"Попугай и веники", реж. Владимир Бирюков. "Кукольный дом".

Apr 26, 2024 13:30

В репертуаре пензенского театра "Кукольный дом" спектаклей для взрослых совсем немного. В этом раз на фестивале "Золотая провинция" получилось увидеть второй из них. Год назад был "Убить Кароля" по Мрожеку, сейчас - "Попугай и веники" по Коляде. И снова, почти вне зависимости от материала, Владимир Бирюков создает мир, живущий по законам жесточайшего абсурда. Только если "Кароль" был (что логично) абсурдом восточно-европейским, то "Попугай" совершенно неожиданно (хотя и только структурно) зарифмовался с Беккетом - с его бесконечным, внешне-действенно почти не развивающемся ожиданием. С его бесконечной, внутренне-действенно углубляющейся, хотя и бессознательной, саморефлексией.



Пьеса Николая Коляды становится для режиссера лишь точкой отсчета - пойманной идеей, которая раскручивается совсем по иным законам. Привычный колядовский быт с попыткой сентиментального прорыва в горние выси под руками Владимира Бирюкова изначально тяготеет к экзистенциализму и уже упомянутому абсурду. Там где Коляда очень внятно рассказывает, почему (прорвало трубы, квартиры лишились воды, все устремились в городскую баню) герои со спешно наломанными вениками обосновались мелкими предпринимателями у банного порога, Бирюков бросает своих героев с казалось бы теми же венико-предпринимательскими потребностями на свалку. Бросает вполне конкретно, но одновременно метафизически.

Предметный мир, созданный Виктором Никоненко - многолетним союзником режиссёра на крошечном театральном поле "Кукольного дома", - нарочито спрессован и уплотнен. Не скажешь захламлен, поскольку представляются даже упорядоченными в своем смысловом чередовании молчащих до поры телевизионных коробок и, увы, навеки безмолвных стопок книг между ними. Для героев остаётся лишь "аванс" - узкое пространство между двумя мусорными баками, - лицом к лицу со зрительным залом.

И можно, конечно, расценивать эту фронтальную приближенность к публике как техническую необходимость - в глубине сцены разглядеть кукол из-за голов впереди сидящих было бы, ох, как непросто. Но в театре Бирюкова смыслы рождаются и достраиваются даже из производственных потребностей. И подобная выдавленность, вынесенность, выброшенность персонажей с первых же мгновений начинает работать и на смыслы.

Когда отдельные теле-экраны все же начинают работать, то продолжают задавать тон происходящему: то прогноз погоды лишит замерзающих на обочине жизни героев последних иллюзий; то кадры из старого фильма с молодыми и красивыми людьми на экране под "ты у меня одна" на мгновения вернут в ту точку прошлого, где всё еще было возможно; то прилетит вдруг волшебник не в голубом, но вертолете и сбросит прямо в руки денежку... Но вновь и вновь на экранчиках повторяться будет лишь одна движущаяся картинка - прибытие поезда. Не люмьеровского, вполне себе рждшного, который, в отличие от своего французского собрата, так и не сделает попытки остановится. Но в реальность его поверят и наши зрители.

Чем по-настоящему, помимо всего прочего, хороша условность театра кукол - здесь почти никогда с уверенностью ты не можешь сказать, совпадает ли хоть в чем-то наша зрительская реальность с реальностью героев-кукол. Проносящийся на экране поезд - это сценографический перенос реального состава, проносящегося мимо голосящих на перроне персонажей? Или та же картинка на экране выброшенного телевизора, воспринимаемая реальностью героями, потерявшими с этой реальностью всякую связь?

А героев тех всего четверо: Баба, Мужик, Старуха да Попугай. И уж на что Попугай у Коляды названием самим с вениками столь же продаваемыми уравнен, настолько у Бирюкова выведен он в полноправные партнеры. С укрупнением его (даже визуально кукла эта практически не уступает в размерах остальным) рождается отсутствующая в оригинале симметрия. И вот уже Попугай образует со своей Старухой пару сродни Мужику с Бабой. И интерес Старухи к возможности закодировать некоего знакомого, который "злоупотребляет", выглядит куда как конкретно: даром что несколькими минутами ранее мы наблюдали алкогольный обморок потрёпанной жизнью птицы.

