Тетрадка с лошадками
В нежном возрасте 12-ти, кажется, лет я обнаружила, что в мире взрослых принято иметь мнение по каким-то далеким от тогдашней моей жизни общим вопросам. Скажем, хорошо или плохо свободное ношение оружия, как относиться к абортам и т.д. и т.п.
Я сразу поняла, что у меня решительно не хватает компетенции, чтобы тоже заиметь разные такие мнения, а приобщиться если ни к взрослым разговорам, то хотя бы ко взрослым размышлениям хотелось.
Тогда я завела себе тетрадку с лошадками на обложке, разделила её на главы, куда выписывала попадающиеся мне аргументы на ту или иную тему. В этом занятии было много увлекательного и удивительного, я как-нибудь напишу про разные курьезы. Помню, что некоторые разделы начинали совершенно дико разрастаться и разветвляться. Чтобы как-то за ними уследить, приходилось составлять какие-то сложносочиненные схемы и таблички. Одной такой бесконечной разрастающейся темой оказалась главка, озаглавленная «свобода слова».
1.Кто убил герцога Бэкингема?
Виновна ли леди Винздор в смерти герцога Бэкингема? Можно ли считать одного человека орудием другого? Можно ли приравнять в каких-то случаях слово к делу? Очевидно, можно. Скажем, заказное убийство или преступный приказ. Страшный опыт 20-го века говорит нам как важно не снимать ответственности с "орудия" - только осознание этой ответственности может предотвратить повторение разного нашего страшного опыта. Но вина отдающих приказ тоже кажется несомненной. Вопрос: что следует признать безусловным воздействием? Подкуп, использование положения? Можно представить себе чуть менее прозрачную ситуацию. Например, с элементом романтики: девушка в присутствии поклонника жалуется на обидевшего ее кавалера: "Я его ненавижу! Хочу, чтобы он умер!", а поклонник воспринимает это как руководство к действию. Виновна ли девушка? А если это и правда было руководство к действию? Тут, видимо, нужно доказывать, что говоривший точно знал о последствии своих слов.
2. Особо опасный преступник Михаил Лунин
Если я ничего не путаю (лень проверять), Михаил Лунин был осужден по второй категории. Это значит, что по первому приговору ему полагалась казнь, по смягченному - вечная каторга. При этом Михаила Сергеевича не только не было на Сенатской площади, он к тому времени уже вообще довольно давно отошел от дел тайного общества и служил в Польше при Константине. Страшная же его вина состояла в том, что за несколько лет до Сенатской тайным обществом обсуждался план переворота в романтическом духе - напасть на императора Александра на большой дороге, в масках. Ключевая роль в этом заговоре отводилась храбрецу и бретеру Лунину. Дальше разговоров дело не пошло и Александр, как мы знаем, умер своей смертью в Таганроге (или, по другой версии, в Томске под именем Федора Кузьмича. Но точно без участия Лунина). Разговора, однако, оказалось достаточно.
Дело моего любимца, умницы и автора «Писем из Сибири» неожиданно сближается, с одной стороны, с делом психа Владимира Квачкова, а с другой стороны, с известным американским кейсом о Hutaree, которые планировали переубивать кучу полицейских.
Мысленный эксперимент тут такой:
А и Б встречаются в кафе и обсуждают, что хорошо бы взорвать парламент. После чего А идет и читает учебник химии (предположительно, чтобы изготовить взрывчатку). Не знаю, честно говоря из чего можно сделать взрывчатку, но предположим, что нужна веревка, керосин, бутылка, лимонный сок, сода и битое стекло. Наш Б идет в магазин и все это покупает. Вопрос: можно ли их уже задерживать? Где граница между подготовкой к преступлению и милыми разговорами? Ведь в каждом этом действии по отдельности нет ничего преступного.
