О Гоголе
Последние дни все чаще возвращаюсь к Гоголю.
Не к произведениям. Они прочитаны давно.
А новая потребность к знакомству пока только зарождается.
Собственно, уже почти оформилась, но все же - чуть позже.
А пока, как и полгода назад, когда попытка, правда, была слабенькой,
хочется хоть немного понять самого Гоголя. Не только писателя - человека.
Ничего не получается.
Обычно чем больше тебя затягивает фигура, тем больше она открывается.
Становится близкой. Здесь не то.
Преодолеть холодноватость отстранения не удается при всей "затянутости" в эту воронку.
Так что по-прежнему остается только перебирать кусочки мозаики.
Вглядываться в них. Пытаться собрать картинку.
Но пока не удается сделать этого ни в двумерном, ни в трехмерном пространствах.
Пытаюсь попасть в четвертое измерение. И беру в руки очередной кусочек...
"...Он не имел и не мог иметь настоящих друзей, близких: замкнутый в себе, он тщательно удалял от всех свой внутренний мир, а когда хотел или находил нужным казаться искренним, то вооружился искусственным пафосом и им не без успеха прикрывал отсутствие живой потребности такого духовного общения, которое основывается на "сродстве душ", на взаимном безраздельном доверии. Ему была совершенно недоступна та "святая" дружба, которая связывала Герцена и Огарева, молодых Белинского и Бакунина.
В отношениях Гоголя к Пушкину, правда, сквозила любовь, но в ней было так много художнического преклонения перд талантом, что о простоте дружеского равноправия нельзя и говорить в этом случае.
А между тем, для Гоголя наступали моменты, когда он болезненно чувствовал необходимость дружбы. Тяжелое впечатление производят его письма последних лет; он страстно рвется сказать искреннее слово, но в своем лексиконе его не находит и замолкает, - нет уменья, нет привычки говорить прямо, свободно, без привходящих соображений. Жажда дружбы пришла слишком поздно, в ту пору жизни, когда, по собственному выражению Гоголя, друзья уже не даются.
Художественным памятником этой жажды остался набросок "Ночи на вилле", навеянный болезнью и смертью Иосифа Виельгорского, талантливого юноши, умершего от чахотки 1 июля 1839 г. в Италии. Гоголь познакомился с Виельгорским за полгода до его смерти. Судя по письмам, Гоголь "проводил бессонные ночи" у постели умирающего, "жил его умирающими днями", "ловил минуты его". Что-то давно забытое пробудилось в его душе, и вдруг вспыхнуло горячее желание испытать ту юношескую дружбу, которая "полна милых, почти младенческих мелочей и наперерыв оказываемых знаков нежной привязанности". Но смерть разрушила мечты: "сладкие, молодые, свежие чувства" оказались "жителями невозвратимого мира", и Гоголь окончательно сделался нравственно бездомным. Безысходной тоской веет от последних строк "Ночей на вилле"..."
(Из статьи Н. Кульмана "Душевная драма Гоголя")
* * *
"...Несмотря на борьбу и колебания, Гоголь был неразделим, и соответственно этому его надо воспринимать и объяснять.
Ко всему, что он сказал, написал и сделал, должно подходить серьезно. Всю его объемность надо признать и как бы на поверхности шара распределить: от каждого жизненно важного интереса Гоголя провести линию-радиус к середине шара; точка концентрации всех этих линий и будет центром его духа, из которого отправляясь, только и можно его понять и трактовать: здесь дух его пылает, здесь он живет, страдает, здесь надо Гоголя искать и найти; здесь он есть тот, кто считает себя непонятым, кто ждет от нас благодарного и оправдательного примирения.
...
Таков он и был: то замкнут и подозрителен, то до жалкого смущен, растерян и страдателен, когда к нему подходят с великими почестями и преклонением; то, как ребенок, капризен; то вдруг прост и светел самым неподражаемым образом.