Впрочем, пары героев здесь сходятся на разных уровнях. Первый - "семейный", разделяющий кукол на способных к ручной работе и не слишком. "Способные" - Старуха с Попугаем - без зазрения совести пользуются для своих нужд актерскими руками, превращая их в собственные (Старуха своему актеру даже ногти накрасила - а то как женщине и без маникюра?!). Ведь как иначе прикуришь, клизмочку водочкой для птички любимой наполнишь? Как, наконец, меха аккордеона крыльями замёрзшими растянешь и голосом обмороженным затянешь визборовское: "А зима будет больша-а-ая..."? Никак тут без рук действующих, без крыльев работающих. (К слову, крылья художник по перышку не выделывает: грязно-серых с тонкими зелеными полосочками затертых хозяйственных перчаток с обрезанными кончиками на пальцах - вполне достаточно, чтобы заставить крылья эти увидеть, не создавая красивую визуальную иллюзию). Мужику и Бабе хватает рук своих, одеревеневших - от мороза или, скорее, от отсутствия жизни, привычке к действию. Новенькие они на этой свалке-перроне, не обросли еще навыками. Даже на шарик, что прыгает на резиночке, Мужик, и получив его, способен только смотреть, в отличте от Старухи, которая с ним игралась. Смотреть, погружаясь во всё более далекое свое прошлое, где был папа, был цирк, была жизнь. Жизнь, отсутствие которой станет вдруг настолько невыносимой, что уйдет Мужик на поиски ее. Вырвется из круга бесконечного ожидания. Но лишь на время.

И вот эта способность героя, а вслед за ним и куклы (или наоборот?), уйти, сдвинуться с места переводит нас ко второму уровню "схождения" пар. Женщины здесь прикованы к своим реечным ящикам торговок, с которых не поднимутся ни разу. А мужчины будут обладать известной долей свободы передвижения. И снова что это? Техническая необходимость, обусловленная сюжетом (Мужик уходит и у Коляды), или нечто большее? То, что далеко не всегда возникает на уровне замысла спектакля, но рождение чего не остановить, когда в алхимической лаборатории в руках артистов, режиссера и художника начинает теплиться жизнь. Бабы на ящиках - а разве мы видим кого-то другого, сидящими у магазинов и вдоль людных тротуаров? Попадаются рядом и мужики, но сидят они. Они свободные птицы (прости, Попугай) и выбор всегда за ними: хочешь уйди, хочешь валяйся (валяются Мужик с Попугаем перед началом действия - один за своим аккордеоном, другой в куче нераспроданных веников). Хочешь напивайся и снова валяйся. А Старуха выпила, но сидит, торгует. Техническая необходимость или почти метафизическая?..

Или завоет от тоски по несбывшейся жизни Баба. Зарыдает под угасающие звуки "только свети, свети". Задрожит от накрывающего холода. Кто ей поможет? Старуха. Пожертвует свое единственное одеяло, укутает и обнимет своей живой, человеческой рукой, погладит по голове. Отогреет на время.

Время в спектакле Владимира Бирюкова, как и в беккетовском "Годо" относительное. Ничто не отмеряет часы, ни что не отмеряет минуты. О резок жизни - он только между проходящими поездами, между надрывными выкриками Попугая, заболевшего от сумерек и снега этой превратившейся в снегопад России: где я?! Время существует лишь в тот момент, когда ты говоришь, когда ты действуешь. Когда молчишь, замираешь - погружаешься в мертвящий сон. В снегах иначе нельзя. И сценически жизнь это высвечивается театральным софитом. Ты живешь, пока ты в этом луче. Все, что за его пределами, словно ставится на паузу. А ты есть. Здесь и сейчас, на крупном плане. А потом тебя не станет. До следующего всполыха света. Безвременье. Межвременье.

И когда в финале время, наконец, появится, - максимально конкретное и, казалось бы, несущее радость, - станет не по себе. Кремлевские куранты, ожидание нового года, громкие салюты - наконец старенькие телевизионные экраны забудут про черно-белую картинку, окрасятся в праздничные цвета, но... Куранты будут словно не отсчитывать часы перед счастливым будущим, а опрокидывать нас в бесконечно зацикленное на себе прошлое - милую черно-белую "Иронию судьбы". С ироничным прищуром, отправив нас в обратный путь, лишь поманив возможным новым. Оно не придет этим вечером. Возможно, потому что "все мы тут пятипроцентные", говоря словами Старухи.

Пять процентов человеков, не поддающихся лечению - погрешность. Брак ввброшенный на свалку и оставленный при выключенном свете. Без актёров, без кукловодов, без жизни. В ожидании, что придет Годо и вдохнет жизнь. И засыпает снег кукол ли, нас ли. И звучит нежный голос, вытягивающий, выпевающий: "плачет синяя Россия"...

А ты сидишь в зале, потом едешь в поезде, потом приходишь домой, идешь на работу, а спектакль не отпускает своей тянущей, ноющей болью. И ты снова и снова спрашиваешь себя: где я? На перроне, где поезд никогда не остановится, или в том самом поезде, что проносится мимо жизни, не делясь ею, не вдыхая ее. Да и так ли это важно, если поезд все равно не остановится никогда - так и будет вечная Птица-тройка, сменившая свой прикид на железнодорожный, хранить все то же молчание, как бы не надрывались вконец околевающие герои, вконец потерявшиеся мы: Расея, где я?!..

image Click to view

Кукольный дом, Коляда, Бирюков, куклы, Пенза

Previous post Next post
Up