Писульки ---- Бабочка
Неизвестно откуда взявшаяся в середине октября бабочка грациозно влетела в открытую форточку. Наверно, летела на свет и тепло. На подоконнике горела лампа дневного света, давая какой-то синий и неприятный холодный и яркий свет. От батареи было жарко и пахло сухой старой краской, бельем и несвежим холодильником.
Бабочка сделала неровный круг и, сложив крылья, уселась косым треугольником на самый центр подушки. Тонкие красивые, по-настоящему, мужские пальцы осторожно взяли насекомое за крылышки и пересадили к ней на живот. Узор на крыльях напоминал глаз неизвестного, но, наверное, благородного и умного животного. Что видел этот глаз в эту минуту?
- Ну что ты делаешь? Ты знаешь, что на крыльях бабочки находится какое-то очень тонкое вещество, покрытие и если оно нарушается по какой-то причине, то бабочка погибает, так как не может больше летать? - Ее живот и грудь покрылась мурашками, отчего соски напряглись и заалели.
- Все бабы дуры. То есть, я хотел сказать все бабочки - дуры. От потери какой-то там пыльцы теряют возможность жить. - Он затянулся сигаретой и выдохнул на бабочку ароматный дым, который закрутился маленькими драконами над обнаженным животом. Она инстинктивно прикрылась руками.
- Пожалуйста, не надо, я и так не люблю, когда ты куришь эту дрянь.
Он снова взял бабочку и подбросил в воздух. Насекомое сделало неловкий кульбит в воздухе и некрасиво упало на белый холодный подоконник.
- Да мне пофиг. Не любишь - иди домой. Я не держу. Мавр сделал свое дело - мавр может уходить. - И он коротко и неприятно хохотнул, обнажив идеальные зубы за красиво очерченными губами.
За стенкой у соседей-пенсинеров по телевизору передавали концерт Башмета и его альт пел о весне, красоте и молодости, о любви и мечте, о дожде и солнце, о детях и море, и еще много о чем, что можно услышать и почувствовать, но невозможно понять.
- Твою ж мать, интеллигенты сраные, опять свою шарманку запустили. Э! Щас милицию вызову! После десяти вечера музыку выключать! - Он неудачно сткунул кулаком по стене, скривился от боли и стал баюкать свою ладонь, злобно бомоча что-то себе под нос. Она села на растрепаной постели, отняла у него больную руку и нежно поцеловала в скрюченные пальцы. Пять раз, пять поцелуев. - У кошки боли, у собаки боли - приговаривала она, как в детстве.
- Сама ты…
Он затушил сигарету, бросил ее на пол и она упала прямо на ее парадно-сексуально-выходные чулки и сразу же под еще горячим окурком стали оплавляться и расползаться во все стороны, как седая паутина, синтетические нити.
- Бля… Вот каждый раз ничего хорошего. Бросаешь свои манатки где ни попадя, вот сейчас бы загорелись. - Он раздраженно отпихнул испорченную вещь.
- И вообще, я утомился тут с тобой и хочу спать.
- А мне что делать?
- Ну не знаю, делай что хочешь, я тебя не держу.
Он лежал, и дышал ровно и мощно, как какой-нибудь парогенератор, привольно расположившись на обеих подушках. Руки раскинулись, как будто хотели обнять и привлечь к себе все вокруг. Она сидела рядом на самом краю дивана. Очень мерзли голые ноги на полу, но чулки теперь ни на что не годны, а юбка осталась под одной из подушек и ей жалко было нарушать покой сна своего античного бога.
На кончиках его тонких красивых пальцев блестела корчиневая пыльца. Узор, нарушеный этими пальцами все еще напоминал глаз. Заплаканный глаз.
Бабочка сделала неровный круг и, сложив крылья, уселась косым треугольником на самый центр подушки. Тонкие красивые, по-настоящему, мужские пальцы осторожно взяли насекомое за крылышки и пересадили к ней на живот. Узор на крыльях напоминал глаз неизвестного, но, наверное, благородного и умного животного. Что видел этот глаз в эту минуту?
- Ну что ты делаешь? Ты знаешь, что на крыльях бабочки находится какое-то очень тонкое вещество, покрытие и если оно нарушается по какой-то причине, то бабочка погибает, так как не может больше летать? - Ее живот и грудь покрылась мурашками, отчего соски напряглись и заалели.
- Все бабы дуры. То есть, я хотел сказать все бабочки - дуры. От потери какой-то там пыльцы теряют возможность жить. - Он затянулся сигаретой и выдохнул на бабочку ароматный дым, который закрутился маленькими драконами над обнаженным животом. Она инстинктивно прикрылась руками.
- Пожалуйста, не надо, я и так не люблю, когда ты куришь эту дрянь.
Он снова взял бабочку и подбросил в воздух. Насекомое сделало неловкий кульбит в воздухе и некрасиво упало на белый холодный подоконник.
- Да мне пофиг. Не любишь - иди домой. Я не держу. Мавр сделал свое дело - мавр может уходить. - И он коротко и неприятно хохотнул, обнажив идеальные зубы за красиво очерченными губами.
За стенкой у соседей-пенсинеров по телевизору передавали концерт Башмета и его альт пел о весне, красоте и молодости, о любви и мечте, о дожде и солнце, о детях и море, и еще много о чем, что можно услышать и почувствовать, но невозможно понять.
- Твою ж мать, интеллигенты сраные, опять свою шарманку запустили. Э! Щас милицию вызову! После десяти вечера музыку выключать! - Он неудачно сткунул кулаком по стене, скривился от боли и стал баюкать свою ладонь, злобно бомоча что-то себе под нос. Она села на растрепаной постели, отняла у него больную руку и нежно поцеловала в скрюченные пальцы. Пять раз, пять поцелуев. - У кошки боли, у собаки боли - приговаривала она, как в детстве.
- Сама ты…
Он затушил сигарету, бросил ее на пол и она упала прямо на ее парадно-сексуально-выходные чулки и сразу же под еще горячим окурком стали оплавляться и расползаться во все стороны, как седая паутина, синтетические нити.
- Бля… Вот каждый раз ничего хорошего. Бросаешь свои манатки где ни попадя, вот сейчас бы загорелись. - Он раздраженно отпихнул испорченную вещь.
- И вообще, я утомился тут с тобой и хочу спать.
- А мне что делать?
- Ну не знаю, делай что хочешь, я тебя не держу.
Он лежал, и дышал ровно и мощно, как какой-нибудь парогенератор, привольно расположившись на обеих подушках. Руки раскинулись, как будто хотели обнять и привлечь к себе все вокруг. Она сидела рядом на самом краю дивана. Очень мерзли голые ноги на полу, но чулки теперь ни на что не годны, а юбка осталась под одной из подушек и ей жалко было нарушать покой сна своего античного бога.
На кончиках его тонких красивых пальцев блестела корчиневая пыльца. Узор, нарушеный этими пальцами все еще напоминал глаз. Заплаканный глаз.