Внешне он выглядел так: чуть ниже среднего роста, с тонкими чертами лица, выразительными - то искрящимися, то рассеянными - глазами; пытливо-вопрошающим птичьим носом, длинными волосами, которые обрамляли его умное, одухотворенное, но некрасивое лицо, полными, плотно сжатыми, волевыми губами, над которыми виднелись небольшие, без бороды усы.
Гоголь любил хорошо одеваться, был великолепен в веселии и вдохновении, пел украинские народные песни; о своей родине (Украине), на языке которой как литератор он не писал, считая себя и ее частью Великой России, он мог говорить и грезить часами. Его друг - украинец, умница Данилевский так отозвался о Гоголе: "Та смотрят с кровель украинских хуторов, стоя на одной ноге, внимательно-задумчивые аисты".
В великие мгновения вдохновенья, когда горизонт его простирался далеко во Вселенную и он в своего рода мистическом экстазе видел заветную цель, дальнюю перспективу, огромные задачи и при этом чувствовал, как его собственные силы растут, он имел неосторожность писать своим не разумеющим его друзьям нечто до того чрезвычайное, что показывало его в невыгодном свете как человека нескромного, чванчливого, высокомерного, даже охваченного манией величия. Отсюда - новые недоразумения, новые страдания...
...
Ничего нет уязвимее и горше этого сочетания: искренней веры в Бога и все возрастающег стремления к реализации своей значимости - тогда человек жаждет стать воплощением идеала, образцом провидца и - терпит провал; если же он терпит провал, - неминуема депрессия, а в состоянии депрессии он переживает демонические элементы своего опыта в жутком страхе и черной меланхолии.
Такой именно была судьба Гоголя. Отсюда его вечные колебания между восторженностью, эйфорией и смертельным отчаянием. Люди его склада склонны умирать душой и духом; это означает, что без каких-либо особых признаков заболевания они теряют волю к жизни, медленно, но верно сдерживают и парализуют таинственного аутоврачевателя, который, кстати, сидит в каждом из нас.
Это, конечно, не самоубийство и не безумие; это духовно-душевный уход из жизни, конец органически здорового самоутверждения на земле..."
(И. Ильин. Гоголь - великий русский сатирик, романтик, философ жизни).
Не к произведениям. Они прочитаны давно.
А новая потребность к знакомству пока только зарождается.
Собственно, уже почти оформилась, но все же - чуть позже.
А пока, как и полгода назад, когда попытка, правда, была слабенькой,
хочется хоть немного понять самого Гоголя. Не только писателя - человека.
Ничего не получается.
Обычно чем больше тебя затягивает фигура, тем больше она открывается.
Становится близкой. Здесь не то.
Преодолеть холодноватость отстранения не удается при всей "затянутости" в эту воронку.
Так что по-прежнему остается только перебирать кусочки мозаики.
Вглядываться в них. Пытаться собрать картинку.
Но пока не удается сделать этого ни в двумерном, ни в трехмерном пространствах.
Пытаюсь попасть в четвертое измерение. И беру в руки очередной кусочек...
"...Он не имел и не мог иметь настоящих друзей, близких: замкнутый в себе, он тщательно удалял от всех свой внутренний мир, а когда хотел или находил нужным казаться искренним, то вооружился искусственным пафосом и им не без успеха прикрывал отсутствие живой потребности такого духовного общения, которое основывается на "сродстве душ", на взаимном безраздельном доверии. Ему была совершенно недоступна та "святая" дружба, которая связывала Герцена и Огарева, молодых Белинского и Бакунина.
В отношениях Гоголя к Пушкину, правда, сквозила любовь, но в ней было так много художнического преклонения перд талантом, что о простоте дружеского равноправия нельзя и говорить в этом случае.
А между тем, для Гоголя наступали моменты, когда он болезненно чувствовал необходимость дружбы. Тяжелое впечатление производят его письма последних лет; он страстно рвется сказать искреннее слово, но в своем лексиконе его не находит и замолкает, - нет уменья, нет привычки говорить прямо, свободно, без привходящих соображений. Жажда дружбы пришла слишком поздно, в ту пору жизни, когда, по собственному выражению Гоголя, друзья уже не даются.