3. Угрозы и угрозыск (дань склонности нынешних СМИ к каламбурам в заголовках)
С одной стороны, вопрос, как различать риторическую фигуру и реальную угрозу. Я, например, регулярно говорю детям, которые не делают домашних заданий, что я их съем, хотя на самом деле человечина, на мой вкус, жестковата. Но легко себе представить менее очевидные случаи, не буду даже тут в этом упражняться. Если верить всякому криминальному кино, то угрозы и запугивание - основной способ получения показаний хорошими следователями. Плохие сразу пытают. К хорошему следователю предполагается сочувствие: мы-то уже своими глазами видели, что N виновен, но глупая процедура еще требует каких-то показаний. Что же остается, кроме как не наобещать ему 10 лет строго режима? И только смутные сомнения терзают сердце зрителя.
4. Зидан и Матерацци
За высказывание типа «твоя мать проститутка» положено бить морду. Положено - не в законодательном, разумеется, смысле. А вот мордобой - уже точно дело для вмешательства полиции. Но как же тут быть? Если Зидану нельзя бить Матерацци с точки зрения закона, но нельзя оставить оскорбление без внимания с точки зрения общественных представлений, значит закон должен предложить ему альтернативный способ поведения. Таким способом мог бы быть иск, но тут открывается бездна. Где провести границу, что оскорбление, а что нет? Скажем, «дурак» - уже повод для иска? А «дебил»? Не будем углубляться. Невозможно все ссоры, где люди обзываются, разбирать в суде. А значит - эту сферу мы регулировать не можем. И бедного Зидана наказать нужно (хотя можно учесть всякие смягчающие обстоятельства, а именно провокацию), а Матерацци может спать спокойно.
5. Народ против Ларри Флинта
Самый известный кейс, посвященный проблеме клеветы и свободы слова - это "Флинт против Фалуэлла" (1988), широко известный, благодаря фильму "Народ против Ларри Флинта";. Переведем разговор на русскую почву. Скажем, Диссернет пишет, что N мошенник, т.к. украл диссертацию, а Навальный пишет, что Путин\Якунин\Сечин - вор. Судом ни первое ни второе не доказано, но довольно очевидно, что закон, который бы подразумевал преследование за такого рода высказывания, был бы направлен против свободы слова. В то же время, значит, издания, которые пишут, что Навальный или даже все, пришедшие на Болотную площадь, продались Госдепу за печеньки, тоже, таким образом, неподсудны. И фильм «Анатомия протеста», как ни противно, имеет право на существование. Ситуация довольно безрадостная, но есть ограничение: клевета признается клеветой, если получается доказать, что писавший (снимавший\говоривший) точно знал, что пишет вранье. Т.е. «распространение заведомо ложной информации». А карикатуры на публичных лиц, комментирует Верховный суд США, сюда не подпадают.
6. 282
Вопрос о разжигании ненависти - один из самых горячих. Это не только злополучная 282-ая статья УК, но и 29-ая статья Конституции. Можно ли сажать человека за выкрик «Бей жидов!»? Кажется, нельзя, хотя иногда очень хочется. Здесь снова, как в пункте 1, вопрос в том, может ли один человек быть орудием другого. Но если в первом случае мы хотя бы могли установить прямую связь между исполнителем и побудителем, то при выкрике в воздух это невозможно. Чуть ли не самый распространенный аргумент: если мы признаем гражданина дееспособным и достаточно взрослым чтобы, например, голосовать, мы должны и признавать его способность не подчиняться идиотским призывам и самому принимать решения (А если он в окно выпрыгнет, ты тоже прыгнешь?!). Аргументы против такие: люди, увы, не так хороши, как бы нам хотелось, публикации СМИ могут действительно привести человеческим жертвам. Примеры - пропаганда 2-ой мировой, радио тысячи холмов и другое. Эти примеры самые распространенные и не вполне корректные, потому что предполагают ситуацию, где свобода слова уже нарушена и где кроме этого самого радио или газеты Правда - ничего нет. Есть версия, что в конкурентной медиаситуации такого эффекта бы не было.
7. Оскорбление чувств
Весь сюжет с оскорблением чувств основан на положении, что закон должен защищать какие-то представления о мире. Точнее, даже так: «некоторые высказывания об устройстве мира недопустимы и должны пресекаться насильственным путем». Дальше есть некоторая шкала радикальности от штрафа до расстрела из автомата. В рамках этого вопроса я бы, как раз, не рассматривала сюжет с Pussy Riot, потому что там пришлось бы говорить еще и о допустимости форм высказывания. Если на заборе написано «Россия для русских», то можно говорить о содержании высказывания, а можно, допустимо ли писать на заборах. Мы о первом.
