отказалась эвакуироваться и организовала бригаду для борьбы с огнем. На фото бригада Пташкиной посыпает учебную бомбу песком и поливает водой из шланга.)
А вскоре пришло и наше последнее дежурство на школьной крыше. В ту ночь было прохладно. Мы сгрудились не на крыше, а на чердаке. И мы, конечно, не догадывались, что из-за прохладной погоды нам уже чудовищно повезло, когда мы решили без нужды на крышу не выбираться. Затем заспорили с Ефимом Михайловичем. Он требовал, чтобы мы разделились на две группы и разошлись в разные концы чердака в ожидании «зажигалок». Мы же категорически протестовали, вместе, мол, веселее, а до любой зажигалки добежим за несколько секунд. Как-то нам удалось его убедить, и мы уселись в самой середине чердака. Так нам повезло в ту ночь во второй раз. Наш Бог явно не дремал!
Снова где-то рвались бомбы, грохотали зенитки, трещали пулеметы…И вдруг раздался вой. Наше на совесть воздвигнутое строение вдруг вздрогнуло, а крыша, похоже, приподнялась и снова опустилась. Нас оглушил страшный грохот и ослепили пыль с песком, поднявшиеся с пола чердака. Да, на какое-то время мы оглохли, ослепли и едва не задохнулись. Показалось, что школьное здание покачнулось. Но мы остались на месте. Не знаю, сколько секунд прошло до того момента, когда мы сделали первый шаг по направлению к выходу с чердака. Пробирались на ощупь. Обнаружили вдруг, что дворник ранен в голову, остальные уцелели. Подхватили его и кое-как понесли. Труднее всего было на лестнице, она качалась, за перила не схватишься, спускались, держась за стенку, она вся пошла трещинами. Как-то выбрались на школьный двор.
Оказалось, что бомбой оторвало угол нашей школы, около стены, на заднем дворе, образовалась большая воронка. Если бы мы в ту ночь разбились на две группы и расположились по краям чердака, то одна наверняка погибла бы.
Тем временем подошла осень 1941 года. На крыше школы дежурить уже было невозможно, а на крыше собственного дома это занятие стало каким-то обыденным, не таким интересным, как это было под руководством Ефима Михайловича. В военкомате мною никто пока не заинтересовался, мне только-только стукнуло шестнадцать...
Жизнь развивалась стремительно и трагически. Фронт неудержимо надвигался на столицу. К середине октября немцы вышли на ее ближайшие подступы. А я в те же дни был, наверное, одним из самых довольных москвичей, потому что только-только начал ходить в новенькой, с иголочки, военно-морской форме. Встретил в ней и 16-ое октября 1941 года - самый трудный день в истории Москвы с осени 1812 года. Утром услышал сообщение по радио о том, что положение под Москвой значительно ухудшилось. Раз уже Совинформбюро решилось на такой шаг, значит, положение наше было действительно просто отчаянным. Позже стало известно, что тогда немцы вплотную подошли к Химкам! Сейчас на этом рубеже стоит монумент - гигантские противотанковые «ежи», их увидишь сразу на выезде из Москвы.
В тот самый день город в первый и последний раз кое-где поддался панике. Не работало метро! А оно уже давно стало символом совершенства и четкости (а по ночам - бомбоубежищем!). Сбился с привычного ритма и наземный транспорт. Мне в тот день пришлось идти пешком из центра через весь город. По пути я видел, как во многих магазинах продукты не продавались, а просто раздавались или растаскивались. Тысячи москвичей устремились к городским магистралям, ведущим на восток. Только в самый последний момент удалось ликвидировать начавшуюся было панику и остановить немцев у самых ворот столицы. Наверное, в этом была и частица нашего собственного вклада, который мы внесли в общее дело обороны еще на Днепре летом 1941 года. Мы все же что-то соорудили там, какие-то укрепления, и это не могло не замедлить хотя бы на какое-то время наступление фашистских войск, которые рвались к столице. Может быть, этого времени им и не хватило под Москвой?
В ту самую трагическую осень я снова, как и летом того же года, покинул родной дом и совсем не предвидел, что на этот раз покидаю его навсегда. Из отрочества во взрослую жизнь меня увез воинский эшелон…
Из мемуаров моего отца - Владимира Дмитриевича Николаева. Фотограф - Маргарет Бурк-Уайт.