Художественным памятником этой жажды остался набросок "Ночи на вилле", навеянный болезнью и смертью Иосифа Виельгорского, талантливого юноши, умершего от чахотки 1 июля 1839 г. в Италии. Гоголь познакомился с Виельгорским за полгода до его смерти. Судя по письмам, Гоголь "проводил бессонные ночи" у постели умирающего, "жил его умирающими днями", "ловил минуты его". Что-то давно забытое пробудилось в его душе, и вдруг вспыхнуло горячее желание испытать ту юношескую дружбу, которая "полна милых, почти младенческих мелочей и наперерыв оказываемых знаков нежной привязанности". Но смерть разрушила мечты: "сладкие, молодые, свежие чувства" оказались "жителями невозвратимого мира", и Гоголь окончательно сделался нравственно бездомным. Безысходной тоской веет от последних строк "Ночей на вилле"..."
(Из статьи Н. Кульмана "Душевная драма Гоголя")
* * *
"...Несмотря на борьбу и колебания, Гоголь был неразделим, и соответственно этому его надо воспринимать и объяснять.
Ко всему, что он сказал, написал и сделал, должно подходить серьезно. Всю его объемность надо признать и как бы на поверхности шара распределить: от каждого жизненно важного интереса Гоголя провести линию-радиус к середине шара; точка концентрации всех этих линий и будет центром его духа, из которого отправляясь, только и можно его понять и трактовать: здесь дух его пылает, здесь он живет, страдает, здесь надо Гоголя искать и найти; здесь он есть тот, кто считает себя непонятым, кто ждет от нас благодарного и оправдательного примирения.
...
Таков он и был: то замкнут и подозрителен, то до жалкого смущен, растерян и страдателен, когда к нему подходят с великими почестями и преклонением; то, как ребенок, капризен; то вдруг прост и светел самым неподражаемым образом.
Внешне он выглядел так: чуть ниже среднего роста, с тонкими чертами лица, выразительными - то искрящимися, то рассеянными - глазами; пытливо-вопрошающим птичьим носом, длинными волосами, которые обрамляли его умное, одухотворенное, но некрасивое лицо, полными, плотно сжатыми, волевыми губами, над которыми виднелись небольшие, без бороды усы.
Гоголь любил хорошо одеваться, был великолепен в веселии и вдохновении, пел украинские народные песни; о своей родине (Украине), на языке которой как литератор он не писал, считая себя и ее частью Великой России, он мог говорить и грезить часами. Его друг - украинец, умница Данилевский так отозвался о Гоголе: "Та смотрят с кровель украинских хуторов, стоя на одной ноге, внимательно-задумчивые аисты".
В великие мгновения вдохновенья, когда горизонт его простирался далеко во Вселенную и он в своего рода мистическом экстазе видел заветную цель, дальнюю перспективу, огромные задачи и при этом чувствовал, как его собственные силы растут, он имел неосторожность писать своим не разумеющим его друзьям нечто до того чрезвычайное, что показывало его в невыгодном свете как человека нескромного, чванчливого, высокомерного, даже охваченного манией величия. Отсюда - новые недоразумения, новые страдания...
...
Ничего нет уязвимее и горше этого сочетания: искренней веры в Бога и все возрастающег стремления к реализации своей значимости - тогда человек жаждет стать воплощением идеала, образцом провидца и - терпит провал; если же он терпит провал, - неминуема депрессия, а в состоянии депрессии он переживает демонические элементы своего опыта в жутком страхе и черной меланхолии.
Такой именно была судьба Гоголя. Отсюда его вечные колебания между восторженностью, эйфорией и смертельным отчаянием. Люди его склада склонны умирать душой и духом; это означает, что без каких-либо особых признаков заболевания они теряют волю к жизни, медленно, но верно сдерживают и парализуют таинственного аутоврачевателя, который, кстати, сидит в каждом из нас.
Это, конечно, не самоубийство и не безумие; это духовно-душевный уход из жизни, конец органически здорового самоутверждения на земле..."
(И. Ильин. Гоголь - великий русский сатирик, романтик, философ жизни).