Используется это положение по отношению к самым разным убеждениям. Сюда относится и ссылка Пушкина за «Гаврилиаду» и иск на кафе «Антисоветское», и преследование за отрицание Холокоста, и разгром выставки "Осторожно, религия!", и нападение на Дарвиновский музей, на Сахаровский центр, «обезьяний процесс», преследование за фашистскую символику, Шарли Эбдо, наконец.
Скрепя сердце, приходится признать - это тоже та сфера, которую не нужно регулировать законом. Пусть их, пусть не верят в Холокост, пишут про жидомасонский заговор. Пусть пишут, что арийская раса - высшая. Ничего не попишешь, придется глаголом жечь сердца людей и вернуть нечестивца из ссылки в Михайловском.
8. Государственная тайна
Последний писк моды - измена родине путем разглашения государственной тайны. Это, конечно, и Светлана Давыдова и Евгений Петрин, но есть и менее абсурдные случае - например Ассандж. Вопрос, собственно, такой: какая информация считается государственной тайной и как гражданин должен определить, что это именно она? Идеальный случай, видимо, примерно такой: идет официально объявленная война. Страна А изобрела, скажем, оружие, и наш персонаж продает за деньги это изобретение стране Б. Тут вроде как все прозрачно. Государственный интерес в том, чтобы выиграть войну, действия нашего условного персонажа направлены во вред этому самому интересу, причем сознательно. Но вот уже более сложный случай: государственная структура делает какую-то пакость, нарушая собственные законы. Возможно, считая, что действует во благо общества. Просит персонажа В об этом никому не говорить. А он публикует это в интернет. Тут вопрос о государственном интересе не так уж очевиден. Можно не безосновательно полагать, что государственный интерес состоит в том, чтобы не нарушались законы.
Чистых случаев такого рода измены вообще маловато, а вне военной ситуации, ну или там еще выдачи тайных агентов, внедренных в преступную организацию, мне вообще ничего в голову не приходит.
Я сразу поняла, что у меня решительно не хватает компетенции, чтобы тоже заиметь разные такие мнения, а приобщиться если ни к взрослым разговорам, то хотя бы ко взрослым размышлениям хотелось.
Тогда я завела себе тетрадку с лошадками на обложке, разделила её на главы, куда выписывала попадающиеся мне аргументы на ту или иную тему. В этом занятии было много увлекательного и удивительного, я как-нибудь напишу про разные курьезы. Помню, что некоторые разделы начинали совершенно дико разрастаться и разветвляться. Чтобы как-то за ними уследить, приходилось составлять какие-то сложносочиненные схемы и таблички. Одной такой бесконечной разрастающейся темой оказалась главка, озаглавленная «свобода слова».
1.Кто убил герцога Бэкингема?
Виновна ли леди Винздор в смерти герцога Бэкингема? Можно ли считать одного человека орудием другого? Можно ли приравнять в каких-то случаях слово к делу? Очевидно, можно. Скажем, заказное убийство или преступный приказ. Страшный опыт 20-го века говорит нам как важно не снимать ответственности с "орудия" - только осознание этой ответственности может предотвратить повторение разного нашего страшного опыта. Но вина отдающих приказ тоже кажется несомненной. Вопрос: что следует признать безусловным воздействием? Подкуп, использование положения? Можно представить себе чуть менее прозрачную ситуацию. Например, с элементом романтики: девушка в присутствии поклонника жалуется на обидевшего ее кавалера: "Я его ненавижу! Хочу, чтобы он умер!", а поклонник воспринимает это как руководство к действию. Виновна ли девушка? А если это и правда было руководство к действию? Тут, видимо, нужно доказывать, что говоривший точно знал о последствии своих слов.
2. Особо опасный преступник Михаил Лунин
Если я ничего не путаю (лень проверять), Михаил Лунин был осужден по второй категории. Это значит, что по первому приговору ему полагалась казнь, по смягченному - вечная каторга. При этом Михаила Сергеевича не только не было на Сенатской площади, он к тому времени уже вообще довольно давно отошел от дел тайного общества и служил в Польше при Константине. Страшная же его вина состояла в том, что за несколько лет до Сенатской тайным обществом обсуждался план переворота в романтическом духе - напасть на императора Александра на большой дороге, в масках. Ключевая роль в этом заговоре отводилась храбрецу и бретеру Лунину. Дальше разговоров дело не пошло и Александр, как мы знаем, умер своей смертью в Таганроге (или, по другой версии, в Томске под именем Федора Кузьмича. Но точно без участия Лунина). Разговора, однако, оказалось достаточно.
Дело моего любимца, умницы и автора «Писем из Сибири» неожиданно сближается, с одной стороны, с делом психа Владимира Квачкова, а с другой стороны, с известным американским кейсом о Hutaree, которые планировали переубивать кучу полицейских.
Мысленный эксперимент тут такой:
А и Б встречаются в кафе и обсуждают, что хорошо бы взорвать парламент. После чего А идет и читает учебник химии (предположительно, чтобы изготовить взрывчатку). Не знаю, честно говоря из чего можно сделать взрывчатку, но предположим, что нужна веревка, керосин, бутылка, лимонный сок, сода и битое стекло. Наш Б идет в магазин и все это покупает. Вопрос: можно ли их уже задерживать? Где граница между подготовкой к преступлению и милыми разговорами? Ведь в каждом этом действии по отдельности нет ничего преступного.
3. Угрозы и угрозыск (дань склонности нынешних СМИ к каламбурам в заголовках)
С одной стороны, вопрос, как различать риторическую фигуру и реальную угрозу. Я, например, регулярно говорю детям, которые не делают домашних заданий, что я их съем, хотя на самом деле человечина, на мой вкус, жестковата. Но легко себе представить менее очевидные случаи, не буду даже тут в этом упражняться. Если верить всякому криминальному кино, то угрозы и запугивание - основной способ получения показаний хорошими следователями. Плохие сразу пытают. К хорошему следователю предполагается сочувствие: мы-то уже своими глазами видели, что N виновен, но глупая процедура еще требует каких-то показаний. Что же остается, кроме как не наобещать ему 10 лет строго режима? И только смутные сомнения терзают сердце зрителя.
4. Зидан и Матерацци
За высказывание типа «твоя мать проститутка» положено бить морду. Положено - не в законодательном, разумеется, смысле. А вот мордобой - уже точно дело для вмешательства полиции. Но как же тут быть? Если Зидану нельзя бить Матерацци с точки зрения закона, но нельзя оставить оскорбление без внимания с точки зрения общественных представлений, значит закон должен предложить ему альтернативный способ поведения. Таким способом мог бы быть иск, но тут открывается бездна. Где провести границу, что оскорбление, а что нет? Скажем, «дурак» - уже повод для иска? А «дебил»? Не будем углубляться. Невозможно все ссоры, где люди обзываются, разбирать в суде. А значит - эту сферу мы регулировать не можем. И бедного Зидана наказать нужно (хотя можно учесть всякие смягчающие обстоятельства, а именно провокацию), а Матерацци может спать спокойно.
5. Народ против Ларри Флинта
Самый известный кейс, посвященный проблеме клеветы и свободы слова - это "Флинт против Фалуэлла" (1988), широко известный, благодаря фильму "Народ против Ларри Флинта";. Переведем разговор на русскую почву. Скажем, Диссернет пишет, что N мошенник, т.к. украл диссертацию, а Навальный пишет, что Путин\Якунин\Сечин - вор. Судом ни первое ни второе не доказано, но довольно очевидно, что закон, который бы подразумевал преследование за такого рода высказывания, был бы направлен против свободы слова. В то же время, значит, издания, которые пишут, что Навальный или даже все, пришедшие на Болотную площадь, продались Госдепу за печеньки, тоже, таким образом, неподсудны. И фильм «Анатомия протеста», как ни противно, имеет право на существование. Ситуация довольно безрадостная, но есть ограничение: клевета признается клеветой, если получается доказать, что писавший (снимавший\говоривший) точно знал, что пишет вранье. Т.е. «распространение заведомо ложной информации». А карикатуры на публичных лиц, комментирует Верховный суд США, сюда не подпадают.
6. 282
Вопрос о разжигании ненависти - один из самых горячих. Это не только злополучная 282-ая статья УК, но и 29-ая статья Конституции. Можно ли сажать человека за выкрик «Бей жидов!»? Кажется, нельзя, хотя иногда очень хочется. Здесь снова, как в пункте 1, вопрос в том, может ли один человек быть орудием другого. Но если в первом случае мы хотя бы могли установить прямую связь между исполнителем и побудителем, то при выкрике в воздух это невозможно. Чуть ли не самый распространенный аргумент: если мы признаем гражданина дееспособным и достаточно взрослым чтобы, например, голосовать, мы должны и признавать его способность не подчиняться идиотским призывам и самому принимать решения (А если он в окно выпрыгнет, ты тоже прыгнешь?!). Аргументы против такие: люди, увы, не так хороши, как бы нам хотелось, публикации СМИ могут действительно привести человеческим жертвам. Примеры - пропаганда 2-ой мировой, радио тысячи холмов и другое. Эти примеры самые распространенные и не вполне корректные, потому что предполагают ситуацию, где свобода слова уже нарушена и где кроме этого самого радио или газеты Правда - ничего нет. Есть версия, что в конкурентной медиаситуации такого эффекта бы не было.
7. Оскорбление чувств
Весь сюжет с оскорблением чувств основан на положении, что закон должен защищать какие-то представления о мире. Точнее, даже так: «некоторые высказывания об устройстве мира недопустимы и должны пресекаться насильственным путем». Дальше есть некоторая шкала радикальности от штрафа до расстрела из автомата. В рамках этого вопроса я бы, как раз, не рассматривала сюжет с Pussy Riot, потому что там пришлось бы говорить еще и о допустимости форм высказывания. Если на заборе написано «Россия для русских», то можно говорить о содержании высказывания, а можно, допустимо ли писать на заборах. Мы о первом.
Используется это положение по отношению к самым разным убеждениям. Сюда относится и ссылка Пушкина за «Гаврилиаду» и иск на кафе «Антисоветское», и преследование за отрицание Холокоста, и разгром выставки "Осторожно, религия!", и нападение на Дарвиновский музей, на Сахаровский центр, «обезьяний процесс», преследование за фашистскую символику, Шарли Эбдо, наконец.
Скрепя сердце, приходится признать - это тоже та сфера, которую не нужно регулировать законом. Пусть их, пусть не верят в Холокост, пишут про жидомасонский заговор. Пусть пишут, что арийская раса - высшая. Ничего не попишешь, придется глаголом жечь сердца людей и вернуть нечестивца из ссылки в Михайловском.
8. Государственная тайна
Последний писк моды - измена родине путем разглашения государственной тайны. Это, конечно, и Светлана Давыдова и Евгений Петрин, но есть и менее абсурдные случае - например Ассандж. Вопрос, собственно, такой: какая информация считается государственной тайной и как гражданин должен определить, что это именно она? Идеальный случай, видимо, примерно такой: идет официально объявленная война. Страна А изобрела, скажем, оружие, и наш персонаж продает за деньги это изобретение стране Б. Тут вроде как все прозрачно. Государственный интерес в том, чтобы выиграть войну, действия нашего условного персонажа направлены во вред этому самому интересу, причем сознательно. Но вот уже более сложный случай: государственная структура делает какую-то пакость, нарушая собственные законы. Возможно, считая, что действует во благо общества. Просит персонажа В об этом никому не говорить. А он публикует это в интернет. Тут вопрос о государственном интересе не так уж очевиден. Можно не безосновательно полагать, что государственный интерес состоит в том, чтобы не нарушались законы.
Чистых случаев такого рода измены вообще маловато, а вне военной ситуации, ну или там еще выдачи тайных агентов, внедренных в преступную организацию, мне вообще ничего в голову не приходит.